совой патетики. Осенью 1919 г. Челябинский губком партии направил в Москву — в главпродукт наркомпрода — срочную телеграмму, содержание которой передается дословно:
«Губпродукт всю имеющуюся мануфактуру предназначенную рабочему населению Челябинска выдал губчрезкомтифу на борьбу с эпидемией точка Рабочие ужасном положении ходят голые точка Объединенные заседания Губкома Губревкома постановило просить Главпродукт выслать сверх наряда Челябинской губернии возможное количество мануфактуры точка Результатах просьбы просим телеграфировать».[1089]
За кризисом снабжения без труда различается застаревшая проблема, лихорадившая страну и регион с 1917 г. — управленческий хаос формально недавно утвердившейся и реально слабой власти. Так, в августе 1919 г. временный комитет челябинской организации РКП(б) направил в ЦК партии доклад, содержание которого свидетельствует о номинальном характере недавно установленной власти:
«При проведении партийной работы и руководстве Советской работой в Челябинском районе перед комитетом стоит трудная задача лавирования между разнородным населением, как рабочие, сибирские крестьяне, инородцы и казаки в Троицком и Челябинском уездах. До получения определенных директив от ЦК наша тактика состоит в осторожном и вдумчивом подходе к решению вопросов, затрагивающих разнородные части населения, и безусловно в сторону благожелательности. В особенности трудный вопрос казацкий».[1090]
Объезжая в сентябре 1919 г. ревкомы Челябинского уезда, инструктор-ревизор Г. Смолин обнаружил неутешительную картину неорганизованности в деятельности низших властных инстанций. Приехав 12 сентября в станицу Зверниголовскую он «...нашел в помещении станичного ревкома полный беспорядок; в здании грязь, и занятие хотя бы сколько-нибудь походило на учреждение, нет, а походило скорее на какую-то толкучку».[1091] Впечатление от станицы осталось у ревизора «скверное»: по его мнению, «казаки настроены враждебно, хотя ведут себя покорно, а крестьянское население запугано...» Все попытки проверяющего завербовать среди крестьян несколько информаторов для постоянной связи разбились о крестьянский здравый смысл, весьма точно оценивавший ситуацию и фактическую расстановку сил:
«...они просто из боязни отказываются и заявляют, что что-либо сделать можно будет, когда будет находиться в станице какая-либо реальная сила, а покуда даже нет от центра никакой милиции, а порядок охраняют местные 3 милиционера, что далеко не достаточно, по заявлению отдельных лиц из крестьян, в станицу проникают из степей вооруженные казаки, с целью шпионажа, и угрожают населению приходом белых, да еще есть слух, что в степи есть отряд казаков около 500 человек, готов напасть на окрестное население крестьян...».[1092]
Аналогичным было положение дел и в других обследованных ревкомах. В станице Усть-Уйское ревком находился во враждебной изоляции со стороны местных жителей. О состоявшейся беседе с местными представителями власти Г. Смолин писал: «Между прочим, ревком мне заявил, что если из Центра им не окажут поддержку реальной силой, то им просто придется оставить пост и скрыться из Усть-Уйской». В Шершневском поселке и станице Канашевской ревкомы не вели заседаний и делопроизводства, Баландинский станичный ревком также не действовал, а его секретаря — дьякона местной церкви — ревизор не застал: тот уехал в станицу Долгодеревенскую служить обедню. Резюме докладчика было пессимистичным: «Настроение жителей, как наблюдается, скверное, ибо они видят безвластие и беспорядок в ревкоме».[1093]
Скорой организации новых структур управления в немалой степени препятствовали личные амбиции, счеты и конкуренция в распределении властных полномочий. Обследование партийных и советских учреждений Красноуфимского уезда Екатеринбургской губернии в начале октября 1919 г. позволило проверяющим придти к выводу, зафиксированному в докладе Екатеринбургскому губернскому комитету РКП(б): «...основным тормозом в успешной организационной работе Красноуфимского исполкома и укомпартии являлась интрига, существовавшая между руководящими этой работой коммунистами, порожденная тяжбой из-за портфелей».[1094]
Было бы, однако, большим заблуждением полагать, что анархия господствовала лишь на степных окраинах юга или в лесной глуши горнозаводской зоны Урала. Крупные города региона также лихорадило от неорганизованности власти. В Екатеринбурге, неофициальной столице Урала, в течении трех последних месяцев 1919 г. губернское управление милиции существовало в лице одного начальника, что содействовало расцвету преступности,[1095] а в Вятке в сентябре 1919 г., как и двумя годами раньше, население было терроризировано хулиганскими выходками солдат. Красноармейцы охраны моста через реку Вятка время от времени нарушали покой жителей города беспорядочной стрельбой в воздух из винтовок и пулеметов. Власти пытались апеллировать в этой связи к «революционной сознательности» воинов, убеждая их, что «в переживаемый период гражданской войны при общем недостатке вооружения и снаряжения такое бесцельное расходование патронов недопустимо».[1096]
Чудовищный хаос царил в деятельности внушавших населению панический страх реквизиционных органах. В сентябре 1919 г. ревизия Челябинской учетно-реквизиционной комиссии обнаружила вопиющие нарушения в работе этой организации. При проверке описей конфискованного у «буржуазии» имущества и документов по его распределению обнаружилось, что «все эти документы в целом определенно и ясно говорят о полном хаосе во всей деятельности учетно-реквизиционной комиссии». Не оказалось актов, по которым можно было бы установить, кому принадлежали конфискованные вещи. В этой связи аннулировать незаконную конфискацию и вернуть отнятое, которое тут же распределялось и выдавалось, не представлялось никакой возможности. Описи составлялись карандашом на случайно попавшихся под руку листках бумаги и были зачастую скреплены, вопреки правилам, всего одной подписью. На описях имелись разнородные пометки, не оговоренные исправления, помарки и перечеркивания. При попытках сверить описи с актами принятого на склады выяснилось, что «описи и акты ничего общего между собой не имеют, что значится в описи, того нет в акте и наоборот». К тому же описания имущества в описях и актах были крайне неточны, их составители пользовались такими определениями, как «ящик запертый», «ящик с вещами», «корзина, закупоренная в рогожу», вследствие чего невозможно было установить, каково было содержимое этих предметов в момент реквизиции. В акте проверки был подведен неутешительный итог:
«...ревизионная комиссия обнаружила в складе учетной комиссии совершенный хаос: вещи валяются как попало, не разобраны — так, в одном ящике можно найти все, а в другом пусто и так далее, причем заведующий складом совершенно не знает, что у него находится в одном ящике, что в других. Служащие склада праздно ходят из угла в угол и произвольно роются в вещах».[1097]
Неизбежным следствием маразма безвластия становилась практика прямого насилия со стороны государственных институтов, которая должна была компенсировать их безнадежную слабость и некомпетентность. Опыт чрезвычайных мероприятий военного времени казался в этой обстановке спасительным инструментом. Несмотря на прекращение боевых операций в регионе, уральское население продолжало пребывать в атмосфере террора, конца которому не было видно.
Вскоре после изгнания «белых» из Пермской губернии печатный орган Пермского губернского организационного бюро РКП(б) и Пермского губернского революционного комитета опубликовал заметку об инциденте в Ершовской волости Осинского уезда, куда в последней декаде августа 1919 г. прибыл большевистский агитатор, созвавший крестьян на собрание:
«Один крестьянин осмелился пожаловаться вышеуказанному товарищу на местный Ревком, говоря, что последний отобрал у него единственную рабочую лошадь... Принял ли это к сведению агитатор — неизвестно. Но дело в следующем: на другой же день после отъезда агитатора Ревком призывает жалобщика, подвергает его аресту и держит некоторое время в кутузке, после чего у граждан, говорит, отпала всякая охота жаловаться».[1098]
Екатеринбургская ЧК также фиксировала случаи террористических выходок низовых органов власти, сопровождаемых нелепыми угрозами. Так, в Верхотурском уезде, согласно политсводке за 16-20 ноября 1919 г., местные партийные органы «заставляют насильно записываться в партию РКП(б), заставляют насильно работать на субботниках, даже и беспартийных пугают тем, что кто не запишется в партию РКП(б) или не пойдет работать на субботник, тот не получит продовольствия».[1099]
В том же отчете отмечались факты неправильных действий властей, превышения полномочий, особенно со стороны милиции, вызывавших у его малограмотного составителя прямые аналогии с поведением милиционеров до падения советской власти в губернии: «...во многих являются прошлогодние выходки; прицепит револьвер сбоку и отнимет что-нибудь подходящее и разделят между собою или выпьют, что и портит настроение масс».
Население стонало от безрадостной дилеммы: и отсутствие власти, и ретивость распоясавшихся стражей порядка сулили ему тяжелые испытания и неисчислимые опасности. Эту перспективу испытали на себе обитатели всех уголков Урала. Сочувствие и доброжелательность крестьянства к советской власти, вынужденная покорность казаков то и дело взрывались вспышками откровенной враждебности. В ряде станиц на территориях, входивших в ведение Оренбургского укрепленного района, распоряжения новой власти проводились в жизнь исключительно с применением военной силы.