«С наступлением темноты на улицах можно было встретить большие наряды конных и пеших патрулей; каждый стоящий в городе отряд считал своей обязанностью выслать патруль; связь между частями была слаба и это часто приводило к перестрелкам между патрулями, а на окраинах города перестрелка с казаками была постоянным явлением. В эту перестрелку ввязывались пулеметы, а иногда и бомбометы...
Ружейная трескотня, мелкая дробь пулеметов была привычна обитателю Оренбурга. Только с наступлением света наступала как будто обыденная жизнь. Открывались магазины, рынки, на которых можно было купить решительно все, причем николаевские, керенские и дутовские деньги не конкурировали между собой.
Городскую жизнь днем ничто не нарушало. Только количество похорон даже на первый взгляд говорило, что город живет не совсем обычной жизнью. Днем производились похороны убитых за ночь в перестрелке и привезенных с передовых постов».[863]
В первом номере газеты «Оренбургский казачий вестник», вышедшей после занятия города отрядами А.И. Дутова, описывались свежие впечатления о проведенных в тревоге последних двух ночах накануне ухода «красных»:
«В разных частях города одновременно производились обыски, массовые аресты.
О праве на обыск, о разрешительных мандатах никто не смел и спрашивать.
Забирали одежду, продовольственные продукты, а местами... забирались ценные вещи, серебро, золото, деньги, ковры, зеркала, словом, все, что приглянется.
На протесты владельцев реквизируемого следовали угрозы оружием.
Аресты в некоторых случаях сопровождались расстрелом. Например, долго лежали на набережной три трупа расстрелянных.
По улицам города, по направлению к Уралу, целые дни ехали воинские повозки, нагруженные военным снаряжением и всяким скарбом. Неслись грузовики, нагруженные хлебом, мукой и другими припасами.
Вихрем мчались верховые отряды красногвардейцев, спешно прогонялись целые косяки лошадей, табуны коров, баранов. [...]
Целые ночи шла беспорядочная артиллерийская и ружейная стрельба».[864]
Не удивительно, что население, пережив месяцы в буквальном смысле слова на линии огня, радостно встречало казаков, вернувшихся в Оренбург, в надежде, что пережитые испытания остались позади. Празднично одетые жители города и окрестных станиц приветствовали отряды А.И. Дутова цветами и хлебом-солью. Как вспоминал один из его активных сподвижников, «...многие, испытав советы, встречая нас, от радости плакали».[865]
Волны крупномасштабного большевистского террора в первой половине 1918 г. захлестнули и оренбургскую станицу и деревню. Не имея ни сил, ни желания выяснять степень лояльности мирного населения к советскому режиму, власти терроризировали его реквизициями, контрибуциями, уничтожением имущества, расправами или угрозами расправ, не разбирая, кто прав, кто виноват. Население Оренбуржья в полной мере вкусило все «прелести» пребывания на территориях, ставших ареной гражданской войны.
К лету 1918 г. весь Урал напоминал прифронтовой бивуак. Даже в тех городских центрах, которые пока лежали в стороне от линии фронта, лихорадочно пульсировал ритм военного времени. Прибыв, например, в пока еще в «красную» Уфу, современник видел такую картину:
«Весна. В городе оживление. Плавно носятся военные автомобили, то там, то сям крупной рысью пролетают конные дружины, стучат извозчичьи пролетки; поблескивая штыками, проходят небольшие части рабочих дружин.
На тротуарах трудно разойтись, мелькают красные лампасы, кожаные куртки, белые косынки сестер милосердия, большие, украшенные красными лентами, малахаи башкирцев. Почти все вооружены.
По улицам расклеены воззвания, зовущие боевые организации защищать революцию до последней капли крови. Небольшой купеческий город напоминает военный лагерь. Преобладает рабочая молодежь».[866]
Вскоре, однако, выяснилось, что надежды населения, уставшего от большевистской манеры властвования, на более надежную перспективу были преждевременны. Смена (или угроза смены) власти сопровождалась кризисом властных структур, который создавал простор для произвола и благоприятствовал эскалации насилия. Официальная реорганизация и чистка государственных учреждений сопровождались стихийными расправами с различно интерпретируемыми виновниками народных страданий и актами мщения на личной почве. Слабая власть пыталась компенсировать свою неэффективность в решении наиболее актуальных проблем демонстрацией силы, восстановить порядок насильственными мерами военного времени. В результате население как территорий, на которых советская власть была сметена антибольшевистскими режимами, так и тех частей Урала, где ей удалось удержаться, пережило две волны террора — летом-осенью 1918 г. и весной-летом 1919 г., который до этого практиковался в миниатюре на территории Оренбургского казачьего войска в первой половине 1918 г. Хронологически обе полосы насилия были связаны с решающими периодами боевых действий и переходами власти в регионе из рук в руки.
Первая из них открылась чехословацким «мятежом», что, однако, не означает, что она инспирировалась или осуществлялась руками чешских легионеров. Созданный в Челябинске альтернативный Совету Комитет народной власти с самого начала своего существования был озабочен масштабом спонтанных расправ снизу и со стороны военных властей над местными большевистскими или советскими работниками. Реакцией на самочинные аресты, избиения и убийства стало его постановление, опубликованное в начале июня, спустя считанные дни после выступления чехословаков:
«Решительно протестуя против производящихся арестов и обысков среди рабочих и граждан, войти в требованием к начальнику гарнизона полковнику Н.Г. Сорочинскому о немедленном прекращении произвольных арестов и обысков, о немедленном привлечении к ответственности лиц, производивших такие аресты».[867]
Однако поставить под контроль гражданской власти разгулявшиеся казачьи отряды было непросто: военные инстанции превращались в самостоятельную силу, мало считаясь с распоряжениями, исходящими со стороны. Вскоре помещений челябинской тюрьмы уже не стало хватать для вновь арестованных, и под арестный дом пришлось приспособить часть помещений номеров Дядина.[868] Упомянутый глава челябинского гарнизона, не взирая на постановление Комитета народной власти, продолжал поощрять инициативу «молодцов-казаков» по вылавливанию советских работников как в городе, так и за его пределами.[869]
Не меньшее насилие чинили вытесняемые из Оренбуржья «красные» отряды. В Орске красноармейцы соединения, прибывшего из Актюбинска 5 июля 1918 г. в количестве 600 человек, 7 июля на своем собрании приняли постановление о повальных обысках. Все ценности были реквизированы. Протесты рабочих по поводу реквизиций, проходивших под руководством начальника конного отряда Логинова, вынудили вернуть награбленное, однако большая часть его миновала законных владельцев. Пожар винного склада в Орске 31 июля вызвал, как и во время «пьяной революции» 1917 г., грабежи, дополненные на этот раз расстрелами без суда, жертвами которых стали 40 человек (по другим данным — 11 интеллигентов и несколько рабочих, воспротивившихся мобилизации). Неделю спустя в заложники было взято 65 купцов, с которых была затребована контрибуция в 3,5 млн. р., обязательная к выплате в течении суток. Наличными удалось собрать 1,5 млн. р., остальное было принято облигациями «займа свободы» выпуска 1917 г. Еще через четыре дня — 10 августа — красноармейцы отыгрались на мирном населении за свое поражение под Куманской горой. Войдя в город, они открыли по нему беспорядочный огонь, дополнив его очередными грабежами. Население было запугано постоянными угрозами расстрелов.[870]
Расправы красноармейцев над крестьянами в Орском уезде сменились в августе казачьим произволом. Как отмечала одна из оренбургских газет, «плеть на станции Сара и в окрестных селах гуляет довольно часто по малейшему доносу, по малейшему поводу».[871]
Самочинные расправы лета 1918 г. дополнялись жестокими санкциями властей. Вскоре после возвращения в Оренбург, 11 июля 1918 г. А.И. Дутов издал приказ №85, согласно которому на жителей пригородных слобод Нахаловка, Новые Места, Кузнечные Ряды и на иногородних, проживающих в Форштадте, за активное участие — совместно с большевиками — в грабежах мирных жителей налагалась контрибуция, которая должна была быть уплачена не позднее полудня 19 июля.[872] Приказом №90 коменданта Оренбурга от 23 сентября 1918 г. из города и его окрестностей в 6-дневный срок высылались германские, австрийские, турецкие и болгарские подданные вместе с членами их семей. Приказ о высылке подданных держав, воевавших с Россией, не распространялся на лиц славянского происхождения, но был обязателен для евреев.[873]
Не меньший хаос, чреватый многими опасностями для жизни жителей, объял летом-осенью 1918 г. Уфимскую губернию, перешедшую в сферу влияния Комуча. Покидая пределы губернии, красногвардейцы немало постарались для дезорганизации жизни сельской местности. Так, в июне 1918 г. состав исполкома Леузинского волостного совета крестьянских депутатов и штаб боевой организации вместе с красногвардейским отрядом покинули волость, «захватив с собой всю наличность денег, принадлеж[ащ]их Леузинской волости, денежные книги и документы, весь июнь означенный отряд красногвардейцев ходил по селениям Златоустовского уезда, занимался грабежами, убийствами и всякого рода насилиями...» Несколько раз отряд вступал в бой с народным ополчением, дважды возвращался в Леузы, прежде чем соединиться с уфимским отрядом и уйти на станцию Кропачево. В июле, когда стало известно, что члены «красного» формирования наконец-то пойманы, крестьяне обратились к новым властям с просьбой выяснить, куда девались 150 тыс. р. волостных денег и документы.