Андрей боялся одного: как бы не умерла в эти часы мечта у Лисняка. Конечно, если бы он знал его лучше, то не боялся бы за него. Андрей думал: «Главное, чтоб мечта держала его до последней минуты, не отпускала до тех пор, пока она ему не будет в тягость».
Он нашел Лисняка в читалке. Сел рядом, положил пальцы на твердые руки. Лисняк не шевельнулся.
— Трудно,— сказал Андрей,— я знаю.
Лисняк не ответил. Андрей повторил свои слова, добавив:
— Но нужно держаться до последней минуты.
Лисняк опять не ответил.
— Хорошо,— сказал Андрей.— Понимаю тебя. Ты прав. Прав, что не отвечаешь мне. Я не заслуживаю. Я в твоих глазах — баловень. Понимаю. Но ты еще изменишь свое мнение обо мне.
Лисняк не ответил.
— Тоже верно. Кому ты можешь верить сейчас? Никому. Но себе ты должен верить.
Андрей ушел. Он долго ходил по училищным коридорам, потом пошел на спортплощадку, покрутился на перекладине, но это его нисколько не успокоило.
Была дорога каждая минута, потому что в любую минуту те, от кого все зависело, могли принять окончательное решение.
Андрей сказал друзьям:
— Нужно новое комсомольское собрание. Я дам повод.
— Без смертельного исхода? — спросил Яснов.
— Не уверен.
— Уже обнадеживает. Спасибо.
— Все зависит от вас,— сказал Андрей.— Постарайтесь разорвать меня на множество кусков.
— Придется собирать — не очень весело.
— Зато я буду спать спокойно: друзья собирали меня по клочку.
— Согласен,— сказал Ивашин.— Слово за тобой. Точнее, дело. Мы не подведем.
Утром курсантам по плану предстояли самостоятельные полеты.
Уже на аэродроме Андрей узнал, что Лисняку летать запретили.
— И навсегда,— добавил сам Андрей. Для него решение командования не явилось неожиданностью.
Он отыскал глазами Лисняка. Тот сидел в стороне, под деревянным навесом, на старом колесе, и смотрел куда-то в степь.
Руководитель полетов объявил:
— Пестов — в машину.
Андрей подошел к Лисняку.
— Проводи меня. Мне нужно тебе кое-что сказать. Ты обязан проводить меня.
Лисняк поднялся, но в лицо Андрею он не смотрел.
Когда они подошли к самолету, Андрей быстро заговорил:
— Знаю, ты бы хотел выйти в последний полет. Каждый хотел бы. В твоем распоряжении всего одна минута. Вместо меня. Быстро. Одна минута. Решай. Или будет поздно. Я могу передумать. Могут помешать. Быстро!
Глаза Лисняка благодарно сверкнули, но сверкание их показалось Андрею вспышкой невероятно большой зарницы, будто глаза были горизонтом, а сверкала душа. Лисняк проворно забрался в кабину, закрыл фонарь, надел там шлемофон и увел с собой в небо зеленую машину.
Андрей лежал на бетонной плите и глядел в небо, где светлой птицей шла его машина. Он знал, что если те полчаса, которые положено пробыть в небе, он пролежит здесь, то никто не догадается, что вместо него в небе Анатолий Лисняк. Никто не подойдет к нему. Кто будет причинять боль?
Руководитель полетов всегда доверял Пестову и в последнее время не проверял его готовность.
— Ты пилот по призванию,— говорил он Андрею.
И вот теперь Андрей злоупотребил доверием. Мысль о доверии заняла в его сознании ничтожно малое время, но она появлялась. Можно было объяснить ее появление внутренней совестью Пестова, но можно было серьезно ошибиться потому, что Андрей, решив использовать любые обстоятельства, сознательно выключил руководителя полетов из соучастников. Андрей знал, что его ждет в худшем случаем гауптвахта и строгий выговор от комсомольского собрания.
Лисняк выполнял в небе не то, что было запланировано. Урок был посвящен переворотам через крыло, а Лисняк, видимо, никак не мог вспомнить тему последних теоретических занятий.
Андрей вытянул руки по бетону, нагретому солнцем.
Ему вспомнилось, как однажды, еще на первом курсе, Стецко предложил Лисняку провести праздник в их компании. Лисняк сперва отказался, но потом согласился. Однако в последнюю минуту почему-то передумал.
— Зачем ты его звал? — спросил тогда Андрей у Виктора.
— Земляк все ж таки.
— Одиночка.
— Не все способны врываться в чужие жизни по твоему методу.
— Верно,— согласился Андрей.
Сам Андрей любил волевых людей, они его притягивали магнитом своей воли, и поэтому Лисняк заинтересовал его.
Как-то, когда Андрей был явно неправ, причем шел на это сознательно, чтобы выяснить отношение Лисняка, тот только строго посмотрел в лицо Андрея и сказал:
— Не к лицу тебе.
Андрей улыбнулся, ответил:
— А я негодяй, мне все равно.
Андрею даже хотелось, чтобы Лисняк дал ему в зубы — так он был неправ,— но тот только пожал плечами и тем же глухим голосом сказал:
— К чему тебе? Ни к чему.
Он усмехнулся и отошел от Андрея.
Лисняк прекрасно приземлил машину.
Когда она застыла, Андрей вскочил и бросился к ней.
Он обнял выбравшегося из кабины, улыбавшегося Лисняка. И так, обнявшись, они шли к командному пункту.
Лисняк на ходу расстегивал ворот комбинезона. Но теперь он не улыбался. Лицо стало строгим.
Руководитель полетов сразу спросил:
— Пестов, ты белену ешь?
— Изредка,— ответил Андрей.
— Понятно, ты сегодня белены объелся. Я тебе ставлю двойку.
— Ну, раз заработал…
— Стоп! — Руководитель полетов все понял.— Вот как? На что же ты надеялся? Что я покрою? Даже тебя я не покрою. Ты нарушил приказ начальника училища.
— Знаю,— ответил Андрей.
— С ним будешь и говорить.
Через час Андрея вызвал к себе начальник училища.
— Значит, ты осмелился нарушить мой приказ? Говорят, что ты нарушил его в полном уме! Так? — спросил генерал.
— Так точно, товарищ генерал, я сделал, зная, какие последствия могут ждать меня.
— Ты заслуживаешь того же, что и Лисняк,— исключения из училища. Ты что, не понял, для чего я приказал не допускать его к полетам?
— Понял.
— Зачем ты так сделал?
— Я знал, что судьбу Лисняка мне не изменить, что ему никогда не летать, вот и решил доставить ему возможность побывать в небе в последний раз.
— Он твой друг?
— Никак нет. Просто одноклассник. Я даже плохо его знаю. Но я хотел бы иметь таких друзей.
— Так почему ты это сделал?
— Я сказал.
— Ну, еще раз.
— Товарищ генерал, человек всю жизнь, с пеленок, мечтал летать, с трудом добрался до цели, и тут его выбрасывают, а вернуться к цели он уже никогда не сможет, ему не позволят. Почему так? Вспомните генерала Каманина.
— Причем тут Каманин?
— Ему было шестнадцать лет, когда он подал документы в летную школу. Но принимали с восемнадцати. И он… Я запомнил его подлинные слова. Вот что он писал. Слово в слово. «Стало досадно, что так поздно родился, и я исправил ошибку природы, переделав в документах год рождения, снова отправил их на следующий год. Повезло!» Это он сам писал: «Повезло!» Значит, он мог обмануть, и это считается теперь чуть ли не первым подвигом в его биографии?
— Но то Николай Каманин!
— А это Анатолий Лисняк.
Генерал нахмурился.
— Но собрание постановило,— сказал он.
— Товарищ генерал, мне все время казалось, это я виноват, что собрание оказалось не на высоте. Я поздно сообразил. Как переубедить ребят? Если убить мечту, то нужно считать себя преступником — мне так думается.
— Говорят, ты с гордецой. Верно?
— Верно. Пусть с гордецой. Но я понял, что за трагедия для Лисняка исключение из училища.
— Ты можешь так же объяснить всем?
— Могу.
— Один?
— Я никогда не жил один, товарищ генерал.
— Ты мне начинаешь нравиться. Но ведь ты нарушил мой приказ.
— Я заслуживаю наказания, самого строгого, но справедливого.
— Зацепка?
— Разве я должен прятаться?
— Молодец! Иди! Посмотрим.
Созвали в срочном порядке комсомольское собрание. Пришел и начальник училища. Увидев Яснова, он спросил у него:
Ну, а как ты? Держишь нейтралитет, или у тебя есть продуманная позиция?
— Пестов — мой друг.
— Поздравляю.
— И то, что сделал он, можно считать — сделали мы. Потому что мы знали. Мог сделать и я. Но ему было просто удобнее.
— Ну, что ж, послушаем, что скажут про вас другие.
Но друзья Пестова так повели собрание, что в итоге и Пестов и Лисняк, получив по строгому выговору — за разные провинности,— оба не были исключены из комсомола. Вместе с тем собрание рекомендовало командованию воздержаться от исключения Лисняка из училища. Была победа.
Андрей первым выскочил из зала, где проходило собрание, и нашел Лисняка. Тот сидел у окна, смотрел на тихие березы. Андрей обнял его сзади, похлопал по груди, быстро заговорил:
— Все в порядке, парень! Слушай, все в порядке. Ты остаешься. Понял? Ты понял? Ты остаешься. Мы победили. Иначе и не могло быть. Не могло. И не будет никогда иначе, потому что иначе — против человека. Был бы человек! А? Ну, что? О, прости. Теперь плакать нельзя. Победители не плачут. Ты же знаешь. Ты… Ну, хорошо, я подожду. Тебе не идет плакать. Но иногда — полезно. Я только не знаю, когда полезно. Я вообще ничего не знаю. Я думал, во всем могу разобраться, но оказалось — не могу. И не думай про ребят плохо. Не всем дано сразу понимать истину. И никто не учит понимать сразу. Все по плану. Я шучу. Не сердись на ребят. По-своему все были правы. Даже те, которые могли потребовать моей смертной казни.
Он взял Лисняка за плечи и повел с собой.
Лисняка отправили на гауптвахту. Следом на ним, правда, на меньший срок, отправился Андрей.
— Надо ж узнать, что за дом на курьих ножках,— сказал он.— И не пугайте меня Бармалеем. Не боюсь.
Бармалеем звали старшину на гауптвахте — человека довольно сомнительных качеств. Но личностью он был примечательной во многих отношениях. В частности, узнав, за что посажен на гауптвахту Пестов, он сказал:
— Человек — волк. А ты нарушил волчий закон жизни. Я тебе покажу здесь, что значит волчья жизнь.
— Побереги для себя,— грубо ответил Андрей.