ула в 1921 г. В Курганском уезде в конце 1920 г. по приказу райпродкома до выполнения плановой сдачи зерна были закрыты 1200 мельниц, вследствие чего крестьяне остались без муки. В январе, через три недели после этого приказа, они были открыты, но, поскольку помол был разрешен только для сеющих крестьян, беднота не могла помолоть старые запасы. Крестьяне роптали и на то, что при помоле месячной продовольственной нормы — 22 фунтов — от их карточек отрезался пудовый купон. Райпродком соглашался разрешить помол не сеющим крестьянам только в том случае, если они сдадут последние запасы в общий котел, из которого затем будет выдаваться поровну — по 17 фунтов муки на едока. В этой ситуации, как докладывалось в двухнедельной сводке Челябинской губчека за первую половину января 1921 г., «бедняки вынуждены питаться пареной пшеницей или же толочь зерно в ступе».[1117]
Во второй половине января челябинские чекисты вновь отмечали скверное настроение крестьян, в котором, правда, по наблюдению ЧК, наступила некоторая разрядка в связи с завершением разверсточной кампании. Упоминались и злоупотребления продработников. Так, «в Травниковской станице Миасского уезда продотряд отобрал у крестьянки поселка Шепинского 1 последний фунт масла, 2 фунта шерсти и последний пуд муки, несмотря на то, что крестьянка просила, стоя на коленях, не отнимать последнего». В той же сводке сообщалось о недостатке на селе промышленных изделий, к которым относилась и соль:
«Особо недовольны крестьяне Курганского уезда, на территории которого расположено много соленых озер, но соль из воды которых самим крестьянам вываривать не разрешают. Сам же Курганский райпродком солью крестьян не снабжает».[1118]
1 февраля 1921 г. председатель Белозерского волостного исполкома Троицкого уезда докладывал командиру 1-го батальона 205-го стрелкового полка внутренней службы о причинах невыполнения разверстки. При урожае 1920 г. в 71,5 тыс. пудов она была назначена в 175 тыс. пудов и, следовательно, была невыполнима. От засухи летом 1920 г. урожай погиб на 4386 десятинах из 8932. Хороший урожай был собран лишь с 750 десятин. Как писал автор доклада, «...по получении такой неимоверной разверстки волисполком знал заранее, что таковая выполнена быть не может, но приказ был боевой и обсуждению не подлежал». При его выполнении у многих было выметено все зерно, у немногих крестьян осталось по 5-10 пудов. Итог безоглядных реквизиций был трагичен:
«В настоящее время часть населения уже страдает голодом, а если имеется у других оставшееся зерно, то издан приказ о прекращении размола зерна. Ежедневно приходят в исполком ко мне как к местной власти с просьбой: "дай хлеба", но я поставлен в такое критическое положение, что на таковую просьбу затрудняюсь отвечать, так как, зная, что у нас в настоящее время идет подворная конфискация остатков зерновых продуктов и более зерна не остается, чем буду удовлетворять население, не знаю».[1119]
Председатель волисполкома в докладе обращался с просьбой оставить волости около 35 тыс. пудов хлеба на продовольствие и семена и предупреждал, что будущий засев в любом случае возможен лишь при помощи центра зерном, поскольку «семенной пшеницы, овса и ячменя в наличности у крестьян не осталось».[1120]
На следующий день, 2 февраля, командир батальона отправил рапорт командиру полка. В нем он информировал начальство, что в некоторых волостях Троицкого уезда разверстка не может быть выполнена «ввиду неорганизованной работы продработников, за неимением общего единого правила во всем уезде». В ряде волостей, где разверстка была полностью осуществлена, но запасов у крестьян осталось больше нормы, была наложена вторичная разверстка. В некоторых волостях «хлеба не оставлено ни зерна. Имеются случаи оставления без куска хлеба...» Командир 1-го батальона рекомендовал принять срочные меры по ликвидации голода, предвидя в противном случае крестьянские волнения. Он оценивал заготовительную работу в уезде как «неплодотворную и неорганизованную», подчеркивая, что «...даже не имеется никакой инструкции у уполномоченных и продотрядов по выполнению, и сколько нужно оставить по норме для довольствия». Беспорядок в работе дополнялся, как и прежде, корыстными действиями продотрядников. В рапорте упоминалась жалоба населения и председателя исполкома одной из волостей: «...продработники, работающие в Сысоевской волости, занимаются личным снабжением, как продовольствием, так и обмундированием, шитьем из овчин шуб и катанием валенок для себя и распределением конфискованных вещей между собой, как то муки, овчины и т.д.».[1121]
В феврале секретные сводки Челябинской губернской ЧК подводили скорбные итоги продразверсточной кампании:
«Местами в губернии хлеб выкачан у крестьян до зерна, не говоря уже о том, чтобы оставить семена для предстоящей засевной кампании. Продовольственники снабжены широкими полномочиями, не останавливаясь ни перед чем (конфискации имущества, угрозы применения вооруженной силы, аресты, как отдельных крестьян, так и целых исполкомов) для того, чтобы в кратчайший срок реализовать урожай».[1122]
К 1 февраля, по данным губпродкома, разверстка в Челябинской губернии была выполнена на 92,4%, в то время как в Троицком уезде — лишь на 47%. В конце февраля, выполнив задания на 97%, губисполком постановил считать хлебозаготовительную кампанию законченной.[1123] В ходе ее завершения у крестьян уже в феврале оставалось пищи на один-два месяца по «полуголодной норме» в 22 фунта хлеба в месяц. Крестьяне, не сумевшие припрятать продовольствие, остались без хлеба. Обещания работников, заявлявших крестьянам во время заготовок: «...выполните разверстку, потом райпродком хлеб выдаст тем, у кого его не будет», — оказались обманом. В сводке за первую половину февраля прямо констатировалось: «Надежда на райпродком оказалась дутой: хлеба не дают». В станице Красинской Верхнеуральского уезда райпродком выдал по 20 фунтов овса, из которого после помола осталось 8 фунтов муки.[1124]
О положении крестьян в момент завершения сбора продразверстки свидетельствует следующий эпизод, происшедший в Сыростанской волости Миасского уезда. Вечером 18 февраля 1921 г. у исполкома собрались голодные крестьяне со 107 дворов с просьбой выдать им хлеб. Местное начальство, не имея запасов муки, обследовало крестьянские дворы, с тем чтобы распределить частные припасы среди голодных. В 80 домах было найдено хлеба на два-три дня, в остальных не удалось обнаружить ни куска хлеба.[1125]
В марте 1921 г. грядущая голодная катастрофа стала очевидной. Крестьяне и казаки были встревожены тем, что необходимого количества зерна и фуража они не получат, что нечего будет сеять и не на чем будет пахать. Санарское лесничество, используя крестьянских лошадей на хлебозаготовительных работах, выдавало на лошадь всего по пять фунтов овса в сутки. Следствием стал падеж: из 21 лошади с работ вернулось лишь 9. В Челябинском уезде нужное для сева количество семян имелось только в Мишкинском районе. К ссыпке посевных семян в общественные амбары население относилось с крайним недоверием, подозревая, что под видом бронирования осуществляется еще одна разверстка. Крестьяне села Буланово Чудиновской волости, чуя недоброе в любом мероприятии советской власти, отказывались объединяться в «пятидворки» для взаимопомощи в случае голода: по их мнению, власти пытались таким образом согнать их в коммуны. Облик деревни ранней весной 1921 г. приближался к характерному для следующей зимы: за отсутствием фуража крестьяне стали раскрывать соломенные крыши.[1126]
Трагические масштабы реквизиционная политика приобретала на всех земледельческих пространствах Урала. Так, в информационном письме Оренбургского губернского комитета РКП(б) от 14 декабря 1920 г. рисовалась зловещая картина реквизиций, как две капли воды похожая на проведение разверстки у соседей из Челябинской губернии:
«Настроение населения районов к Советской власти враждебно. Причина — непомерная разверстка хлебных продуктов [при] неумелом обхождении продработников с гражданами и непосильная гоньба обывательских подвод.
Отбираемые райпродкомом у населения скот, картофель, капуста, огурцы и арбузы в большинстве случаев пропадают, скот дохнет с голоду. На одной Марьевской базе пало более 600 голов рогатого скота, картофель и другие продукты померзли, и все это на глазах у тех же крестьян, у которых отбиралось, выкидывается в овраг, конечно, крестьяне чуть ли не открыто говорят, что Советская власть лишь только старается разорить, сама не ест и другим не дает».[1127]
Поголовный падеж скота был повсеместным явлением. В декабре 1920 г. он шел и в райпродкоме Орска.[1128]
Реквизиции сопровождались не только вопиющими проявлениями бесхозяйственности, но и необоснованными репрессиями. Согласно данным информационной сводки Оренбургско-Тургайской губчека за 1-15 января 1921 г., райпродком Петровского района при обнаружении у кого-либо спрятанного хлеба налагал штрафы на весь поселок, включая выполнивших разверстку. Продагенты, найдя у последних один-два пуда мяса или два-три фунта мыла, тут же реквизировали находку. Частыми были случаи конфискаций имущества, вплоть до мелочей. Известны были и факты дележа конфискованного между продагентами.[1129]
Особой безжалостностью отличался сбор продразверстки в районах, в которых хлеб в 1920 г. не уродился. Так, при урожае 110 тыс. пудов зерна в Аргаяшском кантоне Малой Башкирии запланированная разверстка составляла 250 тыс. пудов. Она была выполнена в объеме 116 тыс. пудов: крестьяне отдали весь урожай и вынуждены были прикупать хлеб на базарах кантона для отдачи государству.