«Ужас, что творится в селе Ерал и в посаде Андреевском при станции Кропачево.
Пьянство положительно небывалое. Самогонки сколько хочешь от 9 до 20 р. за бутылку, и достать можно в каждом доме.
Аппаратов для выделки самогонки достаточно.
В общем, нам грозит повальное пьянство и порча хлеба. Безобразие это совершается уже около трех недель».[1057]
Весной 1919 г. массовое самогоноварение в Уфимской губернии стало уже достоянием фольклора. Ее обитатели распевали, среди прочего, следующую частушку:
Год гражданской войны не оправдал никаких надежд уральского населения и подтвердил самые скверные предчувствия и опасения. Этот год был страшен: он принес не только дальнейшее оскудение и огрубление повседневной жизни, но и обильный «урожай» личных трагедий, утрат близких, разделения семей, ежедневного риска для жизни. Люди, казалось, превращались в беспомощных и беззащитных статистов вселенской катастрофы, спастись от которой было невозможно ни в городе, ни в медвежьих уголках горнозаводской зоны, ни в сельской глуши. Охранить от каждодневных и маячивших со всех сторон опасностей, перед которыми все были равны, мог только счастливый случай. На него и полагались, его и славили, тайно или открыто, по окончании боевых действий в регионе. Никто, однако, не мог и предположить, какие беды ожидают людей в ближайшем будущем. Для многих из них, избежавших голодной, «заразной» или насильственной смерти в вихре военных диктатур, испытания катастрофой только начинались.
2.3. Среди кривых зеркал «военного коммунизма» (середина 1919 - начало 1921)
«Нового у нас много, но писать нельзя».
13 ноября 1919 г. помощник заведующего военно-санитарным подотделом осматривал здание Оренбургского епархиального училища, в котором предстояло разместить команду выздоравливающих красноармейцев. После эвакуации располагавшегося здесь ранее Васильеостровского госпиталя помещения пустовали. Осматривая их, дотошный служака спустился в подвал одного из зданий во дворе бывшего духовного учебного заведения. В тот же день им было составлено донесение о результатах осмотра, в котором сообщалось:
«Спустившись в этот подвал, мы наткнулись на кучу человеческих трупов — количеством около 30, безобразно набросанных. Очевидно, трупы бросались со двора в выломленное окно. Трупы, по-видимому, брошены давно, так как многие были проплесневевшие; все раздеты догола и набросаны без всякого порядка».[1059]
Осветить подвал спичками не удалось — от скопления газов огонь гас. По предположению работника военно-санитарного подотдела, страшная находка принадлежала уехавшему госпиталю, бросившему своих покойников.
Достойный жутковатых рассказов одного из героев диккенсовских «Посмертных записок Пиквикского клуба» эпизод из будней когда-то шумного торгового города вырастает до размеров зловещей аллегории: Урал второй половины 1919 г. был буквально «нафарширован» прямыми останками гражданской войны. Они встречались на каждом шагу; все сферы жизнедеятельности региона были отмечены запустением, определяемым современниками популярным с весны 1918 г. термином «разруха».
Подводя, по традиции, итог прошедшему 1920 г., одна из оренбургских газет в новогоднем номере вспоминала о положении в городе через несколько месяцев после окончания боевых действий в губернии:
«В начале 1920 года Оренбургу много пришлось пережить. Наследие колчаковского отступления — тиф — выхватил массу жертв среди красноармейских и рабочих масс города. Вымирали целые семьи в городах и деревнях.
Город замерзал без топлива. Большинство предприятий были предоставлены самим себе, т.к. тиф вырвал массу рабочих рук.
Оренбург был на положении острова, так как бандами Колчака на протяжении сотен верст железнодорожные мосты, пути, станции были разрушены до основания, телеграфная связь тоже была разрушена, гужевой транспорт не мог действовать, потому что все кругом лежало вповалку от тифа».[1060]
Сравнивая то время с настоящим, официальный орган большевистской организации находил основания для оптимизма:
«Нет тифа. Железнодорожное движение восстановлено и приближается к норме мирного времени. Восстановлена и телеграфная связь».
В катастрофическом положении пребывало санитарное состояние и других городов по окончании гражданской войны в регионе. В октябре 1919 г. Уфимский горисполком издал обязательное постановление о чистке жителями своих дворов и прилегающих улиц, грозя, в случае невыполнения, трехмесячными принудительными работами или штрафом в 3 тыс. р. [1061]
Управление благоустройства и коммунальных предприятий Челябинского горисполкома предприняло в сентябре 1919 г. обследование коммунальных строений и частных домов, бань, мостов, складов, реагируя на многочисленные заявления и жалобы жильцов.[1062] Результаты осмотра оказались неутешительными. Не только частные жилища, но и основные коммуникации города пребывали в состоянии распада. В частности, мост через р. Миасс по улице Уфимской — одной из главных улиц города — грозил рухнуть:
«Мост на деревянных ряжевых устоях, ряжи пришли в ветхость, неоднократно чинены, особенно в местах соприкосновения с водой, концы прогонов совершенно сгнили, верхний настил весь проездился, местами доски до того изъездились, что колесами захватывает нижний настил. Во время больших водоразлитий вода в отверстие моста не помещается, разливается и проходит по Хлебной площади в старое русло р. Миасс, что является громадным неудобством для сношения жителей заречной части с городом».[1063]
Не только гражданское городское население, но и военные части, которым отдавался приоритет в вопросах бытового обеспечения, страдали от неустроенности повседневного существования. Согласно сводке политотдела Оренбургского губернского военного комиссариата от 7-8 октября 1919 г., в 5-м запасном полку «ощущается недостаток посуды и питания, нет обмундирования, помещения переполнены, в помещениях грязно».[1064] В отвратительном состоянии находились в декабре санитарные части:
«Во всех палатах... страшная грязь и холод. Матрасы немытые. На некоторых койках нет простыней. Белье на больных в большинстве случаев грязное. Плевательницы переполнены, из них течет на пол. Некоторые больные жалуются на то, что у них отбирают их вещи».[1065]
Не меньшее запустение объяло сельскую местность. В августе 1919 г. временный комитет челябинской организации РКП(б) в докладе в ЦК отмечал, что в казачьих станицах, мобилизовавших в последние месяцы мужское население в возрасте 14-45 лет для борьбы против Красной армии, «остались исключительно женщины, дети и старики», а в ряде мест «поля из-за ухода всего населения неубраны».[1066] Сельские жители Оренбургской губернии были брошены на произвол судьбы, страдая от оскудения условий существования и своеволия местных властей. Бюллетени губвоенкомата за ноябрь 1919 г. содержали информацию такого рода:
«Жители Угольной станицы комендантом облагаются непосильными налогами, во второй Красноярской станице комендант не заботится о проведении в жизнь постановлений и распоряжений Советской власти. В обеих станицах наблюдается усиление эпидемии сыпного тифа. В станицах Григорьевской и Прохладной ревкомы работают слабо, в последней нужен учитель. Кроме того, во всех вышеупомянутых станицах нет мельниц, жители питаются вареной пшеницей. Культурно-просветительская работа отсутствует. Газеты не получают».[1067]
В бедственном положении оказались сельские жители и других частей Урала. В Алтыновской волости Красноуфимского уезда Екатеринбургской губернии в ноябре 1919 г. из-за отсутствия учителей и пособий не работали школы, не было фельдшера и изб-читален.[1068] Даже Вятская губерния, в наименьшей степени пострадавшая от военных действий, в полной мере испытывала гнет пресловутой «разрухи». Здание больницы в селе Вахрушево Слободского уезда в октябре 1919 г. не отапливалось из-за отсутствия дров; больные мерзли и страшно голодали. В детской колонии в Уржумском уезде отсутствовали кровати, постельное белье, обувь и одежда. Никаких учебных занятий не проводилось. Из 58 детей, прибывших в середине августа 1919 г. из Северо-Двинской губернии, за два с небольшим месяца трое умерли, 12 были тяжело больны. Как констатировал очевидец, «дети от голода принуждены ходить по деревне и просить милостыню».[1069]
Гражданская война чувствительно задела горнозаводскую зону Урала. Пермская губернская ЧК в августе 1919 г. констатировала, что «заводы приступают к работам, но работа идет слабо вследствие недостатка рабочих и порчи машин белыми».[1070] Во время отступления «белых» был сожжен 21 вагон наиболее ценного оборудования Лысьвенского завода, со Златоустовского завода было вывезено более 200 вагонов техники. Направленный центром в регион для поднятия горного хозяйства крупный советский хозяйственник А.А. Андреев позднее вспоминал: «Не работало ни одного завода, ни одного рудника, ни одной доменной печи. Горнозаводской Урал, на который мы устремляли надежды, по существу был мертв».