«Граждане Вятки! Военное положение снято, но оно снято только для того, чтобы граждане могли свободно передвигаться и жить, работая на благо Советской России. Для врагов и сеятелей паники, распускателей слухов военное положение в силе. Расстрел будет ответом на происки негодяев и болтунов».[921]
Круговерть военных режимов собрала на Урале обильную жатву. В обвинительном заключении отдела юстиции Сибирского революционного комитета по делу правительства А.В. Колчака содержались далеко не полные данные о последствиях террора в Уральском регионе:
«По официальному сообщению, в одной Екатеринбургской губ[ернии] "колчаковскими властями расстреляно минимум двадцать пять тысяч. В одних Кизеловских копях расстреляно и заживо погребено около восьми тыс.; в Тагильском и Надеждинском районах расстрелянных и замученных около десяти тыс.; в Екатеринбургском и других уездах не менее восьми тыс. Перепорото около 10% двухмиллионного населения. Пороли мужчин, женщин, детей. Разорена вся беднота и все сочувствующие Советской власти"».[922]
Год гражданской войны обернулся для населения Урала периодом повышенного риска для жизни, которая стоила теперь недорого. Однако изматывающее каждодневное балансирование на грани между жизнью и смертью не исчерпывало содержания будней уральских обитателей.
Застаревшей проблемой для населения Урала, которая в значительной степени определила ход и исход гражданской войны, оставалось жалкое продовольственное обеспечение. С нею не в силах были справиться ни «красные», ни «белые», перекладывавшие вину за недостаток продуктов питания друг на друга. Оправдательная эквилибристика политических противников мало утешала население, основы существования которого были подточены.
С началом гражданской войны жизнь горожан советской зоны Урала становилась все хуже. В июне 1918 г. в Вятке были установлены новые, более низкие, нормы выдачи керосина и мыла.[923] На вятском рынке 6 июля 1918 г. не было ни фунта муки и овса, пуд картофеля стоил 25 р., мясо и зелень были недоступно дороги. В середине месяца, в связи с хорошими видами на урожай на Урале и в Сибири, цены на хлеб стали падать в некоторых местностях на 20-50%. Местные рынки изобиловали продуктами, появились ягоды и дичь, прилавки радовали глаз обилием колбасных изделий, но большинство продуктов, прежде всего, самых ходовых, были населению не по карману. Ржаной хлеб продавался по 3 р. за фунт, молоко — по 3 р. за четверть. К концу июля в Вятке наметился недостаток продуктов массового спроса: в городе не было муки, хлеба, молочных продуктов, сухой рыбы и табака, в мясном ряду Верхнего рынка товаров было мало, свежая рыба была недоступна по цене. Картофель продавался уже фунтами, ценой в 1 р.; фунт свиного мяса невозможно было приобрести дешевле 7 р. [924] В начале августа на город надвигалась эпидемия холеры, предотвратить которую было невозможно из-за недостатка персонала, медикаментов и денежных средств.[925] В августе молочные продукты можно было купить только за чертой города. Крестьяне, не желая попасть в ЧК в качестве «спекулянтов» и не испытывая в обстановке инфляции большой нужды в срочном сбыте продуктов, неохотно появлялись в городе. Желавшие приобрести продукты сами должны были искать продавцов, аргумент которых был прост: «Прошла мода таскаться в город с четвертями». Хлеб стоил уже 100 р. пуд и продавался по пять фунтов; покупка десятка огурцов обходилась горожанину в 3 р., вилок парниковой капусты — 4-5 р. [926] Как отмечали газеты, «...хозяйки, купив (на рынке — И.Н.) на пятьдесят р., возвращаются домой почти с пустыми корзинками».[927] Выросшие в Вятской губернии примерно в три раза твердые цены на хлеб не устраивали крестьян: пуд ржи они могли продать государству всего за 14 р., пшеницы — за 20,5 р. С новым урожаем цена муки, подорожавшей на рынке за вторую декаду августа до 160 р. за пуд, упала до 120 р., оставаясь, тем не менее, на порядок выше установленной государством.
В не менее жалком положении пребывало население Перми. Периодически с рынка исчезали то мясо, то хлеб, который, правда, в сравнении с Вяткой, где цены вздувались наплывом мешочников из Поволжья, был летом 1918 г. вдвое дешевле. Из-за инфляции горожане испытывали нехватку разменной монеты. В связи с многочисленными инцидентами в магазинах и ресторанах стали требовать деньги вперед, а на толкучем рынке за определенную мзду разменивали даже керенские купюры достоинством в 1000 р. В городе скопилось 8 тыс. голодающих переселенцев и беженцев, что в немалой степени содействовало массовому распространению кишечных заболеваний и превратило жилищный вопрос в серьезную проблему. С июня в Перми началась эпидемия холеры, за месяц было зарегистрировано 15 случаев заболевания. В августе, по традиции, к ней присовокупился тиф, главными причинами которого продолжали оставаться неразвитость канализации и водопровода и антисанитарное состояние города. В тифозном отделении «заразной больницы» ежедневно находилось 30-50 больных.[928] С сентября обострился топливный кризис.
Чтобы выжить в условиях материального оскудения, центральные и местные власти прилагали усилия к введению режима максимальной экономии. С 1 июня 1918 г. декретом СНК за подписью В.И. Ленина в целях экономии осветительных материалов стрелки часов были переведены на два часа вперед. Обратный перевод, причем только на час, должен был произойти в ночь с 15 на 16 сентября.[929] Из-за продовольственного и жилищного кризиса в июле был запрещен въезд в 43 населенные пункты России, среди которых фигурировали 13 городов и горнозаводских поселков Урала: Вятка, Ирбит, Котельнич, Кунгур, Оренбург, Оса, Пермь, Чердынь; Верх-Исетский, Ижевский, Кыштымский, Лысьвенский и Ревдинский заводы.[930]
Реализуя установки на социалистическое обустройство в ситуации дефицита на самое необходимое, государственные службы пытались сосредоточить в своих руках все наличные припасы, изгнать рыночные отношения и насадить централизованную систему распределения. В Екатеринбурге в июне 1918 г. были закрыты все частные заведения, торговавшие хлебом, который был реквизирован решением городского исполкома. В начале июля в Перми были установлены твердые цены на мясо, что, правда, привело к нежелательному эффекту: мясные ряды опустели, мясники почти исчезли с рынка.[931] С 12 сентября в Вятке были опечатаны все частные торговые помещения, включая мелкие бакалейные, а также аптеки. В городе, во исполнение декрета о национализации торговли, остались только советские лавки, что немедленно сказалось на качестве обслуживания покупателей: «В продовольственных лавках приказчики чувствуют себя монополистами, как будто существуют не они для граждан, а граждане для них».[932]
Одновременно была ужесточена борьба против свободной циркуляции сельскохозяйственной продукции. Для прекращения мешочничества и вывоза хлеба из Вятского уезда местный продком в середине сентября принял экстренные меры: на станциях и разъездах были выставлены заградительные отряды по пять человек. За полмесяца ими было реквизировано около 1 тыс. пудов муки и зерна.[933]
За более провозглашенной, чем реализованной национализацией торговли последовало введение новых продовольственных карточек, основанных на классовом принципе распределения. Мизерность классового пайка свидетельствовала о скудости продовольственных запасов. С 1 октября в Вятке были введены четыре категории продовольственной порции, которым соответствовали карточки четырех цветов. Обладатели первой категории должны были получать 1/2 фунта хлеба в день, второй — 3/8 фунта, третьей — 1/4 фунта, четвертой — 1/8 фунта. Сахара полагалось соответственно от 1/2 до 1/8 фунта в месяц, чаю — от 12 до 3 золотников. С 12 октября городской продовольственный комитет начал выдачу табака и папирос: первой категории причиталась 1/4 фунта табака или махорки и 100 папирос (или только 340 папирос); второй — 1/4 фунта табака и 40 папирос (или 280 папирос); третьей — 1/4 фунта табака или 240 папирос; четвертой — 1/8 фунта табака или 120 папирос. Цена фунта табака колебалась при этом от 37,4 до 125 р., фунт махорки стоил 6 р., 100 папирос — 3,1 р.
Порядок выдачи хлеба и других продуктов также был выдержан в духе «классовой справедливости»: население, отнесенное к первой и второй категориям, получало продовольствие в первую очередь; затем снабжались представители третьей категории; четвертая категория жителей обслуживалась по удовлетворении первых трех «в пределах возможности». К первой категории были отнесены рабочие, находившиеся в особенно тяжелых производственных условиях — на так называемых «горячих» работах, а также кормящие грудью матери с детьми в возрасте до года, кормилицы и женщины со сроком беременности свыше пяти месяцев. Во вторую категорию входили квалифицированные и неквалифицированные рабочие, занятые тяжелым физическим трудом, но работавшие в нормальных условиях; все ответственные советские работники с неограниченным рабочим временем; женщины-хозяйки, не имеющие прислугу, с четырьмя и более детьми; дети с 3 до 14 лет; нетрудоспособные первой категории — бывшие рабочие мартеновских печей, кочегары; лица, непосредственно занятые по найму на земляных и огородных работах. Третью категорию образовывали квалифицированные и неквалифицированные рабочие, занятые легким физическим трудом, конторские и прочие служащие, прислуга; ремесленники, занятые «общественно-полезным трудом»; медицинский и учительский персонал. Наконец, четвертую категорию составляли лица, живущие доходом с капитала и эксплуатацией чужого труда, то есть практически все владельцы частной собственности. Сюда же относились инженеры, юристы, художники, литераторы, журналисты, архитекторы, врачи — представители свободных профессий, не состоящие на общественных службах. К ним приравнивались незарегистрированные рабочие и прочее «нетрудовое» население. Реально нормы классового пайка не утверждались и зависели от нали