Он остановился, спросил:
— Что я должен понимать?
Но девушка не остановилась, продолжала идти. Виктор быстро догнал ее.
— Ладно,— сказал он. — Пусть я ничего не понимаю. Да и вы сами не понимаете того, что сделали.
Она остановилась, но он пошел дальше. Однако, сделав десяток шагов, он вернулся и сказал:
— Я еще никогда не влюблялся. А вот сидел в автобусе, смотрел на вас и влюбился. Но если влюбился, не сдобровать вам. Вот что вы наделали!
— Может быть, я хотела этого?
Он поставил чемоданчики на землю, сел на один из них, достал пачку папирос, закурил. Подумав минуту, он спросил:
— А если я не захочу?
Они помолчали.
— Утром я уеду. Но до утра я должна тебе кое-что рассказать.
— О чем?
— Ты неправильно живешь,— сказала Наташа, хотя должна была сказать совсем другое.
— Ого! Откуда ты знаешь? — вопросом ответил он.
— Знаю.
— Откуда?
— Ты сорок минут говорил со своим дружком, который тебя провожал. Я все слышала.
— Сорок минут подслушивала?
— Я сидела слишком близко.
— Ладно, пусть так. Пусть неправильно живу. Но тебе-то что?
— И я неправильно живу. Но совсем не в том смысле, что ты. И ты меня заинтересовал.
— Ну, ладно, но так же нельзя! Взять, и вот… стоять посреди Днепропетровской области и вести с незнакомым парнем беседу о перевоспитании. Я ж могу оказаться негодяем!
— Пусть. Не у всех бывает такое, как у меня…
— Ладно, все разговорчики. Пошли.— Он поднялся, взял оба чемоданчика.— Идете?
— Иду.
Он прожил восемнадцать лет, но если в школьные годы он узнал о человеческих отношениях не слишком много, то за десять месяцев работы на руднике он наслышался всяких разговоров. Одним он верил, другим никак не мог поверить. Зачастую он знал, что рассказчик не врет, но все казалось столь неправдоподобным, что неверие брало верх. Но так знакомиться еще никому не приходилось. Он был уверен.
Может быть, потому, что взгляды его еще не устоялись, они в значительной степени были взглядами его дружков, людей в сущности своей неплохих, но невысокой нравственности. Они зарабатывали хорошо, много денег пропивали, особенно в первые дни после получки, и дружили с такими девицами, которые мало заботились о своей порядочности.
— Вы хотите меня перевоспитать? — спросил Виктор.
— Я — тебя? — растерянно ответила девушка.
— Может, попробуете? Я ведь могу быть прилежным учеником. И я еще никого не убивал.
— И ту девушку, на которой ты отказался жениться?
— Откуда такие подробности?
— Ты сам говорил своему другу. Было?
— Она живет и процветает. Было, верно. Только ведь жениться надо по любви. Об этом и в газетах пишут. А я ее не любил. Да и вы ж не знаете, что она за птица.
У Наташи был свой план. Теперь он значительно изменился. Она думала уже не только о себе, о своей беде. Это ее в какой-то мере спасало, точнее — подсказывало пути к спасению. Она взглянула на небо. Оно было как бы разделено на две части: одну, с востока, синюю, другую, с запада, красноватую. Летевший с запада большой самолет из розоватого превращался в ярко-белый.
«Пусть он захочет стать летчиком,— сказала девушка сама себе.— Пусть он не остановится. Не только захочет стать им, но станет. Ему подойдет. А я уже не могу. Это жестоко? Все равно мне в небо нельзя».
Она была избалованной девчонкой, единственной в семье, и позволяла себе порой нелепые поступки. Но решение сойти в степи она приняла по другой причине, и о ней Виктор узнал несколько лет спустя.
По дороге он часто поворачивал лицо к своей спутнице и невольно пожимал плечами. Он не влюбился с первого взгдяда, хотя, оглядывая спутницу, пришел к выводу, что втайне мечтал именно о такой.
Девушка заговорила первой:
— Тебе интересно там жить? Словно вся жизнь только и сошлась на вашем руднике. Есть же еще кое-что!
— Что, например?
— Ну, что? Ну, вот… Да вот небо над нами! Тебе никогда не хотелось летать? Мне хотелось. Мечтала. Быть летчицей. Но сейчас это невозможно. А было бы возможно, так и не задумывалась бы. А ты?
— Все мечтают летать, но не у всех получается.
— Конечно, не у всех. Верно. Но почему именно у тебя должно не получиться? Почему именно у тебя? Может быть, как раз у тебя и получится?
Он не ответил. Они шли мимо пруда. На травянистом берегу лежали ребята. Кто-то увидел Виктора, закричал. Виктор помахал рукой.
Потом поднялись по земляной дамбе на бугор, за которым, сбегая вниз, в долину, лежало большое село.
Дом Виктора оказался закрытым.
— Придется подождать,— сказал он.— Я схожу за ключом. Мать, наверно, на ферме. Я быстро.
Он поставил чемоданчики на крыльцо.
— Посидите,— он кивнул на скамейку у стены.
Вернулся он действительно быстро.
— Оказывается, мать уехала,— сообщил он.— К моей старшей сестре. Та родить должна. Соседка сказала. Хорошо, что ключ оставила, а то б туго пришлось.
Он открыл дверь.
Но если до сих пор Наташе все казалось простым — сказать ему, объяснить, если не поймет сразу, убедить, то теперь девушка растерялась. Сперва мысль выглядела так: «Видишь, что получилось из моего безрассудства? Нелепая ситуация и совершенная неизвестность в будущем. Но мне надо спасать себя».
Потом эта же мысль выглядела по-другому: «Что же получилось? Как вообще это могло случиться? Неужели совсем потеряла голову? Отчего? Я боюсь его?!»
Она отмахнула эти мысли, но явились другие: «Все хорошо. Утром я уеду и обо всем забуду. Зачем мне помнить? И он не догадается, зачем я это сделала. И я буду крутиться опять среди лжи. Он? Хороший парень? Может быть. Но я должна уехать — забыть о нем. Мне нужно спасать себя, себя, себя… Остановиться? Но куда же я?»
Она испугалась.
— О чем вы думаете? — спросил Виктор, но она не слышала его вопроса.— О чем вы думаете? — опять спросил он. На этот раз она услышала его слова.
— О тебе,— ответила девушка.— Как все получилось?
— Зачем думать, как? Лучше подумать, что из этого получилось. А? Ну, ладно, вообще можно не думать.
В ответ девушка кивнула. Юноша понял ее движение, как согласие с его последними словами.
— Видите, все правильно,— сказал он.— А вообще подумать надо. Надо ж поужинать.
Он скинул пиджак, повесил его на спинку стула.
Наташа села к столу — не ужинать. Стол показался ей самым надежным местом в доме.
Виктор принялся хлопотать. Он все делал быстро, умело, и ей на одну секунду показалось, что в его действиях есть что-то радостное, словно человек только что сделал какое-то удивляющее открытие.
— Я буду вам писать, можно? — спросил он, доставая из своего чемоданчика колбасу и хлеб.
— Зачем? — спросила она.
— Ну, я ж сказал, что влюбился!
— Но я то не влюбилась!
— Тогда — другое дело,— невесело сказал Виктор. Он сходил куда-то и принес графин домашнего виноградного вина.— Будете? — спросил он. Девушка не ответила.— А я буду. Немного. Можно? Девушка улыбнулась.— Значит, можно. Нельзя? Ладно, не буду.— Он поставил графин на пол, к стене.— Кушайте. Может быть, чай? Вскипятить? А? Ладно, так, раз не хотите.
Она к пище не притронулась. Он тоже ел мало. Беседа сперва не вязалась, но потом все-таки настроилась. Он только слушал. Не отвечал. Один раз он сказал:
— Сам человек мало что может. Вот если б кто поддерживал. Тогда — все можно.
Виктор достал из старомодного гардероба чистые простыни, наволочку, положил на кровать матери.
— Ночь уже,— сказал он.— Пора вам спать. Я буду на веранде. Жарко. Можете открывать окно. Открыть?
Он прошел в спальню матери, открыл окно в сад.
Не бойтесь,— сказал он, возвратившись в столовую.— Я не волк.
Виктор долго не мог уснуть, смотрел на звезды и думал. Но думал больше о небе, о самолетах, чем о девушке, которая спала в его доме.
А она, как легла, так и заснула,— и растерянность, и неуверенность, и беспомощность — все сменилось усталостью.
Среди ночи она проснулась. Сразу же в двери увидела светлый силуэт юноши.
— Зачем ты тут? — вскрикнула она.
— Вы позвали. Я пришел. Я подумал, что случилось.— Он не лгал.
— Я не звала.
— Тогда извините. Но я слышал. Вы позвали. Я сразу проснулся.
— Я спала. Во сне?
Она смутно помнила — да, во сне, она звала его, но там совсем все было не так — была степь, и он куда-то уходил, один, а она оставалась у обочины дороги…
— Я уйду,— сказал Виктор.— Я думал, что случилось.
Занавеска, заменявшая портьеру, колыхнулась.
Он лег на постель и стал вспоминать: она говорила во сне какие-то странные слова, плакала — он это слышал,— и тут же она кого-то упрашивала, убеждала,— а потом в отчаянье говорила:
— Я уйду, я уйду. Я должна уйти.— И опять плакала.
«Что там было? Что случилось в ее жизни?» — спрашивал себя Виктор…
До утра он не заснул.
Утром, позавтракав, они пошли к шоссейной дороге. Он нес ее чемоданчик и не отвечал ни на один вопрос. Любой ответ на любой вопрос казался ему бессмысленным.
Наташа нарвала по дороге полевых цветов. Перед самым приходом автобуса она отдала букет Виктору.
— На память? — спросил он и взял цветы.— Ладно.
Когда автобус отошел, он помахал ему вслед, посмотрел на букетик, повертел его, бросил на траву, но сразу поднял, отряхнул, всунул во внутренний карман пиджака.
— Та,— сказал он себе.
Виктор ходил по степи, свистел, смеялся, кричал. Он разделся и искупался. Вода не успела остыть за ночь.
Искупавшись, Виктор лег на траву, подставив сильную спину жаркому степному солнцу. И вдруг он понял: он, старый, умер, живет какой-то новый человек, незнакомый, еще не известный никому, непонятый еще человек.
По раскаленному небу на юг летели винтовые транспортные самолеты. Но Виктор не смотрел им вслед. Это уже не имело смысла: все было решено.
Вернувшись на рудник, он первым делом сходил в военкомат и узнал о летных училищах. Через неделю он от