Казалось бы, жизнь в городах «белой» зоны была отмечена благополучием и оживлением. Однако при ближайшем рассмотрении процветание выглядит сомнительным, а оживление — лихорадочным. Новым властям не удавалось справиться со многими проблемами, оставшимися в наследство от прежних режимов.
В феврале 1919 г. екатеринбургский городской голова докладывал Верховному правителю о том, что городское хозяйство, пошатнувшееся из-за отсутствия собственных доходных статей, пришло в последние годы в полное запустение. В качестве причин назывались исключительные расходы во время мировой войны, падение денежного курса и роста дороговизны, мероприятия советской власти. В итоге, задолженность города к моменту освобождения его от большевиков в июле 1918 г. выросла до 6 млн. р. После падения советской власти в Екатеринбурге наличных средств городского хозяйства осталось 60 тыс. р. Городские капиталы в процентных бумагах были большевиками увезены.[967] Все это создавало серьезные трудности для упорядочения городского хозяйства и решения проблем городского населения.[968]
В городах по-прежнему господствовали беспорядок и антисанитария. В октябре 1918 г. одна из челябинских газет жаловалась на царившую в городе грязь:
«Несмотря на появляющиеся всевозможные эпидемические заболевания, город наш содержится крайне грязно. На его главной улице — Уфимской — лежат кучи мусора».[969]
В ноябре 1918 г. в Челябинске дошло до закрытия на полторы-две недели кинематографов «Арс», «Луч», «Грезы» и цирка Кадырги-Лам комиссией по борьбе с тифом.[970] Одной из причин эпидемии тифа в Екатеринбурге весной 1919 г. было плачевное санитарное состояние города, количество неубранного мусора в котором оценивалось в 7 тыс. возов.[971]
Наряду с навозом, пищевыми отходами, мусором и нечистотами в городах Урала появился новый, страшный источник заражения — небрежно погребенные человеческие трупы. В начале сентября 1918 г. оренбургские власти забили тревогу по поводу санитарного состояния братских могил в центре города:
«Губернский уполномоченный к[омите]та членов Учредительного] собрания обращает внимание городской управы, что гниение трупов, зарытых на площади перед зданием почты, распространяет временами сильный запах, а разрытие могил и приведение площади в прежний вид в летнее время, по мнению санитарного надзора, невозможно. В виде временной меры уполномоченный предлагает гор[одской] управе место могил по возможности уровнять, залить цементом, а, за недостатком его, известью, и заложить дерном».[972]
Не меньше беспокойств у оренбуржцев вызывало дальнейшее распространение преступности. С 12 августа 1918 г. каравансарайский сад, в связи с непрекращающимися там безобразиями, распоряжением коменданта города был закрыт.[973] Тремя месяцами позже пресса отмечала необоримую эскалацию преступности: «В последнее время в городе заметно усилилась преступная деятельность, выражающаяся в большом количестве краж со взломом в ночное время, что может быть объяснено уверенностью преступников в полном прекращении деятельности суда».[974]
В начале августа 1918 г. в городской продовольственной лавке Челябинска произошла уже третья в течении года кража: на этот раз исчезли 8 пудов сахара и 20 пудов чая. А 8 августа из челябинского собора прямо во время службы были похищены из алтаря два напрестольных креста.[975]
Наибольшую неуверенность в городских жителей вселял ненадежный приток продовольствия и непрекращающийся рост дороговизны. Несмотря на относительное, по сравнению с состоянием продовольственного дела на большевистских территориях, изобилие продуктов, товаров и услуг, горожане непрерывно испытывали нехватку то одного, то другого предмета массового спроса. В августе 1918 г. на дровяном складе Челябинского продовольственного комитета сутками стояли длинные очереди, сигнализируя приближение топливного кризиса.[976] В это время, когда к продовольственному рынку Оренбурга, казалось, пришло второе дыхание, стоимость пары ботинок приравнивалась к цене 20 пудов сеянки и заработку мелкого служащего за полтора месяца. Пресса пыталась образумить обывателя, раскручивающего маховик инфляции, как белка колесо:
«Так растет наша пресловутая дороговизна. Сапожник может зарабатывать по 60 рублей в день, ему такую цену должен платить крестьянин, последний наложит на хлеб, а сапожник прибавит на сапоги и т.д. Так мы подстегиваем друг друга, а в итоге все стонем от системы "рви", пока можно рвать...».[977]
В начале сентября 1918 г. ни в одной из лавок Уфы не было табака и папирос. В то же время на толчке табачные изделия предлагались в огромном количестве: несколько рядов мужчин и женщин с мешками в ногах предлагали махорку и папиросы.[978]
В октябре 1918 г., в связи с выдачей дефицитных продуктов по умеренным ценам на основании карточной системы, жители Оренбурга невольно вспомнили советские времена:
«С выдачей населению по октябрьским карточкам чаю, керосину и пр., у городских лавок снова наблюдаются длиннейшие "хвосты". Публике приходится в очереди простоять иной раз 7 часов подряд и, не успев за прекращением времени торговли попасть в лавку, начать свои испытания назавтра снова. Особенно неудобство создается для служащих различных учреждений, которым приходится манкировать своей службой, дабы не остаться без необходимейших продуктов».[979]
В ноябре в городских продовольственных лавках Уфы отсутствовал сахар-рафинад по 6 р. за фунт, который в неограниченных размерах можно было приобрести на базаре по цене 28 р.[980]
По мере затягивания гражданской войны продовольственное положение городского населения обострялось. В январе 1919 г. фунт мяса в вольной продаже в Челябинске подорожал с 1,7 до 3 р. [981] По причине материальной нужды и дороговизны празднование Пасхи в апреле 1919 г. для многих горожан было горьким. В пасхальном номере местной газеты было помещено письмо жительницы Уфы П.Г. Калашниковой, которая делилась своими безрадостными мыслями:
«Слыханное ли дело, чтобы к пасхе мука белая была 250 руб., поросенок 70 руб., мед 40 руб., и все в таком роде... Лучше и не разговляться! Во что праздники-то обойдутся! Да еще хорошо, у кого деньги есть, а у тех, у кого их нет? К примеру сказать, наша семья... Вернулись из эвакуации из Челябинска, прожились, потратились, порастеряли багаж... думали, дома отдохнем — глядь, квартира вся разгромлена, вещи вывезены, дрова сожжены... Вот и покупай пасхальную снедь... На что? где? и как ее приготовлять без дров и без посуды? Видно уж, придется вместо пасхальной снеди ограничиться лишь воспоминаниями об окороках, куличах и сырах, съеденных в предыдущие пасхи».[982]
Бытовые заботы усугубляла довольно острая проблема оплаты труда. Государственная служба могла обеспечить приличное существование только чиновникам высших рангов. Месячный оклад главноуправляющих ведомствами Временного областного правительства Урала составлял 1500 р., их заместителей — 1250 р., в то время как правительственный уполномоченный по уезду получал всего 600 р., секретарь — 350 р., машинистка — 200 р. [983] О жалком положении служащих, мобилизованных на обслуживание армии, свидетельствует содержание запроса главного инженера постройки западной части железнодорожной линии Казань—Екатеринбург на имя главного начальника Уральского края от 22 февраля 1919 г. В связи с боевыми действиями в районе строительства и отступлением войск Народной армии, по распоряжению властей многие служащие были в спешном порядке эвакуированы.
«Все эти служащие..., состоя на фактической работе во время военных действий, при эвакуации совершенно были лишены возможности вывезти свое имущество и отступали в тех же костюмах, в каких находились на работах. Введу отсутствия смены и возможности починки, в период с сентября по февраль, вся имевшаяся одежда окончательно износилась, вследствие чего перечисленные служащие (значительная часть с семьями) находятся в крайне бедственном положении».[984]
В июне 1919 г. начальник Екатеринбургской городской милиции докладывал, что дороговизна «...особенно отзывается на служащих казенных учреждений, оклады содержания которых гораздо ниже получаемых служащими частных предприятий и рабочих».[985]
Проблемы городской жизни приобрели особую остроту в последние месяцы существования на Урале колчаковского режима. Отдельные военные успехи оборачивались новыми сложностями — восстановить нормальное жизнеобеспечение на приобретаемых, разоренных Советами территориях не представлялось возможным. Так, в Оханске в марте 1919 г., после ухода «красных» войск, ощущался недостаток лошадей, фуража, топлива. Население вынуждено было распиливать лес из плотов, замерзших у берега Камы.[986]
Как и раньше, продовольственные сложности порождали эксцессы в наэлектризованной ажиотажным спросом толпе. В Златоусте 28 апреля в 16 часов у винной лавки общества «Продукт» за получением водки собралась толпа, насчитывавшая более 500 человек. Очередь не соблюдалась, толпа напирала. Наряд из восьми милиционеров не смог сдержать ее натиск — были выбиты стекла, выломана дверь. Только усилиями подоспевшего наряда милиции соседнего участка удалось разогнать толпу и установить очередь.