По деревням начались грабежи. Пока не утвердится власть, рассчитывать на подвоз хлеба нельзя. По Казанской ж[елезной] д[ороге] появились мешочники; милиция с ними справиться не в состоянии».[823]
Власти пытались побороть мешочничество драконовскими запретами. В феврале 1918 г. к провозу было разрешено не более 20 фунтов продуктов, в том числе 10 фунтов муки или хлеба, двух фунтов масла и три фунтов мяса. Все, что обнаруживалось у обыскиваемого сверх этой нормы, подлежало конфискации, сопротивление каралось расстрелом на месте.[824]
Никакие меры, однако, не помогали. В мае, когда население Вятки судорожно искало хоть какое-нибудь съестное, пристани Уржумского и Малмыжского уездов были переполнены хлебными продуктами. Это изобилие предлагалось проезжающим частным скупщикам.[825]
Крестьянство стонало от государственных сборов зерна и прочего продовольствия, которые в условиях неорганизованности власти превращались в произвол. Симпатизировавший советской власти демобилизованный из армии сельский житель в письме в сельскую газету так описывал свои впечатления по возвращении в родную деревню:
«...первым долгом слышу обвинения от крестьян на советскую власть. Более из-за того они волнуются, что наши же товарищи-красногвардейцы отбирают разные продукты, не давая никакого документа. Вот поэтому народ страшно недоволен. Крестьяне говорят, что они не знают, куда будут девать отбираемое. [...] ...советская власть теряет доверие перед народом, не давая никакого отчета».[826]
Под шумок, под видом государственных реквизиций, шли грабежи сельского населения. Как-то ночью в деревне Шевели шестеро вооруженных солдат провели самочинный обыск, прихватив нехитрые крестьянские припасы: 3 фунта прессованного чая и 15 фунтов весового, 20 фунтов сахара, 2,5 фунта монпасье, 3 фунта изюма, 10 фунтов варенья, седло, пару подметок, треть фунта легкого табака, коробку гильз. Как свидетельствовал потерпевший, «...при требовании мандата один из солдат показал револьвер».[827]
Практика сопротивления крестьян сдаче хлеба государству и насилия над ними зимой-весной 1918 г. была на Урале повсеместной. Мензелинская продовольственная управа, жалуясь на скопление в уезде мешочников, в феврале 1918 г. констатировала: «Население не сдает хлеба; урожай яровых был ниже среднего: на излишек хлеба сверх потребности уезда нет надежды». К такому же выводу склонялась и Златоустовская продуправа: «...вывоза семян из пределов уездов ожидать невозможно».[828] Тем не менее, по Уфимской губернии рыскали продовольственные отряды, отнимая якобы излишки продуктов. В деревню Карамалы Стерлитамакского уезда в феврале 1918 г. прибыл посланный уездным Советом отряд численностью 20 человек для отчуждения хлеба, продаваемого на базаре по свободной цене. Владельцы хлеба оказали солдатам сопротивление: часть солдат разбежалась, остальные были жестоко избиты. Эта история вызвала большой и разноплановый резонанс. С одной стороны, «случай этот напугал отряды, работавшие в соседних районах». С другой, — в деревню по этому поводу была направлена следственная комиссия и революционный трибунал. В следующем месяце Стерлитамакская городская продовольственная управа была в полном составе привлечена к суду Уфимского революционного трибунала за нарушение хлебной монополии: в декабре 1917 г. она скупала у крестьян хлеб по вольным ценам, платя 16 р. за пуд пшеницы.[829]
Картину произвола в южноуральской деревне передают заслуживающие точного воспроизведения жалобы крестьян на действия советской власти, поданные после ее падения летом 1918 г. Житель одного из сел Уфимского уезда П.И. Брусов написал в Карауловскую волостную земскую управу письмо с просьбой взыскать причиненные ему убытки с арестованных членов местного Совета:
«В марте месяце 1918 года, т.е. вовремя Большевистской Власти, Карауловский Совет Крестьянских Депутатов во Главе Председателя Совета Федора Васильева Курдакова и других лиц входящих в Организации Красной Армии Насильственным Действием взяли с меня под угрозой ареста пятьсот руб. (500 руб.) на таковую сумму имею квитанцию. Дали мне сроку на двадцать четыре часа (24 часа) в случае неуплаты угрожали мне тюрьмой, а я как мелкий крестьянин и чернорабочий не имея у себя такой суммы но подчиняюсь насилию совету. Я продал Корову. Которая нужна была для пропитания семьи а часть занял у людей и выдал Означенному Совету».[830]
Мытарства южноуральского крестьянина воспроизводят эмоционально сдержанные строки заявления Ф.С. Елисеева из Карауловки, арестованного и направленного местным Советом в Катав-Ивановский завод в марте 1918 г.:
«Там под угрозой расстрела с меня потребовали 25 тысяч рублей, но не имея такого состояния, если бы продал весь сельскохозяйственный инвентарь и скот, платить отказался, тогда меня как контрреволюционера посадили в холодное помещение, потом через несколько часов пришли, раздели и разули меня донага и разувши поставили на лед. Придя уже часов через пять стали просить уже пять тысяч рублей, при неуплате угрожали утопить или застрелить. Но я, согласившись продать скот и уплатить 3500 рублей, тогда они меня посадили уже в теплое, но темное помещение. Когда уже приехал мой сын и уплатил вышеуказанную сумму, то меня освободили.
По приезду меня в Карауловку с меня снова была наложена контрибуция так, что всего пришлось мне уплатить 3650 рублей, притом же шесть дней занимали лошадей для поездки Красной гвардии, а также несколько раз брали тарантас для поездки комиссаров и весь его разбили, так что ремонт обошелся — сто рублей. Кроме того по распоряжению местного совета ко мне было поставлено на квартиру и на хлеба каких-то три красногвардейцев, каковых я кормил три недели, и они мне ни за квартиру, ни содержание нисколько не заплатили. А ежедневно требовали мяса, яйца и т.д., при отказе всегда угрожали расстрелом».[831]
На территориях, находившихся под контролем Оренбургского казачьего войска, сельскому населению также не удалось избежать обязательных изъятий сельскохозяйственной продукции. Войсковое правительство 14 ноября 1917 г. опубликовало объявление, в котором населению Оренбургского войска было предложено в срок до 1 января 1918 г. подвезти и сдать излишки хлеба, согласно закону о хлебной монополии, на ссыпные пункты. Не сданный в срок хлеб подлежал реквизиции по установленным твердым ценам и должен был вывозиться на станции за счет владельцев. Хлеб, добровольно вывезенный после 1 января, предполагалось принимать на 30% дешевле твердых цен, а реквизированный — по половинной цене.[832]
Сельские жители оказались между двух огней. Реквизиции ожидали их и со стороны антибольшевистского правительства, и со стороны наступавших красногвардейских отрядов, которым центральная власть предоставила карт бланш. Еще в декабре 1917 г. на запрос о снабжении «красных» частей И.В. Сталин ответил командованию Оренбургского фронта:
«Я удивляюсь вашему бессилию. Неужели вы из банка не можете взять нужную сумму, неужели вы будете считаться с бумажными уставами? Деньги вышлем сегодня же, но, не дожидаясь получения этих денег, достаньте на месте хотя бы в банке... Раз навсегда запомните нашу просьбу: когда отряды нуждаются в деньгах, они должны добыть деньги всеми средствами, не останавливаясь ни перед чем».[833]
Поощряемые большевистской Москвой на самообеспечение «всеми средствами», советские боевые формирования и без того считали себя хозяевами на завоевываемой территории. Мирное население должно было снабжать приходящие войска всем необходимым, если хотело остаться в живых.
Но подлинная вакханалия беззакония началась в Оренбургской губернии после вытеснения отрядов атамана А.И. Дутова за пределы войсковой территории. Оренбургский военно-революционный комитет начал налагать непомерные контрибуции на казачьи станицы. Эта практика скоро вышла из-под контроля ВРК. Участники реквизиционных отрядов в счет контрибуции стали изымать скот, хлеб, семенной материал, часто деля конфискованное между собой. Продовольственные отряды, созданные по решению 1-го губернского съезда Советов в марте 1918 г., были направлены, в качестве наказания станичников, в основном в Верхнеуральский и Троицкий уезды, казачье население которых в свое время поддержало войскового атамана. Их карательная миссия в отношении «провинившихся» казаков весной 1918 г. сделала жизнь в станицах невыносимой. Началось спонтанное формирование повстанческих казачьих отрядов, к которому А.И. Дутов, вытесненный с этих территорий, не имел, строго говоря, ни малейшего отношения. Ответом на широкомасштабную и интенсивную борьбу казаков против продовольственных отрядов стал массовый и беспрецедентный по своей жестокости террор. Не имея возможности справиться с неуловимыми, подвижными повстанческими формированиями, большевистские карательные отряды обрушили невиданные репрессивные меры на мирное население. Расстрелы по малейшему поводу чередовались с артиллерийскими обстрелами населенных пунктов, в результате которых весной - в начале лета 1918 г. было сожжено около 4 тыс. жилых и хозяйственных построек в 19 станицах. Ущерб от артиллерийских налетов оценивался в 10 млн. р. [834] Террор против казаков стал составной частью войны города против деревни и содействовал новому, еще более трагичному витку гражданской войны.