[894] Пик террора в Вятской губернии пришелся, как и в Пермской, на осень 1918 г. В Орлове 6 сентября по постановлению областной ЧК на городском кладбище были казнены «за саботаж и контрреволюцию» семь местных жителей. Еще четверо «контрреволюционеров» были расстреляны в Орлове 12 сентября. С 16 по 21 сентября в Орлове были арестованы 19 человек, из которых шестерых освободили по внесении штрафа.[895] В том же месяце был казнен протоиерей Михаил Тихоницкий. В те дни из Орлова сообщали:
«Применяется массовый террор, расстреляно 19 человек, есть заложники, арестовано офицеров 21, полицейских 10, священнослужителей 6, врач и следователь. Организуем контрационный (так в тексте — И.Н.) лагерь для дармоедов. Приступлено к разоружению уезда».[896]
В сентябре в Яранске ЧК приговорила к смерти трех офицеров за активное участие в «белогвардейском мятеже». В Вятке 18 сентября были убиты 10 местных «кулаков» и «контрреволюционеров», в ночь на 19 сентября — расстреляны два «спекулянта оружием». Вятские монахи в возрасте 18-50 лет были мобилизованы и отправлены в Кизеловский округ на работу в угольные копи. Из Глазова с 16 по 21 сентября в распоряжение Уральской областной ЧК были отправлены 12 заложников. В Слободском к расстрелу был приговорен протоиерей Попов; в Нолинске 20 сентября были расстреляны два человека, «буржуазия» была обложена контрибуцией. В Котельниче было взято 23 заложника, из которых шестеро расстреляно. Советск предоставил в распоряжение Уральской ЧК двух заложников.[897]
Сарапульской ЧК, которая, наряду с Пермской, славилась на Урале особой жестокостью, к этому времени уже не существовало. Ижевское восстание рабочих смело ее вместе с прочими институтами советской власти в августе 1918 г. Среди противников большевизма ходили слухи, что пока «чрезвычайка» функционировала, ее помещения приходилось ежедневно тщательно отмывать от крови истязаемых на допросах и расстрелянных узников.[898]
Психоз массового террора и на «красных», и на «белых» территориях Урала ставил практически каждого жителя в положение потенциальной жертвы. Репрессии носили случайный характер: попасть в их жернова или избежать их было делом случая. Проблема спасения собственной жизни с лета-осени 1918 г. стала неотъемлемой частью повседневных забот уральского населения.
Итак, к зиме 1918-1919 гг. террор вошел в кровь и плоть уральских будней. При этом он как будто бы поутих, во всяком случае стал восприниматься скорее как рутина, чем что-то чрезвычайное. Волостной комиссар по военным делам Глазовского уезда в январе 1919 г. сообщал в уездный военкомат об обычном явлении — о скверном обращении проезжающих и эвакуированных организаций, красноармейцев и семей коммунистов с местным населением и кооперативами — «насильственно требуют от населения продуктов, угрожая членам кооперативов расстрелом за неотпуск товаров». Хотя проезжие и уплачивали деньги за продукты, недоверие населения к советской власти росло. Волостной военком жаловался, что «роптать начинает даже самая забитая беднота».[899]
Всплеск массового террора в конце 1918 г., накануне взятия Перми Сибирской армией Р. Гайды, пережили жители губернского центра. Ощущение беззащитности горожан перед отступлением 3-й Армии, описанное одной из местных газет по горячим следам, сразу после прихода «белых», сродни психологическому настрою людей во время пика сталинского террора 30-х гг.:
«Плакать боялись. Когда уводили родных, только затихали и знали, что скоро, может быть, той же ночью, наступит и их черед. А когда за стеной в соседней квартире слышался стук, возня или дикий нечеловеческий крик, застывали, широко открытыми глазами впивались в темноту и ждали, когда постучат и в их дверь».[900]
Безоружность населения перед лицом насилия продолжала быть доминантой повседневной жизни и в «белой» зоне Урала. Объясняя мотивы своей отставки в апреле 1919 г., главный начальник Уральского края С.С. Постников на первое место поставил произвол военных властей:
«С восстановлением ст. 91 Устава о полевом Управлении войск, военные власти, от самых старших до самых младших, распоряжаются в гражданских делах, минуя гражданскую непосредственную власть. Незакономерность действий, расправы без суда, порка даже женщин, смерть арестованных "при побеге", аресты по доносам, передание гражданских дел военным властям, преследование по кляузам и проискам, когда это проявляется на гражданском населении — начальник края может только быть свидетелем происходящего. Мне не известно еще ни одного случая привлечения к ответственности военного, виновного в перечисленном, а гражданских лиц сажают в тюрьму по одному наговору.
Уполномоченный по охране действует независимо от начальника края. То же и военный контроль».[901]
Иллюстрацией к письму С.С. Постникова могла бы служить история, случившаяся в феврале 1919 г. в селе Клеопинском Екатеринбургского уезда. В Клеопинской волости, по сообщению начальника милиции Каслинского завода, в огромных размерах было развито незаконное самогоноварение. Поскольку волость не имела своего штата милиции, в нее были командированы с целью пресечения незаконных действий шестеро милиционеров. Однако председатель волостной управы не позволил произвести обыски, и милиционеры ретировались ни с чем. Тогда через несколько дней, по-видимому, по распоряжению районного коменданта Каслинского завода, в Клеопинское прибыл карательный отряд. В поисках самогонных аппаратов были проведены обыски, несколько жителей Воскресенской, Клеопинской и Тюбукской волостей подверглись телесным наказаниям плетьми. Кроме того, из Клеопинского были увезены арестованные отрядом председатель волостной управы, бывший писарь и крестьянин П.П. Мохов. Трупы двоих из них, умерших от побоев плетьми и штыковых ран, без сапог, шапок, верхней одежды и пиджаков, были найдены на берегу озера Аканкуль. Третий, с отрубленной головой и рукой, без платья и обуви, был обнаружен близ деревни Воздвиженки. Начальник милиции жаловался, что комендант Каслинского завода вмешивается в дела милиции. В отсутствие начальника милиции он принудил местных милиционеров учинить допрос с телесными наказаниями нагайкой.[902]
Ранней весной 1919 г. военные действия в регионе оживились, что самым неблагоприятным образом сказалось на положении населения. Бесчинства с обеих сторон вновь посыпались на голову мирного жителя. В Осинском уезде в связи с наступлением «белых» отступавшие «красные» части вели себя самым разнузданным образом, что фиксировалось в документах ЧК:
«При проходе обоза Путиловского полка через дер[евню] Малый Кез обозчиками-красноармейцами тратились бешено громадные деньги на разные пустяки и пьянство. Например, за песню девушкам заплачено 2500 руб., за учиненную стрельбу в комнате из револьвера, за каждый выстрел по 1 тыс. руб. и т.д. в этом духе. Население возмущено. Следствие ведется».[903]
После занятия Осы 8 марта «белыми», восторженно встреченными населением города и уезда, управляющий Кунгурским уездом в докладе управляющему Пермской губернии живописал состояние только что оставленных «красными» территорий:
«Город совершенно разграблен советской властью и красноармейцами. Нет ни одной частной квартиры, более или менее сохранившейся; нет положительно ни одного правительственного учреждения или общественного, где бы представлялась возможность, хоть частично, приступить к работе.
Из всех учреждений увезены денежные суммы, документы, дела, печати, бланки и т.д.
Разрушены телеграфное и телефонное сообщение: порваны провода, увезены все аппараты и прочее оборудование.
С заводов увезены машины, часть приведена в негодное состояние. Вывезен почти весь запас материалов.
У населения города и уезда увезен почти весь скот, отобран даже молодняк.
Город и уезд пережили в полной мере все ужасы красного террора. По малейшему подозрению в контрреволюционности, за малейшую попытку к ослушанию ни в чем не повинные жители расстреливались.
По приблизительному подсчету гласных Осинской городской думы, в городе и уезде расстрелялось до 2000 человек. Интеллигенция, можно сказать, истреблена вся».[904]
Такая же картина разграбления наблюдалась в освобожденном следом Оханске. Все советские учреждения были эвакуированы оттуда на два месяца раньше, и город оказался в распоряжении военных «красных» властей: «Отношение красноармейцев к личности и имуществу граждан было, конечно, самое бесцеремонное: брали все, что хотели, и помыкали людьми по своему усмотрению». Незадолго до прихода «белых» ЧК расстреляло восьмерых жителей.
«Оставляя город, большевики старались, насколько только было возможно, затруднить восстановление впоследствии нормального хода жизни. Только недостаток перевозочных средств помешал им увезти всю обстановку учреждений. Но увезены были все ценности, книги, дела, канцелярские припасы. Самые помещения учреждений носят следы какого-то погрома, беспорядочно сдвинутой и частью поломанной мебели, груды порванных, валяющихся на полу старых дел».[905]
Были эвакуированы все служащие, и только быстрое продвижение противника помешало произвести поголовную мобилизацию населения в возрасте от 18 до 45 лет.
Кратковременное пребывание «белых» в сельской местности оборачивалось для крестьян не менее жестокими испытаниями. Вслед за занятием в мае 1919 г. села Ивановское близ станции Давлеканово Самаро-Златоустовской железной дороги в расположенное рядом с ним прежде богатое, но уже порядком пограбленное крестьянами имение Аксеновых вернулись одетые в офицерскую форму прежние владельцы: