«Крестьян пригнали всех к штабу и объявили, чтобы они немедленно возвратили все имущество, взятое из имения. Крестьяне, конечно, даже при желании не могли этого сделать: за два года воды утекло слишком много. Тогда их начали арестовывать, судить, расстреливать, пытать... Через несколько дней ими было сожжено имение. В отместку штаб приказал сжечь село, и через три часа от цветущего села с десятитысячным населением осталось два-три дома, да тысячи сирот».[906]
Такие трагические эпизоды в Уфимской губернии были нередки.
Перелом в ходе боевых действий на Урале, приведший к массированному наступлению Красной армии, спровоцировал новую эскалацию насилия со стороны вынужденных отступать «белых». В приказе №278 войскам Сибирской армии, подписанном 6 мая 1919 г. в Екатеринбурге генерал-лейтенантом Р. Гайдой, констатировалось: «Официальные донесения и жалобы обиженных и пострадавших указывают, что самочинные расправы, порки, расстрелы и даже карательные экспедиции, чинимые представителями власти, к сожалению, не прекращаются». Официально не санкционированные репрессии в отношении мирных жителей, ронявшие и без того непрочный авторитет власти, вынудили командующего пригрозить насильникам чрезвычайными мерами: «Всех, кто будет самочинно производить экзекуции, расправы и расстрелы, я буду предавать военно-полевому суду за истязание и обыкновенное убийство».[907]
У представителей военной власти на местах были, однако, иная логика и свои аргументы в пользу жестокого обращения с гражданским населением. Так, апрельский (1919 г.) приказ коменданта соседнего с Оренбуржьем Кустаная в связи с сопротивлением крестьян реквизициям для армии, вплоть до стрельбы по войскам, и участием женщин в этих «большевистских» акциях с неприкрытым цинизмом гласил:
«Считаю совершенно неприменимым и слишком почетным расстреливание и повешение такого рода преступниц, а посему предупреждаю, что в отношении означенных лиц будут применяться мною исключительно розги, вплоть до засечения виновных. Более чем уверен, что это домашнее средство произведет надлежащее воздействие на эту слабоумную среду, которая по праву своего назначения исключительно займется горшками, кухней и воспитанием детей, более лучшего поколения, а не политикой, абсолютно чуждой ее пониманию».[908]
Покидая занятые ранее территории, «белые» обирали крестьянское население столь же беззастенчиво, как до этого их противники. Так, после их ухода из деревни Русская Карлушка Вятской губернии на 50 домохозяев осталось только три лошади. В деревне Кизели Сарапульского уезда «на прощание» порке и расстрелу были подвергнуты семьи советских работников. Членам сельских Советов досталось по 300-600 ударов плетьми. Перед отступлением были реквизированы все лошади; 200 тыс. р. были конфискованы под предлогом, что «керенки» больше не имеют силы. В двух волостях того же уезда, помимо денег и лошадей, были отняты коровы и хлеб.[909]
Тяжким испытанием при отступлении «белых» подверглось горнозаводское население. Обстоятельства убийства 63-летнего рабочего из Сатки Т.Н. Мамыкина позволяют ощутить атмосферу безнаказанного насилия и беззащитности населения:
«...в июне 1919 г. он был забран белыми в проводчики и по возвращении трижды должен был, по требованию отступавших белых отрядов, не доезжая домой, снова отвозить белых; видя, что так он никогда не вернется, — Мамыкин в конце концов завел лошадь в кусты, а сам пошел домой горами. Вскоре в этот район вступили красные, и Т. Мамыкин отправился за своей лошадью; неожиданно он наткнулся на отряд отступавших белых с нашитыми красными бантами; на их вопрос: "Ты, товарищ, не видел ли здесь белых разведчиков", — он, думая, что имеет дело с красными, искренне ответил: "Их теперь далеко к черту прогнали". "А ты куда пошел?" "Да вот от них, чертей, спрятал лошадь, теперь за ней иду". Тогда белые старика отпороли нагайками и казнили».[910]
Страшные недели пережили жители Авзяно-Петровского и других заводов Верхнеуральского уезда в мае-июле 1919 г. Май был отмечен пустынными улицами: «Проходящие люди пугливо жались друг к другу, переговаривались таинственным шепотом и быстро скрывались». Утром 6 мая в Авзян вступил перешедший на сторону А.В. Колчака башкирский отряд М. Муртазина. За месяц до этого отряд уже был в заводском поселке. Тогда несколько его солдат напали на хутор одного из местных жителей, убили его и сына, изнасиловали женщин и разграбили имущество. Для расследования этого дела из штаба колчаковской армии приезжал военный следователь, но, хотя женщины опознали пятерых грабителей и насильников, М. Муртазин и другие офицеры не дали произвести аресты и угрожали следователю оружием.[911] Так что у населения были все основания ожидать худшего. Их предчувствия вскоре подтвердились:
«...отряд потребовал подводы, а в ожидании их солдаты рассыпались по селению и занялись грабежом. Захватывали лошадей, хомуты, различную упряжь, взламывали сундуки, тащили даже последнее. За малейшую попытку возражать жестоко драли плетьми. Наконец, подводы были наряжены, но, по мнению отряда, недостаточно быстро, за что были арестованы председатель уездной земской управы, член ее и трое квартальных старост. Как полагается у белых, арестованные предварительно были бесчеловечно избиты плетьми».[912]
В 20-х числах мая через Авзянский завод отряд за отрядом потянулась отступавшая из Стерлитамака «белая» Южная армия. Сначала там расположился штаб армии, затем — штаб корпуса, далее — штаб дивизии и, наконец, пошли арьергардные части. Если расквартированные штабы еще пытались учесть интересы местных жителей, то проходящие отряды с населением не церемонились. Началось настоящее пиршество насилия: «С голодного, обнищалого населения Авзяна непрерывно требовали то подвод, то хлеба, то упряжи и все эти требования подкреплялись грозными криками: "А плетей хочешь? А под арест хочешь?"».[913] Плеть гуляла по спинам жителей без всякого разбора. Так, жену члена уездной земской управы и бывшего члена I Государственной думы — женщину старше 60 лет, четверо сыновей которой служили в «белой» армии, — выпороли за просьбу к коменданту отменить для нее наряд на подводу.
В соседнем Кагинском и Узянском заводах, где, в отсутствие расквартированных штабов, никто не мог сдержать мародерских выходок солдат, было еще хуже. Особые зверства чинили так называемые «особые отряды» для мобилизации жителей в армию. В качестве заложников брались члены семей мобилизованных: старухи, девушки, женщины, причем от последних отрывали детей. Земская управа Кагинского завода была превращена в тюрьму для заложниц.[914] То же самое творилось в Узяне:
«Местный комендант и начальник милиции придумали для себя своеобразное развлечение. Каждый вечер, в пьяном виде, они отправлялись в помещение управы и принимались бить нагайками заключенных-женщин. Одной старухе ударом плети переломили спину. Другую, беременную женщину, били до такой степени, что у нее под плетьми начались преждевременные роды».[915]
Арьергардные башкирские и казачьи отряды грабили население и издевались над ним. Все заподозренные в сочувствии к советской власти подлежали аресту. В Верхнем и Нижнем Авзяне были арестованы 13 семейных мужчин в возрасте около 50 лет. Их имущество было разграблено, а самих их готовили к расстрелу. Нужно отдать должное мужеству местных жителей — 150 человек подписали коллективное заявление об освобождении арестованных. Арест действительно был отменен, но арестованных не отпустили, захватив с собой. Их участь осталась неизвестной.[916]
Заводские жители прятались от мобилизации в лесах. Раздобыв несколько винтовок, они открыли как-то стрельбу по проезжавшим отрядам атамана Б.В. Аненкова. Поняв вскоре, что они имеют дело не с армией противника, «белые» бросились на поиски стрелявших, но смогли обнаружить в лесу только шестерых ходивших за лыком стариков, которые тут же были убиты. Перед самым вступлением «красных» в Узян 13 июля отступавшие отряды устроили стрельбу по населению. Прокатилась еще одна волна грабежей, убийств и насилия над женщинами.[917]
Приход «красных», которых население встречало как освободителей, хлебом-солью и красными флагами, также мог сопровождаться эксцессами насилия. Согласно данным информационной сводки секретного отдела ВЧК за 11 августа 1919 г., «настроение части проходящих войск — мародерствуют, грубо обращаются с населением и берут бесплатно продукты и подводы».[918]
Крайне неспокойными были последние месяцы гражданской войны на Урале для городского населения. В спешном порядке производились расстрелы содержавшихся в тюрьмах. В июле 1919 г. в Екатеринбурге при участии казаков атамана Б.В. Аненкова произошел еврейский погром, унесший более 200 жизней.[919] В июне - первой половине августа 1919 г. фронт вновь подступил вплотную к Оренбургу, и его жители опять ощутили все тяготы осадного положения и беспорядочного артиллерийского обстрела. В Златоусте перед уходом «белых» было арестовано более 2 тыс. жителей, 500 человек было расстреляно, насильственно увезено около 3 тыс. горожан.[920]
Снятие в Вятке военного положения, осуществленное в связи с миновавшей угрозой занятия губернии колчаковскими войсками, носило сугубо формальный характер. Военные инстанции, констатируя, что «советская власть сурова, но милостива», недвусмысленно подчеркивали избирательный характер этой меры в обращении к жителям города: