«Недовольство среди рабочих вызывает только недостаточность снабжения продовольствием и одеждой. Часть же рабочих, наименее развитых в политическом отношении, относится ко всему безразлично: политикой не интересуются, стремлений к поднятию производительности не проявляют; последняя группа рабочих занята своими личными житейскими делами и ропщет на власть и коммунистов, говоря: "Вот работать-то заставляют, а давать — так ничего не дают: ни продуктов, ни одежды"».[1209]
Налаживанию работы на предприятиях мешали также конфликты между рабочими и так называемыми «спецами» — привлеченными к обслуживанию предприятий инженерно-техническими работниками с дореволюционным опытом. Для рабочих они являлись «буржуями», недостойными сносных условий существования, а тем более — привилегированного положения. На собрании рабочих Омской железной дороги в Челябинске в июле 1920 г. раздавались призывы заставить «спецов» работать чернорабочими.[1210]
В городах мобилизационные кампании были окрашены духом классового возмездия. Это отнюдь не содействовало их эффективности и придавало им скорее характер примитивной мести, превращая их в рассчитанные на злорадство городских низов унизительные представления. «Известия» Уфимского губревкома в декабре 1919 г. с ликованием сообщали обывателю о трудовой мобилизации «буржуазии» в Уфе:
«Долгое время в Уфе буржуазия сидела сложа руки, но теперь и для нее нашлось дело, и она наравне со всеми трудящимися Советской России волей-неволей должна будет взяться за работу.
Ввиду эпидемии сыпного тифа Президиум Уфимского революционного комитета вынес постановление организовать специальные рабочие команды из торгашей, барышников и тому подобных элементов, причем самого рынка решено не закрывать и приезжих на рынок не мобилизовывать. Вышеупомянутые рабочие команды должны будут выполнять все черные работы по приказу чрезвычайного уполномоченного по санитарной части (как-то очистка выгребных ям, рытье могил, очистка бань и т.д.)».[1211]
Вероятно, «торгаши» должны были выполнять грязные работы в часы после закрытия рынка.
Подобная идеологическая нагрузка трудовых мобилизаций превращала их для многих городских жителей в тяжкое наказание, настолько ненавистное, что многие осмеливались писать об этом в частной переписке, рискуя навлечь на себя большие неприятности. Уфимское отделение военной цензуры в апреле 1920 г. в улове перлюстрированных писем из Уфы в армию обнаружило высказывания следующего рода:
8.04.1920.
«Как прикрывают занятия, так гонят всех на работу. Кто у нас не стоит на работе, того гонят работать, а пайка все равно не дают. Трудно жить в свободной России».
16.04.1920.
«Жизнь у нас вам не понравится, п[отому] ч[то] свободных от занятий гонят на воскресники. Кто не пойдет, считается саботажником».
18.04.1920.
«У нас теперь все устраивают проклятые воскресники, т.е. заставляют насильно ходить на общественные работы».
23.04.1920.
«Нас теперь обязали работать субботники вечер и воскресники утро».[1212]
Как раз в это время, с 1 апреля 1920 г., под девизом «боя с хозяйственной разрухой» проходил «трудовой месяц красного Урала», завершившийся 1 мая, в субботу, грандиозным Всероссийским субботником. В течение этого месячника люди призывались и обязывались работать сверхурочно и в выходные дни.[1213] Официальный идеологический флер всеобщего энтузиазма, добровольности и сознательности ранних коммунистических субботников, призванных служить для последующих поколений советских людей примером трудового подвижничества, искусно драпировал принуждение, насилие и обязательный характер «коммунистического труда».
Различные и частые трудовые кампании — месячники и недели труда — были неотъемлемой частью уральских будней времен «военного коммунизма». Летом 1920 г. практика принудительных работ широко распространилась благодаря постигшему многие местности Урала стихийному бедствию. На тушение вызванных засухой пожаров лесов и торфяников насильственно отправлялись жители окрестных деревень и «нетрудовой элемент» из городов.[1214]
От подневольной работы, особенно во время сбора продразверстки 1920 г., стонала и кряхтела надсаженная деревня. Документы губернских ЧК часто обращали внимание на особую враждебность крестьян к трудовой повинности. В сводке челябинских чекистов за вторую половину августа 1920 г. этому находилось разумное объяснение:
«За время войны и революции хозяйство крестьянина оскудело силами и средствами и едва справляется со своими обычными работами. Поэтому различного рода повинности (из них особенно подводная) тяжелым бременем ложатся на крестьянское хозяйство. Кроме того, неорганизованность наших аппаратов, проводящих трудовую повинность, увеличивает тяготы последней, так как зачастую наряды на повинность распределяются без учета сил и средств населения и силы мобилизованных используются неэкономно. Крестьянин видит, что повинность приносит ущерб его хозяйству. Когда на гужу у него лопаются постромки его плохонькой упряжи, или падает лошадь, он ропщет и негодует...».[1215]
Ропот крестьян был тем более обоснован, что ответная помощь была нерегулярной и более чем скромной. В той же сводке губчека сообщалось, что с 22 августа в губернии проводилась «неделя крестьянина». Всего на две недели в деревни были отправлены строительные отряды для починки и постройки изб и общественных зданий, летучие санитарные отряды для оказания медицинской помощи. В течение этих двух недель все кузнечные, колесные, слесарные, шорные, бондарные и сапожные предприятия производили починку крестьянского инвентаря за счет государства. Понятно, что за полмесяца устранить последствия разрушений и упадка последних лет было нереально и кампания имела скорее пропагандистский, чем непосредственный эффект.
Рефреном крестьянских писем родственникам в армию, перехваченных военной цензурой, наряду с хладнокровными конфискациями продовольствия, была трудовая повинность:
Пермская губерния, 7.1920:
«Яровые плохие, а все говорят, что будут отбирать в комитет по полпуда, гонят на работу — у нас никто не идет, наверное, и мне не миновать, придется поработать, скоро ли все это переменится, все отбирают, молоко, масло, яйца — все продукты, за что вы воюете?».[1216]
Малмыжский уезд, 10.11.1920:
«Здесь замучили казенной работой всех мужиков и девок».
Вятка, 20.11.1920:
«Остались дома старые да малые, кривые, хромые, излом да вывих, и тех гонят в лес на работы дрова пилить».[1217]
Организация труда из-под палки и периодические трудовые кампании против «разрухи» не только не содействовали преодолению экономического развала, но и еще более омрачали нелегкие будни городского и сельского населения.
Чем тягостнее были будни «маленького человека», тем более настоятельной была потребность отвлечься, забыться, отдохнуть. Сфера отдыха, как и другие области жизнедеятельности в период «военного коммунизма», представляла собой замысловатую мозаику старого и нового. Власти по мере скромных возможностей пытались революционизировать досуг населения, обращая особое внимание на укрепление сознательности рабочих. Открывались рабочие клубы, непозволительно пышно в обстановке всеобщей нищеты устраивались празднования годовщин Октябрьской революции. Так, в Вятке 25 октября 1919 г. был открыт рабочий клуб железнодорожников имени «товарища Зиновьева». Празднование двухлетия Октября и в губернском центре, и в сельской местности Вятской губернии сопровождалось митингами, демонстрациями и посещениями братских могил. Для идеологических мероприятий активно использовались и театральные помещения. В Вятском городском театре, например, 18 апреля 1920 г. прошел большой женский митинг на тему «Из кухни — к управлению государством зовет женщин Советская власть». В нем участвовало около 800 женщин.[1218]
Область досуга сжималась под напором политики мобилизации труда, которая вторгалась в сферу отдыха, превращая советские праздники в своеобразные смотры трудового энтузиазма. День Международной солидарности трудящихся 1 мая 1920 г. превратился в очередной субботник. В Вятке за демонстрацией и пением революционных песен последовала организация огорода, плоды которого были предназначены беднейшим детям города; женщины были заняты пошивом одежды для раненых красноармейцев. Жители Орлова, Глазова и Слободского в этот день после митинга занимались посадкой деревьев, пилкой дров, ремонтом тротуаров, исправлением дорог, уборкой и вывозом за городскую черту нечистот с улиц и площадей.[1219]
Особым расположением властей пользовались военизированные праздники спорта. В Орлове 20 мая 1920 г. отдел всевобуча уездного военкомата организовал подобное празднование. Вслед за митингом в сопровождении знамен и духового оркестра были продемонстрированы гимнастические упражнения, соревнования в беге, метании диска и копья, фехтовании и других видах спорта. В Вятке 26-27 июня 1920 г. состоялась спортивная олимпиада, в которой бились за первенство команды Вятки и шести уездных городов.[1220]
Однако, как ни старались власти, искоренить прежние привычки проведения досуга не удавалось. Старое причудливо вплеталось в ткань советской действительности, то деформируя, то разрывая ее. Блюстительница чистоты политических нравов, ЧК регулярно и с нескрываемым неудовольствием отмечала упорную приверженность горожан традиционным формам свободного времяпрепровождения. Репертуар Пермского городского театра в декабре 1919 г. мало чем отличался от дореволюционного: на его сцене игрались спектакли по пьесам А.И. Островского и других бытописателей старой российской жизни.