В уездных центрах губернии положение не было лучшим. В конце мая 1918 г. въезд в Златоуст и Златоустовский уезд был закрыт из-за недостатка хлебных и других припасов, а также переполнения его беженцами из Европейской России.[808]
Непростым было продовольственное положение и в Оренбургской губернии, на территории которой фактически с момента получения известий о падении Временного правительства разгорелись боевые действия гражданской войны. Из-за недостаточного количества пунктов раздачи хлеба в Оренбурге росли хлебные «хвосты», в которых жители города часами простаивали на крепком ноябрьском морозе.[809] 10 декабря местные власти опубликовали обращение к населению по поводу отчаянного финансового положения оказавшегося в изоляции Оренбурга:
«Захватив насильно власть в свои руки в Петрограде и приведя к полной разрухе всю жизнь России, — большевики не сумели даже обеспечить наше оренбургское отделение Государственного банка необходимыми для оборотов деньгами. Из-за неимения денежных знаков закрылось у нас отделение Государственного банка, закрылись и частные банки, по той же причине постепенно должна прекратиться торговля, подвоз хлеба, товаров, нечем будет платить рабочим, служащим их заработки и перед всеми стоит грозный призрак — голод в крае».[810]
Чтобы избежать очерченной мрачной перспективы, было принято решение «выпустить временные денежные знаки, которые, после получения общегосударственных кредитных билетов, будут тотчас же обмениваться на них через тот же Государственный банк, казначейство и другие правительственные учреждения». Выпуск временных денег планировалось осуществлять под контролем независимой комиссии. Население призывалось отнестись к новым деньгам с доверием. Они были выпущены 13 декабря. На лицевой стороне купюр достоинством в 100 р. был изображен герб Оренбурга.[811]
В конце декабря в Оренбурге фактически установилась свободная торговля хлебом. Подвоз его был значительным и муку можно было купить по цене 18 р. за пуд. Однако прекращение нормированного распределения было вызвано не столько обилием продуктов и тем более не эффективным функционированием рынка. Наступление большевистских формирований на Оренбург нарушило оборот товаров. Советское командование Оренбургским фронтом имело возможность задерживать вагоны с продовольствием для того, чтобы взять город измором. В результате голод охватил Туркестан и всю линию Ташкентской железной дороги. Оппонент А.И. Дутова П.А. Кобозев, напротив, распространял информацию о том, что в голоде населения Средней Азии повинен Оренбург, задерживающий грузы.[812] Как бы то ни было, в середине декабря местные власти решили на три месяца, начиная с 1 января 1918 г., ввести карточную систему распределения. Предполагался выпуск бланковой карточки с комбинацией пайков на 1, 2, 4 и 5 человек для получения основных продуктов питания — муки, хлеба, чая, сахара, масла, крупы — и безымянных нумерованных карточек сроком действия один месяц, с указанием кварталов и раздаточных пунктов. Для получения керосина, спичек, табака, дрожжей, обуви, мануфактуры, фуража и прочих товаров массового спроса планировалось введение талонных продовольственных книжек.[813] Этой сложной системе рационирования, ассортимент которого позволяет предполагать значительно лучшую продовольственную ситуацию, чем в других губерниях Урала, не суждено было реализоваться — 18 января 1918 г. в город вошли «красные» отряды.
В «большевистской» части губернии продовольственный вопрос был не менее болезненным, но по иной, чем в Оренбурге, причине: если последний страдал от изоляции, то Челябинск изнемогал от наводнения города и уезда мешочниками из центральных губерний России и из Поволжья. Челябинский и Троицкий уезды, где урожай в 1917 г. был особенно обилен, осенью, по сравнению с другими уральскими территориями, благоденствовали, пока с первых чисел октября в ней не появились «ходоки» из «голодных мест» — губерний Европейской России, в которых в 1917 г. был недород. Челябинская продовольственная управа первоначально отказывала им в продаже продовольствия. Поэтому мешочники направлялись вглубь уезда на самостоятельные поиски хлеба, скупая его по баснословным ценам. Исправляя допущенную ошибку, Челябинский уездный продовольственный комитет стал продавать приезжим хлеб по твердым ценам, в объеме 30 фунтов на едока на количество лиц, проставленных в удостоверениях. Однако было поздно: с начала ноября «ходоки» хлынули тысячами. По ориентировочным оценкам современника, от 10 до 15 тыс. человек углубились в уезд на расстояние 40 и более верст от железной дороги, самостоятельно закупая хлеб. Справиться с такой массой «спекулянтов» власти были не в состоянии. В начале ноября 1917 г. Шумихинская организация РСДРП(б) направила в челябинский комитет партии письмо, проникнутое отчаянием:
«У нас анархия! Голодающие (спекулянты) обирают весь хлеб у крестьян и набивают большую цену на хлеб, который у нас в Шумихе уже стал 13-14руб. пуд. Сделать ничего не можем. Посоветуйте».[814]
Из-за наплыва мешочников цены на хлеб в Челябинске росли с ужасающей быстротой. Челябинский Совет солдатских и рабочих депутатов, совместно с Комитетом по поддержанию революционного порядка, уездными комиссаром и продовольственной управой, тщетно предполагали найти выход из создавшегося положения, запретив с 10 ноября вывоз хлеба и фуража из Челябинского района, пригрозив изъятием скупленного хлеба. С этой целью формировались заслоны из милиции и воинских команд. Однако конкуренция мешочников государственным хлебозаготовкам не теряла остроты, а хлеб из уезда уходил в любом случае — если не нелегально, с перекупщиками, то на вполне законных основаниях: Челябинск был обязан снабжать хлебом и фуражом Оренбургский фронт, Туркестан, Петроград и ряд губерний.[815]
Новой проблемой для городского населения Урала стала безработица, вызванная форсированной национализацией производств и закрытием многих государственных учреждений и частных торговых заведений. Так, биржа труда в Уфе 16 января 1918 г. в течение месяца зарегистрировала 1771 безработного. Трудоустройство, которое могла предложить биржа труда, особого энтузиазма не вызывало. Так, из почти 2 тыс. предложений 500 касалось устройства в дружину по охране народного достояния, 500 — заготовки дров, 300 — работы возчиками на собственных лошадях. Два последних вида деятельности не привлекли ни одного безработного.[816]
Частью примитивизации повседневной жизни горожан, ведущих все более выраженное растительное существование, стало упрощение способов ухода от будничных забот. Чтение прессы в условиях большевистской монополии на средства массовой информации становилось скучным занятием. Как сообщала оренбургская печать после изгнания Советов из Оренбурга летом 1918 г., «за полгода хозяйничанья большевиков читающая публика отучилась почти от чтения газет».[817] Сокращался и беднел репертуар кинотеатров, национализированных и переданных в ведение отделов народного образования в Прикамье и на Среднем Урале весной 1918 г. [818]
Серость будничной жизни власти пытались скрасить организацией новых праздников. Так, Уфимский ревком постановил считать день открытия Учредительного собрания 28 ноября 1917 г. национальным праздником. Занятия в учебных заведениях и государственных учреждениях в этот день отменялись. (Впрочем, регулярной учебы в школах в это время и так не было. Классы самостоятельно принимали решение о перерыве занятий и, как жаловалась мать одного из учеников реального училища, «учителя и не думают протестовать против такого произвола малышей» [819]). В Вятке 12 марта 1918 г. было организовано празднование годовщины революции. Как и в прошлом году, порядок его проведения, включая последовательность построения манифестантов, подробно определялся специально созданной комиссией.[820] Празднование 1 мая на Урале в 1918 г., как и год назад, также прошло по строго расписанному сценарию.
Альтернативным «народным» способом «отдохнуть» от тяжких будней продолжало оставаться одурманивание алкоголем. О масштабах увлечения спиртными напитками, с которым власти тщетно пытались справиться, свидетельствует наличие в составе Вятского СНК в конце 1917 - начале 1918 г. двух комиссаров по борьбе с пьянством.[821]
Нарушение еще накануне революции нормальной циркуляции товаров и хозяйственных связей между сельской местностью и городами, усугубленное борьбой Временного правительства и особенно большевиков против вольной торговли, ставило городское население в положение заложника деревенских настроений, которые все более насыщались ненавистью к власти и центрам ее дислокации — городам. Так, волостной сход Садырской волости Глазовского уезда на рубеже октября-ноября 1917 г. потребовал восстановления волостного правления и избрал волостного старшину. Как отмечал местный корреспондент, «население не платит подати, не дает хлеба для армии и населения. Цены на хлеб — 10 р. Процветает кумышковарение и пьянство».[822] В ноябре прекратился подвоз хлеба на ссыпные пункты в Сарапуле Вятской губернии: крестьяне отказывались продавать его по твердым ценам и, по словам современника «никакой власти не признают»:
«...вооруженной силы для воздействия нет. ...