Действительно, многие ценные документы были утрачены в ходе революционных потрясений и многократных переходов власти от режима к режиму. Вероятно, еще больше материалов погибло по более прозаическим причинам: в связи с общим обнищанием бумага, наряду с другими предметами массового спроса, оказалась редкостью. В 1922 г. Уральское областное бюро ЦК РКП(б), призывая губкомы «собирать материалы, вплоть до мелочей, относящиеся к истории нашей партии», отмечало, что важные документы «нередко рассматриваются как старая ненужная бумага и идут на обертку, на растопку, на курево...».[57] Понятно, что если таким образом уничтожались многие официальные документы в учреждениях, то бумаги, осевшие в частных руках (прежде всего переписку) тем более ожидала подобная судьба.
И тем не менее знакомство с местными газетами 1917-1922 гг., официальной документацией и материалами личного происхождения ошеломляет необозримым объемом разнообразной и по большей части не введенной в научный оборот информации о повседневной жизни населения. Несмотря на опыт работы с источниками (а может быть, благодаря ему) я не рискнул бы провести четкую их классификацию, отделить первичные от вторичных, личного происхождения от официальных. В служебные записки, доклады, обзоры и сводки врываются, в качестве иллюстраций, уникальные фрагменты писем и жалоб населения, высказывания рабочих, служащих, крестьян, казаков, солдат. В информационных сводках военной цензуры собраны отрывки навсегда утраченных личных писем. С другой стороны, из мемуаров 20-30-х гг., собранных Истпартом, торчат уши многочисленных идеологически выверенных конспектов-минимумов для воспоминаний о Февральской и Октябрьской революциях и гражданской войне — детализированных вопросников-«подсказок», которые открывали простор «героическому» мифотворчеству и отфильтровывали «негероическое», будничное и живое.
Явно недооценен историками газетный материал. Бесчисленные письма и жалобы читателей советских газет в рубриках «Как живет деревня», «Как живет рабочий», «Черная доска», зарисовки уличной жизни в фельетонах, репертуарные афиши театров и кинотеатров — все это на протяжении десятилетий оставалось видимой, но не замечаемой информацией, которая в лучшем случае скупо привлекалась в качестве иллюстрации «славных» усилий коммунистической партии по строительству социализма, чаще же воспринималась как бесполезная или курьезная.
Такова же судьба большинства документов личного происхождения, оставленных анонимными противниками большевистского режима или ничем не прославившимися советскими работниками.[58]
Значительный массив документов рассматриваемого периода был опубликован. Однако даже в публикациях 20-х гг., вопреки ожиданию — не говоря о более позднем времени, — тема повседневной жизни тщательно просеяна. Как и в научных исследованиях, это объясняется преимущественно их воспитательной нацеленностью. Из идеологически обусловленного отбора и препарирования источников не делалось тайны. Во вступительных статьях к сборникам документов фигурировали аргументы следующего порядка:
«...при составлении сборника преследовалась цель дать исторический материал в таком порядке, чтобы читатель мог сосредоточить свое внимание на основных и важнейших моментах того или иного события или периода. Вследствие этого большинство имевшихся в нашем распоряжении исторических материалов, в виде воспоминаний отдельных участников движения, использовались не полностью, а частично, чтобы избежать загромождения сборника многочисленными личными эпизодами, обилие которых неизбежно затруднило бы четкость в освещении общего хода событий и их смысла».[59]
Позднейшие публикации страдают еще большей односторонностью, поскольку материал в них группируется вокруг перехода власти к Советам, слома старого и создания нового государственного аппарата, введения рабочего контроля и национализации промышленности, «осуществления ленинского декрета о земле».[60] При этом документы подбирались таким образом, чтобы свидетельствовать «о героической борьбе трудящихся... под руководством Коммунистической партии за власть Советов, о борьбе рабочих и крестьян против белогвардейских банд...».[61]
Серьезным шагом по пути преодоления недостатков прежних публикаций является документальный двухтомник о продовольственной ситуации на Урале. Первый том этого труда содержит обширную ценную статистическую и аналитическую информацию об организации и функционировании продовольственной системы на Урале, преимущественно в Пермской губернии (в ее дореволюционных границах) в 1900-1928 гг. [62]
В ходе поиска и обработки найденных источников возник ряд непростых проблем. Одной из них является вопрос об их достоверности. Работа с материалами по истории повседневности, особенно в периоды трагических переломов, требует от исследователя предельного внимания. С одной стороны, имея дело с обыденным сознанием, необходимо учитывать свойственное ему искажение восприятия и памяти и не принимать на веру оценки, даваемые свидетелями того или иного события:
«Быстро увеличивающийся разрыв между социальными ожиданиями, продолжающими по инерции расти, и снижающимися объективными возможностями усиливает напряжение, чреватое взрывом. Тогда в памяти современников весь последующий этап окрашивается цветом актуальной неудовлетворенности, историки доверчиво принимают документально зафиксированные настроения за бесспорные свидетельства...».[63]
С другой стороны, документы, содержащие самую сомнительную информацию — будь то примитивно мистифицированные воспоминания, самые фантастические слухи или грубо фальсифицированные материалы передовиц официальной прессы — могут оказаться чрезвычайно ценным источником по изучению культурных кодов, системы представлений и ценностей «маленького человека». Расшифровка этой закодированной информации возможна с помощью метода, известного в этнологии как «плотное описание», которое, в отличии от «разреженного описания» — сбора отдельных данных, — обращает внимание не только на социальные действия людей, но и на скрывающиеся за их поступками культурные формы.[64]
Как свидетельствует опыт, наиболее надежным и информативным источником для изучения истории повседневности обозначенного периода являются конфиденциальные документы, посвященные настроениям и условия жизни населения. Такого рода информация была жизненно важна для укрепления позиций любого режима. Она отложилась в фондах государственных учреждений местных органов Временного правительства, большевистских и антибольшевистских властей. Наиболее основательную систему сбора и обработки таких сведений удалось создать чрезвычайным органам советской системы — ВЧК-ГПУ, особенно со времени организации местных аппаратов государственных информационных троек от губернского до волостного уровня (1921 г.), аккумулировавших данные обязательных 1-2-недельных сводок различных инстанций, вплоть до сельсоветов. Об информативной насыщенности этих источников свидетельствует повышенный интерес к ним со стороны историков, отражением которого стал ряд документальных публикаций.[65] Составленные по единым и тщательно разработанным программам, относительно свободные — благодаря строгим инструкциям центра на этот счет — от умозрительных заключений и оценок, они позволяют достаточно полно реконструировать будни городского и сельского населения.[66] Вследствие пирамидальной системы построения информационных сводок необозримый материал отложился в областных государственных и бывших партийных архивах (в фондах административных и партийных органов различных уровней), и публикуемые материалы сверхсекретных центральных архивохранилищ, в том числе ФСБ РФ, ставшие доступными исследователям в последние годы, представляют собой лишь верхушку айсберга и не воспринимаются провинциальными историками как сенсация.
Местные информационные бюллетени и сводки значительно подробнее центральных, составленных в телеграфно лаконичном стиле для высшего руководства страны тиражом 5-40 экземпляров. Материалы губернских сводок достаточно добротны, о чем свидетельствуют чрезвычайно редкие случаи недовольства партийных губкомов их содержанием, точнее — преимущественно оценкой ситуации. Так, секретарь Челябинского губкома РКП(б) обратился в ноябре 1922 г. в информтройку губернского отдела ГПУ со следующим посланием:
«Обращаю Ваше внимание на сгущение красок и, местами, искажение фактов, замеченное в обзоре-бюллетени Госинфтройки за октябрь месяц 1922 года.
1) "Компартия за последнее время совершенно оторвалась от рабочих масс и т.д. ..." — это противоречит первому абзацу в "общем состоянии партийной организации" (стр. 20) и, заключая в себе долю истины, является несомненным сгущением красок.
2) В рабочих массах "отсутствие интереса к вопросам нового строительства, недоверие слабых к рабоче-крестьянской власти" — первая часть явно преувеличена, вторая абсолютно неверна.
3)"Экскурсия (агентов Челябкопей в Сибирь на заготовку) еще не отправлена, а рабочие сидят без денег и без мяса" — неправда.
4) "Вопрос о безработных на обсуждение соответствующих органов не выставляется" — также не верно.
По ряду сведений запрашиваю, навожу справки.
Секретарь Челяб. Губкома Лисовский 22-XI-22» [67]
Таким образом, материалы чрезвычайных политических органов советской власти составляют своеобразный стержень источниковой базы исследования за период с лета 1919 до конца 1922 г. Кроме того, к работе привлечены — отчасти в качестве вспомогательных, в большей степени как самостоятельные — архивные материалы комитетов РКП(б) (в первую очередь — партийных чисток), военной цензуры, административных органов и общественных организаций различных режимов, статистических бюро, служб здравоохранения, народного образования, рабоче-крестьянской инспекции правопорядка, комитетов помощи голодающим и ликвидации последствий голода 1921-1922 гг, опубликованные и неопубликованные воспоминания. Частично эти материалы дополняются газетными публикациями, некоторые из которых уникальны и имеют самостоятельное значение (репортажи с мест, фельетоны, письма и жалобы читателей, фольклор).