райуполномоченый был непреклонен, ответив: «...на другую ночь будете арестованы все и сидеть в холодном помещении или расстреляны». Не видя иного выхода, крестьяне созвали общее собрание и решили просить помощи соседних сел в борьбе против «хулиганов и насильников», не покушаясь — это особо подчеркивалось — на советскую власть. На призыв жителей Новой Елани откликнулись соседи из села Буты и станицы Елань: они прибыли на помощь и потребовали разоружения продотрядников. Те отступили, отстреливаясь и насильно забирая в домах лошадей, и разъехались кто куда. Арестованные были выпущены, а с 15 февраля в Троицкой волости был создан главный штаб повстанцев. Рассылались приказы и воззвания, местность была разбита на участки, в которые были назначены командиры, коменданты, начальники связи. Восставшие выступили с лозунгами «Долой гражданскую войну!», «Да здравствует всенародное учредительное собрание!», «Долой коммунистов — насильников!»[1273]
На ликвидацию восстания были брошены все силы. В последний день февраля в Уфимской губернии было объявлено военное положение. Для координации усилий был создан Временный ВРК Уфимского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. К этому моменту ареал восстания распространился на Мензелинский и сопредельные с ним Бирский, Белебеевский и Уфимский уезды.[1274] Согласно данным, приведенным на заседании ответственных работников Уфимской губернии 13 марта 1920 г., силы восставших насчитывали 25 800 человек, из них 800 всадников. Они располагали 1268 винтовками и двумя (по другим, вызывающим сомнения данным, четырьмя) пулеметами. Каратели находились в техническом превосходстве, имея 6700 штыков, 48 пулеметов, 372 всадника и 4 орудия.[1275]
Как сообщал заместитель командующего Туркестанским фронтом, прибывший 1 марта с тремя эшелонами солдат, кавалерией и артиллерией на подавление восстания в Белебеевском уезде, местные военные и гражданские власти по пути следования были охвачены паникой, умоляя предоставить военную силу, патроны, винтовки, орудия и пулеметы. Между тем, повстанцы были вооружены преимущественно дубьем, кольями или пиками с металлическими наконечниками или зубьями, топорами, вилами.[1276]
Подавление восстания сопровождалось настоящими боями:
«...восставшие крестьяне дрались с таким упорством и настойчивостью, что неоднократно с криками бросались в атаку, что говорит за то, что крестьянские массы уезда, очевидно, до такой степени были озлоблены на действия продотрядников и друг[их] подобного рода элементов, что не щадя своей жизни осуществляли свои задачи».[1277]
Такая тактика, когда «массы шли прямо на убой», обусловила несоизмеримость потерь противоборствующих сторон. При подавлении восстания к 13 марта было убито 1078 повстанцев, ранено 2400, попали в плен 2029, причем эти цифры, по признанию советской стороны, были ниже действительных. Каратели потеряли 15 человек убитыми и 44 ранеными.[1278] Несмотря на очевидное неравенство сил, восстание было подавлено лишь к 20 марта. Карательные экспедиции сопровождались экзекуциями в отношении местного населения. Воинские отряды, не имея времени и возможности разобраться в степени участия отдельных жителей в восстании, наказывали, видимо, всех подряд. Заставши на печи «притворявшихся» больными тифом, они «нагайками быстро вылечивали» их.[1279] С другой стороны, применить жесткие репрессии ко всем повстанцам было физически невозможно: их отпускали по домам в обмен на постановления сельских собраний об отказе от восстания, готовности везти хлеб и дрова и отпуске пленных продармейцев.
Уполномоченный И.А. Тучков, исследуя причины восстания на месте, беседуя со свидетелями и участниками, в докладе «Восстание и его причины» пришел к заключению, фактически оправдывавшему восставших крестьян:
«Принимая во внимание приведенные мною выше факты, можно сразу уяснить себе, как здесь проводилась продовольственная политика и тактика, и нет ничего удивительного, что крестьяне восстали, так как восстали они не сами и не по своему желанию, а их принудили восстать.
Крестьяне Мензелинского уезда хорошего от Советской власти абсолютно ничего не видали и не слыхали, и не имеют даже самых элементарных представлений о ней. Мне пришлось во время пути из Уфы, а также на допросах беседовать с этими "контрреволюционерами", и они даже на допросах говорят, что мы не идем против Советской власти, а хотим истребить коммунистов, кои кроме хулиганства ничего не знают, таковы были ответы и таково мыслит крестьянин Мензелинского уезда о коммунистах, и это вполне естественно, т.к. крестьянские массы Мензелинского уезда кроме оскорблений и удара прикладом винтовки от продотрядников ничего не видели. Местная власть на дер[евню] лишь обращала внимание тогда, когда с нее спрашивал центр о выполнении того или иного поручения или приказа. Милиция — командный ее состав, т.е. начальники районных отделений милиции, председатели волисполкомов, волземотделов почти все привлекаются и привлекались к ответственности по разного рода должностным преступлениям, и крестьянство, видя это, не могло симпатизировать соввласти, а наоборот, систематически заражалось ненавистью, гневом к ней. О партийной организации и говорить не приходится, партийной работы в деревне никакой не велось и не ведется, местные ячейки очень незначительны, как по количеству, так и по качественному своему составу, и партийным комитетом никогда они не инструктируются, да и инструктироваться не могут, т.к. партийный комитет предварительно надо сам проинструктировать и освежить в полном смысле этого слова...».[1280]
Анализу причин восстания было посвящено заседание ответственных работников Уфимской губернии 13 марта 1920 г. Было очевидно, что для успокоения крестьянства недостаточно ограничиться военным походом, поскольку «восставшие моментально превращаются в мирных жителей, прячут оружие». Было отмечено, что и сами служащие волисполкомов и других советских учреждений часто становились во главе повстанцев или принимали на себя должность комендантов. Особо подчеркивалось, что преобладающую часть восставших составляло нерусское население: основная масса состояла из мусульман, руководителями часто были латыши и немцы. Большинство участников совещания было убеждено, что восстание было вызвано невниманием местных властей к национальному вопросу и злоупотреблениями при сборе продразверстки. На совещании говорилось о том, что регистрация рождений и смертей на русском языке понималась мусульманским населением как крещение. Приводился факт записи ребенка по имени Харис христианским именем Борис. Такие случаи не были единичными. Была признана недальновидной практика трудовой мобилизации мулл, так как восстания вспыхивали в селениях, лишенных таким образом духовных наставников. Ошибочной была мобилизация женщин на заготовку дров. По магометанскому закону они не могли ходить в лес без мужей. Как заявил один из участников совещания, побывавший в плену у восставших и имевший возможность услышать о причинах восстания из первых уст, «виновата не политика, диктуемая центром, а способы ее проведения, избиения продармейцами крестьян, мне говорили, продармейцы берут взятки, насилуют женщин, издеваются над минаретами, над тюбетейками». Говорилось и о том, что «продагенты во многих местах вместо агитации занимались избиением не за то, что нет хлеба, а просто потому, что не нравилась физиономия мусульман». Другой участник совещания подчеркивал, что продотряды отправлялись на сбор разверстки на три-четыре месяца без газет и инструкций, и на это время ускользали от малейшего контроля со стороны властей: «Товарищи, предоставленные себе, летели по наклонной плоскости, распускались, занимались выпивкой и самочинно принимались реквизировать у населения все, что им нравилось».[1281]
Любопытно, однако, что губернские власти не извлекли должных уроков из происшедшей трагедии. На совещании вполне серьезно дискутировался вопрос, следует ли использовать восстание, чтобы провести разверстку полностью — эту точку зрения выдвинул председатель губисполкома — или повышать хозяйственные задания нельзя.[1282] Хотя на совещании прямо говорилось, что из-за непосильной продразверстки советская власть потеряла поддержку деревенской бедноты, принявшей участие в восстаниях, Уфимский губернский комитет РКП(б) в докладе, направленном в марте 1920 г. в ЦК, интерпретировал причины восстания в духе классовых стереотипов, максимально сгладив роль в нем продовольственной политики и практики ее проведения на местах: «Причины, вызвавшие восстания, — это, во-первых, нетактичность некоторых товарищей на местах, в частности, продагентов, во-вторых, — агитация кулачества на продовольственной и религиозной почве».[1283]
На протяжении 1920 г., особенно в конце 1920 - начале 1921 г., крестьянские движения распространились по всему Уралу. В августе 1920 г. на казачьих территориях Челябинской губернии действовало повстанческое объединение под названием Голубая национальная армия Всероссийского учредительного собрания.[1284] В одной из листовок «Голубой армии» так определялись задачи движения:
«Голубые объявляют тех, кто идет против учредительного собрания, изменниками всего русского народа, а потому будут бороться с ними до полного их уничтожения; такими изменниками народа и христианской веры голубые считают коммунистов и приверженцев советской власти...».