Аналогичные сложности переживало городское население всего Урала. В Перми цены на ржаную муку, которые в августе 1917 г. доходили до 9 р. за пуд, за ноябрь из-за сокращения подвоза первоначально выросли с 13 до 16 р., а к концу месяца достигли 24-28 р. Фунт сырого, плохо выпеченного хлеба стоил 80 к. В середине первой декады декабря в связи с усилившимся крестьянским привозом цены на ржаную муку опустились до 17,5-19 р. Однако перспективы снабжения продовольствием рисовались довольно мрачно. В первой половине декабря из Омска пришла телеграмма, в которой говорилось, что наряд на хлеб за декабрь принят, но будет выполнен лишь на 15%, причем при условии посылки в Пермь овса вместо пшеницы.[787] Горожане страдали не только от дефицита и дороговизны рыночных продуктов, но и из-за сбоев распределительной системы. Так, в конце ноября жители 7-го района Перми уже второй месяц сидели без муки: «Хвосты в сотни человек безнадежно по неделям топчутся у единственной в районе лавочки и уходят с пустыми руками, с раздражением на вольных и невольных виновников районного голода».[788]
Весной 1918 г. проблема дороговизны обострилась из-за недостатка денежных знаков и задержки по этой причине выплаты зарплат. В марте наркомат финансов объявил, что не сможет в ближайшее время снабжать регион деньгами, разрешив Уральскому областному совету временный выпуск бон с правом хождения на территории четырех губерний.[789]
На Екатеринбург почти одновременно с установлением власти большевиков надвинулся голодный кризис. В начале ноября хлеб на рынке был нарасхват, хотя пшеничная мука продавалась по 21 р. за пуд, а фунт печеного пшеничного хлеба в лавках и на базаре стоил 50 к., ржаного — 35 к.[790] Из-за недостатка муки хлеб в городских лавках стал отпускаться не сеянкой, а простой мукой с отрубями. В середине ноября Пермский губернский продовольственный комитет отправил в Челябинск телеграмму с просьбой помочь Екатеринбургу присылкой 20 тыс. пудов зерна:
«...положение с продовольствием в Екатеринбурге самое отчаянное. Доставления зерна в последнее время нет. На этой почве большие недоразумения».[791]
Рост цен на хлеб обусловливался нашествием мешочников из центральных губерний России. Поскольку Екатеринбург не имел собственной зерновой базы и жил исключительно сибирским хлебом, исполком в качестве меры борьбы с мешочничеством издал в конце ноября постановление о запрете вывоза хлеба из города и уезда.[792] «Хвосты» у мучных лавок заметно росли, очередь занимали с 3-4 часов ночи. Порядок у лавок охраняли солдаты-часовые. 10 декабря горожане прочли объявление городской продовольственной управы:
«Екатеринбургская городская продовольственная управа сим доводит до сведения граждан города Екатеринбурга, что за полным отсутствием муки в городе, городские продовольственные потребительские лавки будут закрыты и мука не будет отпускаться несколько дней, с 8 декабря впредь до поступления зерна или муки в город. О выдаче муки будет объявлено особо».[793]
Во второй половине декабря подвоз хлеба из Омска иссяк: его скупали мешочники, а новая власть была еще слишком слаба, чтобы отнять хлеб у сибирских крестьян, готовых поставлять его только в обмен на мануфактуру, которой на Урале не было. В условиях административного хаоса соглашения с Сибирью уральским властям достичь не удалось. Омский крайсовет предложил уральцам произвести самостоятельную заготовку хлеба в Ишимском уезде. Однако оказалось, что Курганский продовольственный комитет уже передал монопольное право закупать хлеб в этом уезде Ярославской губернии.[794] Накануне Рождества Екатеринбургу грозил голод. Еще более возросли цены на продукты. Сахар, который всего месяц назад было решено продавать по заготовительной цене (по 65 к. за фунт сахарного песка и 75 к. — рафинада), население перед праздником не получило.[795] В рождественском номере одной из екатеринбургских газет обыватель мог прочесть, вместо обычных в прежние годы ностальгически просветленных эссе, жесткую правду:
«В связи с переживаемым городом продовольственным кризисом цены на продукты на базарах и рынках стояли перед праздником очень высокие. Продуктов продовольствия было мало, и граждане г. Екатеринбурга встретят праздник Рождества почти что с "голодным столом"».[796]
В течении ноября-декабря из-за ограниченности запасов хлеба население Екатеринбурга получало вместо положенных на человека 30 фунтов в месяц всего по 10-20. Некоторые не успевали получить и этой порции. В этой связи исполком под новый год принял решение до восстановления связи с Сибирью сократить обычный паек до 20 фунтов, усиленный — до 30. Чтобы обеспечить хотя бы эту норму, 1 января 1918 г. исполком постановил ограничить запасы муки у городского населения до официального месячного рациона — 20 фунтов сеянки или 30 фунтов простой, не сеяной муки (нормы повышались в полтора раза, если владелец этого запаса имел право на усиленный паек). «Излишки» продовольствия у горожан подлежали реквизициям.[797] Наконец, в апреле 1918 г. в связи с продолжающимся продуктовым кризисом Екатеринбург оказался закрытым городом — въезд в него был запрещен.[798]
Острую продовольственную проблему ощущали и другие уездные центры Среднего Урала. Так, в Ирбите в декабре 1917 г. наступил голод: продовольственная управа смогла выдать вместо положенных 25 фунтов хлеба только 8.[799] Прежде процветавший торговый центр превратился к весне 1918 г. в «маленький, дохлый город». Весенняя ярмарка в Ирбите, в том числе пушная, пребывала в состоянии упадка. Цены на меха на плохонькой ярмарке по сравнению с 1914 г. были выше в 3-10 раз. Ярмарка была пустынна, посетители были редкостью. По мнению корреспондента «причин тому — масса, но главная — нет денег, нет покупателя».[800]
Кризис снабжения продовольствием болезненно задел население горнозаводской зоны. Он был одной из центральных тем обсуждения на 2-м Областном съезде по управлению национализированными предприятиями Урала 14-22 мая 1918 г. Делегат Богословского горнозаводского округа объяснил, почему «рабочие массами разбегаются, кто куда может»:
«Мяса, крупы и картофеля в округе совершенно нет, ...острота продовольственного кризиса дошла до того, что пришлось перемалывать на муку овес, обрекая таким образом на голодную смерть лошадей округа, и этим овсяным хлебом, похожим более на навоз, чем на хлеб, так как за неимением на местной мельнице специальных обдирочных машин мука получается перемешанной с остью и шелухой — население питалось в продолжение двух последних месяцев».[801]
Ему вторили делегаты большинства округов. Представитель Усть-Сылвинского завода признался: «За 4 месяца, как я живу в заводе, мы не видали ни куска сахару, ни аршина ситцу». Такое положение горнозаводского населения наблюдалось повсеместно. На ряде заводов запасов хлеба к этому времени осталось в количестве, достаточном для снабжения жителей в течение двух недель. При этом задержка выплаты зарплат из-за недостаточного получения из центра денежных знаков не позволяла рабочим прибегнуть к услугам рынка. Исключение составляли Камско-Воткинский округ и Ижевский завод в Вятской губернии, Нижне-Исетский завод — в Пермской: затруднений с продовольствием эти хозяйственные комплексы не испытывали.[802]
Сложной была продовольственная ситуация и на Южном Урале. С октября 1917 г. Уфа в течение осени-зимы не получала сахара. В итоге наряды по обеспечению городского населения сахаром к середине февраля 1918 г. были недовыполнены на 253 вагона.[803] Рыночные цены росли, как и в других уральских губерниях. Заготовке хлеба в земледельческой Уфимской губернии мешали, наряду с сопротивлением крестьян и активностью мешочников, конкуренция Казани и Самары, продовольственные органы которых самовольно скупали в губернии хлеб по вольным ценам.[804] В Уфе, при отсутствии острого голода, положение с продуктами питания было нестабильным. Цены были неустойчивы. В 20-х числах марта, несмотря на свободную продажу соли в городских лавках по цене 1,4 р. за фунт, по городу пронесся слух о предстоящем соляном голоде, который вызвал усиленную скупку соли и рост цены на нее.[805] Весной 1918 г. остроумные обитатели Уфы откликнулись на отсутствие предметов первой необходимости куплетом, который распевался на мотив «Марсельезы»:
«Отречемся от серого мыла,
Перестанем мы в баню ходить.
И по нашему грязному телу
Насекомые будут бродить».[806]
Актуальность этого куплета повышалась принятым в конце марта городскими властями решением национализировать бани, так как их содержатели отказывались подписать договор с комиссариатом городской коммуны.[807] Уровень гигиены в городе этот акт, естественно, не повысил.