— Все сжег?
— Да, и письма, и дохлые цветочки, и фотокарточку. А ее отец — хорош! Ну, скажи мне, твой отец за это, что ли, на войне голову сложил? А? За этих он отдал свою жизнь? Молчишь?
Виктор отвернулся.
— Я сделал правильно,— сказал Андрей.
— Ладно,— ответил Виктор.— Значит, так должно было кончиться…
Отец спросил Андрея, прерывая работу его памяти:
— Ну, юноша, что бы ты хотел сейчас, сию минуту?
— Съездить в степь, на родину Виктора. Ты его помнишь?
Отец удивился, но быстро ответил:
— Помню. Отлично. К вечеру мы успеем вернуться.
Через полчаса отец на своей «Волге», которую он еще год назад купил для сына, повез Андрея в степь.
В село они не поехали. Андрей на вопрос отца ответил:
— Там никого нет. Мне нужен перекресток.
Он четверть часа простоял на перекрестке, лицом в сторону села, где родился когда-то его друг.
К вечеру они вернулись домой.
Письмо, прочитанное вслух матерью вчера вечером, не выходило из памяти. Писала почти незнакомая женщина.
«Вы меня, должно быть, и не помните, мы встречались случайно, но я про вас много слышала,— писала она. — Я любовалась вашей жизнью, мечтала жить где-то рядом с вами. И если вы меня сейчас позовете, я брошу все и приеду к вам».
Андрей сжал зубы до нестерпимой боли.
«Зачислила в мертвецы! — со злостью подумал он.— В мертвецы! Что ж, она думает, я нуждаюсь в сострадателях? Смешные люди! — Он сменил злость на сожаление. — Смешные люди…»
Он вспомнил эту женщину, сестру одного своего приятеля. Была она лет на пять старше Андрея — красивая, яркая — летчики боготворили ее. Андрея она удивляла. У нее было все, но она все равно чего-то искала. В другое время — он знал — он мог пойти за ней, как говорится, и на край света. Но теперь — нет.
«В мертвецы?» — он усмехнулся.
— О чем ты думаешь, Андрей? — спросила сестра, поднимаясь на террасу. — Расскажи мне. Или ты все еще тревожишь свои тайны? О, когда я думаю о тебе, я всегда вспоминаю, что у тебя всю жизнь было дикое количество тайн. Тебе интересно жить, да? — Она чуть не спросила — было.
— Конечно. Никто так не жил, как я. Я все взял, но не вернул никому ничего. Ничего не вернул своей жизни, своей юности. И никогда не верну, все оставлю себе. Навсегда. Тебе до смысла этого слова не добраться. И хорошо. Иначе многое перестало бы для тебя существовать.
— А для тебя?
— У меня — другое дело. Видеть солнце — это высшее, что дано человеку. А я не вижу. Но я видел его больше, чем кто-либо. Но что тебе до этого?
— Андрей, ты меня обижаешь.
— Разве я не имею права?
— Андрей…
— Проводи меня. На кладбище.
— На кладбище?
- Ты же знаешь, что у меня там осталось очень многое.
— Я не могу, Андрей,— растерянно ответила сестра.
— Хорошо, я пойду один,— решительно и холодно сказал Андрей.
— Как ты пойдешь один? — испугалась сестра.
И ей вдруг показалось, что брат не понимает еще полностью своей беды, своего несчастья. И от этого, от непонимания, он столь жесток. Когда поймет, будет просить у людей доброты, сострадания. Так ей казалось.
Но она плохо знала своего брата, собственно, и не могла она знать брата в его подлинную ценность: он всегда жил далеко от нее. У него был свой мир, загадочный для нее, простейший для него самого. Тот, кто входил в этот мир, уже не уходил: этот мир был прекрасен своей высшей силой — силой высоких чувств.
Андрей резко поднялся.
— Я провожу,— прошептала сестра.
— Нет! — резко ответил брат. — Теперь не надо.
— Мама! — позвала сестра.
Вошла мать.
— Он хочет идти на кладбище!
— Да, Андрей,— сказала мать.
— Да, мама.
— Подожди меня.
Мать ушла в дом, но скоро вернулась.
— Я все думала, когда ты пойдешь туда,— сказала она.
— Я боялся, мама.
— Ты — боялся? — Мать сделала едва заметное ударение на первом слове, но от его внимания это не ускользнуло.
— Если бы ты знала, чего я боялся, ты бы не удивлялась,— мирно ответил Андрей. — Но я не скажу, чего я боялся. И ты не сердись.
— Не сержусь, Андрей. Тем более, что я знаю. Ты боялся, что будешь винить Сережу.
— Да, мама!
До кладбища было недалеко — всего двадцать минут ходьбы не слишком медленно. Когда нашли могилу, Андрей попросил мать:
— Оставь меня. Приди за мной, если можешь, через час.
Мать ушла. Она вышла за ограду кладбища и села на скамью.
Андрей встал на колени, пальцами ощупал надгробие. Камень был еще влажным, листва прикрывала его, прятала от солнечных лучей. Андрей присел на гранитную плиту…
Андрей спешил на аэродром, но задержался возле галантерейного ларька. Пробиться к продавщице он не мог: какая-то довольно грузная женщина, почти тучная, немолодая, засунула голову в окошечко ларька, без конца задавала вопросы продавщице:
— Мыло есть? Кружева есть? Подтяжки? А губная помада? — Вопросов было так много, что Андрей в конце концов не выдержал.
— Ну, все? Или еще про корсеты будете спрашивать?
Женщина выдернула свою крупную голову из окошечка и повернулась к Андрею.
— Подумаешь, франт! — возмутилась она. — Не может подождать!
Андрей был уже зол. Но ничего ответить — впервые в жизни — не сумел: на него налетел знакомый парень из аэроклуба.
— Я к тебе! Все побежали в степь,—закричал парень,— а я к тебе! За тобой! Бежим! В степь! Там Серега! Не знаю! Только видел, что упал. Скорее, ну!
А Андрей не мог сдвинуться с места. Парень схватил его за руку, с силой рванул к себе.
Они оба побежали по кривым улочкам, по пустырям — напрямик.
В степи Сергея уже не было.
Лежал в траве поковерканный планер. Андрей остановился, увидев его. Он еще ничему не верил. Ему казалось, что это он сам только что пережил аварию и остался жив и невредим. С Сергеем ничего не могло случиться. Не той он породы.
Андрей вернулся в город.
В больнице, в коридоре, Андрей столкнулся с отцом.
— Папа, как Сережа? — спросил Андрей. — Скажи хоть что-нибудь.
— Планер — это Сережа?
— Что ты можешь для него сделать?
— Ровно столько, сколько может медицина.
— Что она может?
— Я еще не видел. Иду туда. Обожди.
Через полчаса отец вышел.
— Андрюша, как это случилось?!
— Папа, не знаю еще. Что ты можешь сделать? Что может медицина?
— Тебе могу сказать — ничего.
— Папа!
— Кажется, ты считаешь себя мужчиной,— напомнил отец.
— Я могу пройти к нему? — спросил Андрей.
— Иди.
Андрей решительно снял с отца белый халат, накинул его на плечи и, не спросив, в какой палате лежит Сергей, пошел мимо разных дверей и на втором этаже остановился возле одной, недолго постоял, толкнул ее и, войдя в палату, увидел настороженные глаза Сергея.
За ним вошла санитарка, укоризненно посмотрела на посетителя, словно осуждая его за вторжение, но, увидев, что посетитель — сын главврача, быстро смирилась, сказала:
— Просил вас позвать. И никого другого.
Глаза друга закрылись.
— Я в жизни по-настоящему любил только тебя,— вдруг сказал Сергей.— Но я никому, даже тебе, не признавался. Понимаешь?
— Что ж тут понимать? — спросил Андрей. — Я тоже никому не признавался. Ведь все слова, Сергей, да?
— В последний раз у человека всегда бывают глупые желания, да?
— В какой последний раз?
— Самый последний.
Андрей хотел протестовать, но вспомнил слова отца и медленно опустил голову. Глаза Сергея внимательно следили за ним, потом медленно закрылись.
— Сережа… — прошептал Андрей…
— Мама,— сказал Андрей, входя в дом,— Сережа разбился.— И заплакал. Плакать перед отцом он бы не смог, но мать могла его понять. И он заплакал, хотя еще не догадывался об этом.
— Сережа?
— Папа говорит, что медицина ничего не может.
— Андрей, как ты можешь! Ты уже смирился? Андрей! Ты обязан верить!
— Да, мама…
Он ушел в свою комнату, прислонился к дверному косяку, почувствовал, как комок подступает к горлу, как слабеют ноги. Он повалился на свою постель. Он понял, что рыдает, но не верил самому себе. В сознании крутилась одна мысль: «Папа сказал, папа сказал»,— а он не мог ошибаться…
Утром Сергею сделали еще одну операцию. Отец сказал Андрею:
— Иди к нему. Можешь быть сколько угодно. Уже скоро.
— Папа! — вырвался крик у Андрея.
Отец строго посмотрел на сына.
Андрей сидел возле Сергея, пока тот не очнулся. Увидев, что Андрей рядом, Сергей открыл рот, но Андрей перебил его:
— Здесь я. С тобой. Я не уйду. Ты не волнуйся. Все будет хорошо.
Сергей закрыл глаза.
— Ну, ну! — строго сказал Андрей.— Нельзя так.
Сергей широко раскрыл свои спокойные глаза — Андрей даже испугался их — и сказал:
— Одна просьба.
— Скажи.
— Будь летчиком.
Андрей не ответил.
— Ну?
— Летчиком? Но Сережа…
— Ради меня. В память обо мне.
— Что ты говоришь, Сережа!
— Обещай. Скорее обещай. Ну, слышишь? Скорее…
— Сережа…
— Ты не…
— Да, обещаю. Хорошо. Обещаю. Слышишь, обещаю! Слышишь?
Сергей кивнул, улыбнулся. Но это было все, что он мог,— так и застыла на его лице улыбка.
— Сергей! — закричал Андрей, бросился к нему, но Сергей не отвечал. Вошел отец. — Папа!
Отец прошел к Сергею, потрогал лоб, пощупал зачем-то пульс, покачал головой и вдруг спросил:
— Что? — таким растерянным голосом, что Андрей все в один миг понял. Он опустился на стул, закрыл лицо руками.
Андрею стало страшно.
Сергей забыл подогнать ремни, которыми привязываются в полете. В воздухе планер сорвался в штопор. Сергей попытался вывести машину из штопора, но не рассчитал движений. То ли оттого, что он слишком резко отклонил ручку от себя, то ли по какой другой причине, его подбросило вверх, и он головой вышиб фонарь. Удар оказался настолько сильным, что Сергей потерял ориентировку, выпустил из рук управление. Как назло, он вывихнул ключицу,— и левая рука отказалась служить.