я весенними инструкциями по их уничтожению. Елабужский исполком Совета крестьянских, рабочих и солдатских депутатов постановил прекратить варку пива на Стахеевском пивоваренном заводе. Почти одновременно волостное земское собрание Унинской волости Глазовского уезда приняло прямо противоположную резолюцию, разрешавшую крестьянам свободно варить кумышку.[721]
В обстановке нараставшего паралича власти стремительно распространялась преступность. На железнодорожных станциях кражи случались каждый день. За ночь в одном доме могло произойти до восьми краж. Участились случаи разбойных нападений и разграбления церквей и особенно не имеющих приходов монастырей.[722]
Погромные беспорядки произошли 1 октября в Оренбурге. В 8 часов вечера в цирк стала ломиться большая толпа безбилетных солдат:
«Когда же администрация цирка заперла входные двери, в толпе появились темные личности в штатском платье, агитировавшие против "богатых", занимающих в цирке первые места.
В результате входные двери в цирке были толпой разбиты; разбиты также помещения для кассы, электрические лампочки и фонари, благодаря чему едва не произошел пожар. Солдаты тащили все, что попало под руку, вплоть до старых афиш.
Публика, находившаяся в цирке, при начале погрома бросилась к выходу, давя друг друга, но благодаря своевременному открытию запасных выходов, несчастных случаев не было».[723]
Рука об руку с погромами шла самосудная практика. В селе Кичме Уржумского уезда в октябре во время ярмарки был убит немец, звучали призывы к убийству начальника охраны. В деревне Параньге того же уезда были избиты начальник милиции, комиссар и член волостной продовольственной управы.[724] Почти ежедневно на железнодорожной станции Екатеринбург I в залах 3-4 классов проходили самосуды над пойманными карманными ворами.[725] Во время погрома в Оренбургском цирке толпа попыталась расправиться с начальником оренбургской милиции Н.А. Тихомировым, который отделался ударом по голове. После прежнего, сентябрьского погрома уфимских купцов солдаты в конце октября вновь прибегли к насилию — на этот раз в отношении милиционеров. Попытавшиеся предотвратить солдатский самосуд над обывателем стражи порядка были избиты. Солдаты разгромили милицейский участок, камнями убили двух помощников начальника участка и в течении нескольких часов издевались над их трупами. Порядок был восстановлен командой находившихся на излечении военных, которые несколькими залпами разогнали толпу, застрелив нескольких солдат. В обоих случаях уфимский Совет создавал ревком и управлял губернией, «...нисколько не считаясь ни с Временным правительством, ни с существующим правопорядком».[726] В Оренбурге в середине октября процессия вооруженных солдат в сопровождении толпы зевак водила по центру города солдата с табличкой «Вор» на груди.[727] О развивавшейся погромной стихии печать с горькой иронией писала как о «свободе рукоприкладства»: «У освобожденного народа руки чешутся...».[728]
Погромные настроения разлились и по сельской местности. Оренбургский уездный комиссар получал массу сведений о беспорядках в его уездах: «Производятся массовые порубки лесов, произвол, самосуды и захваты среди белого дня кормов и хлебов становятся обычным явлением. Прежнее довольно добродушное и полное интереса к свершающимся событиям отношение сменилось угрюмым, недоверчивым и враждебным отношением ко всем, являющимся в деревни со словами убеждения и уговора».[729]
Органы правопорядка были слишком слабы и неорганизованны, чтобы справиться с погромными бесчинствами. Милиция не имела единой формы, городская и железнодорожная милиция существовали автономно, что препятствовало координации усилий. Так, в Котельниче станционная милиция не пускала на вокзал городских милиционеров, а однажды, когда те прибыли для задержания преступника, арестовала их. В середине октября Вятская городская милиция, тщетно просившая с мая о прибавке к жалованью, объявила о забастовке.[730] Из-за неэффективности государственных правоохранительных структур потребовалось создание добровольных органов по поддержанию порядка. Их строительство активизировалось в конце октября, в связи со смутными слухами о происходящем в столице. С 28 октября в Вятке «Общество северных охотников» приступило к охране города, создав семь вооруженных патрулей по шесть человек в каждом. На следующий день началось ознакомление добровольцев с оружием и порядком охраны города. Добровольных дружинников записалось около 400 человек.[731]
Будоражащие слухи о падении Временного правительства разрядили огромный потенциал агрессии, накопившейся у населения в течение 1917 г. Автор монографии о событиях 1917 г. в одном из губернских центров соседнего с Уралом Поволжья характеризовал накал анархии в российской провинции следующим образом:
«В этой сложной атмосфере ужасающего уровня достигли беззакония: нарастая и усиливаясь в течении всего года, они смели теперь все прежние барьеры. Источники содержат вызывающие содрогание свидетельства о безобразиях пьяных солдат, никому не подчинявшихся, ни за что не отвечающих: жертвой насилия мог стать любой из граждан города без всякого разбора».[732]
Осенью 1917 г. по всей стране прокатилась «пьяная революция». Первую скрипку в ней играли солдаты городских гарнизонов, которые, по мнению одного саратовского рабочего, стали «теперь похуже собак».[733]
Еще задолго до второго, «пьяного» штурма Зимнего дворца, точнее, его винных погребов, в конце октября, в стране поднялась волна пьяных бесчинств. По иронии истории они начались через несколько дней после празднования 29 августа всероссийского дня трезвости. В сентябре беспорядки охватили Астрахань, Ташкент, Орел, Гомель, Тамбов (на Урале — Уфу), в начале октября — Харьков, Стародуб, Тарнополь (из уральских городов пострадал Глазов). Все эти эксцессы, по авторитетному мнению командующего войсками Московского военного округа, располагавшего достаточной для обобщений информацией, протекали по одному сценарию:
«Картина всюду наблюдается приблизительно одинаковая. Начинается с разгромов винных складов; перепившаяся толпа переходит потом к разгромлению магазинов, лавок и домов. Руководителями и зачинщиками является кучка темных лиц, большей частью освобожденных уголовных каторжников».[734]
К подобной интерпретации причин беспорядков следует отнестись с осторожностью. Источники не позволяют установить причастность какой-либо политической силы к пропаганде и организации пьяных погромов. Истолкование осенних беспорядков в советской историографии, которая предпочитала не упоминать об этой черной странице революции, находилось в плену у мнения современников-большевиков, объяснявших погромы заговором контрреволюционных сил, попытавшихся споить гарнизоны, чтобы лишить большевистские Советы надежной опоры.[735] Следует, вместе с тем, отметить, что вышеприведенное описание схемы погромов вполне корректно: все они начинались с захватов запасов алкоголя.
Настоящая вакханалия «пьяной революции» началась с конца октября, совпав с первыми слухами о смене власти в столице, дружно грянула в ноябре, утихнув в декабре. На Урале за это время прошли погромы в Кунгуре, Перми, Екатеринбурге, Вятке, Шадринске, Слободском, Елабуге, Ирбите, Оренбурге.
Первый крупный погром в губернском центре на Урале произошел в Перми 3-5 ноября 1917 г.[736] Он начался совершенно неожиданно, в ночь с 3 на 4 ноября, после представления в цирке, на котором присутствовало много солдат. Из их среды и поступило предложение громить магазины. Сначала была разгромлена лавка городского общества потребителей, затем — склад вин, где толпа перепилась и двинулась громить магазины и лавки на Черном рынке и коммерческих улицах — Торговой, Сибирской, Красноуфимской, разграбив буквально все магазины, не исключая книжные и музыкальные. Начавшим погром пьяным солдатам пришли на подмогу бабы-солдатки, подростки, не только пьяные, но и трезвые обыватели из простонародья. Один из очевидцев так описал раннее утро 4 ноября в Перми:
«Идет пьяный солдат и баба после грабежа ювелирного магазина. У солдата руки в крови, зато на всех пальцах много золотых колец. Баба, идущая с ним под руку, тоже разукрашена драгоценностями: на руках и кольца, и браслеты, и другие золотые вещи.
Бежит пьяный солдат; в руках у него пять будильников-часов.
Шатаясь и скверно ругаясь, плетется солдат. Под мышкой левой руки у него две иконы новенькие, а в правой руке — железная палка. Этой палкой он, как бы по пути, разбивал стекла подряд всех домов в первом этаже, где он может достать палкой окна».[737]
Направленные для прекращения беспорядков наиболее дисциплинированные роты мусульманского батальона примкнули к грабежу, который продолжался до 7 часов утра, пока рабочие дружины, организованные новой властью — Революционным комитетом спасения родины и революции — не дали залп по громилам.
Однако 4 ноября город вновь оказался во власти пьяных солдат. Ситуация усугубилась неудачной попыткой властей выпустить вино из склада Поклевского: лопнувшая от перегрузки труба превратилась в бивший посреди улицы алкогольный фонтан, у которого собрались сотни солдат. Из-за невозможности пробиться к нему многие пили прямо с земли. Здесь же созрела идея грабить железнодорожные склады, к которым охотников за легкой добычей не пустили вооруженные рабочие. Тогда в ночь на 5 ноября солдаты штурмом взяли расположенный в центре города (напротив здания губернской земской управы) пивоваренный завод, откуда всю ночь и весь следующий день таскали пиво в казармы ведрами и чайниками. Начался погром частных квартир. Мужчины — их обитатели, не спали, готовые к обороне. От назначенных военных патрулей не было никакого проку, так как их состав по ночам тоже был «выпивши».