Сам он объяснял свою славу — и ту, и другую,— таким образом:
— В первый раз я вдруг понял, что мне все равно — вернусь я домой или нет,— возвращаться было некуда, и никто не ждал меня, и не было тех, кто ждал меня еще месяц назад. Во второй раз мое подсознание продолжало считать меня одиноким, хотя я все время был среди людей. Оно считало, что мне не с кем говорить — и заставило говорить с самим собой. Ведь моя первая книжка — разговор с самим собой. Даже спор. А порой поиски чего-то того, чего в моей жизни уже не будет.
После довольно неудачной книги о полярных летчиках, не зная, что делать, каким образом вернуть утраченное спокойствие, он приехал в город, где перед войной жила его семья. Купив букетик ранних цветов, он отправился на кладбище, рассыпал цветы по мраморной плите надгробия и долго сидел на деревянной скамье. Здесь он вдруг понял то, чего не мог понять ранее. Он всегда боялся, что возвращение, в этот город вернет воспоминание о сыне. Ему зачастую казалось, что сын где-то есть, он просто уехал в южные края — светлый, веселый юноша,— уехал к южному морю.
Была середина мая, цвели на бульварах белые акации.
Полковник вспомнил, что жители этого южного шумного города любовно называли свой город звездным, Астрополем, связывая это имя с найденной в развалинах генуэзского замка статуей крылатой женщины, несущей звезды.
Полковник ходил по городу своей юности. Он забрел в развалины старой крепости Иридиополя — радужного города, оставленного в наследство от милетских малоазиатов — они приплыли к этим берегам еще в шестом веке, походил вокруг полуразрушенного замка, построенного в XIV веке предприимчивыми генуэзцам и, теперь здесь в сохранившемся крыле помещался ресторан «Генуэзский замок», посидел среди развалин ханского дворца.
Возвращаясь из старого турецкого предместья, полковник заглянул в пивной бар, где на стене местный художник в порыве восторга нарисовал смеющегося Уленшпигеля с кружкой пива в руках. С другой стороны на полковника смотрел страдающий черт.
Он ушел к морю. Долго стоял, глядя в зеленую спокойную воду. Потом сел на каменной скамье, смотрел прямо перед собой, в темную листву старой магнолии.
На одну минуту, помимо какого-то внутреннего или внешнего желания, он вдруг резко вскинул голову и повернулся. Мимо прошла группа юношей. Полковник невольно посмотрел им вслед. Один из юношей остановился, постоял, повернулся и неуверенно пошел назад. Дойдя до полковника, он сел рядом. Недолго помолчав, сказал:
— Я знаю, кто вы. И простите меня, если я помешал. Понимаете, моего отца звали так же, как вас. И фамилия, имя и отчество. Все так же. Нет, нет! Я знаю, что он погиб. Он был летчиком и погиб в конце войны. Я знаю где, я это точно знаю. И вы совсем на него не похожи. Но вот такое совпадение. Вы не встречали его на войне?
— Нет,— подумав, ответил полковник.
— Я думал, может — встречали. Знаете, ведь однофамильцы всегда запоминают друг друга. А тут еще такое совпадение.
— Как тебя зовут?
— Александром, Сашей,— ответил юноша.
Полковник положил свою большую руку на плечо юноши.
— Моего сына звали так же,
— Я знаю,
— Знаешь?
— Видел на кладбище. Ребята даже шутили, мол, там похоронен я. Простите, что я об этом сказал.
— Мой сын был бы старше.
Юноша помолчал, потом поднялся, но полковник, державший руку на его плече, сжал плечо, и юноша опять опустился на скамью.
— Не уходи,— сказал полковник. — Расскажи о себе. Ты, конечно, хочешь быть летчиком, как отец?
— Да.
— У тебя есть мать?
— Нет, она давно умерла. Я живу у соседей.
— Учишься?
— В десятом классе. Скоро экзамены. Пока еще учимся. Осталось три дня.
В порт входил теплоход. Полковник отвернулся, чтобы не видеть белоснежного красавца. Юноша следил за кораблем.
— Расскажи,— попросил полковник.
— Я все рассказал,— ответил Саша. — О чем еще?
— И я не знаю, что ты должен рассказать, но знаю — должен. Может быть, не сегодня. Но когда? Ночью я уеду. Никогда не вернусь сюда. Тебе не страшно здесь жить? А мне — страшно. Да, вот такой большой, и страшно. Друзья ждут тебя?
— Не ждут.
— Тогда проводи меня до гостиницы.
Полковник жил в гостинице «Атлантической» — современном здании, построенном по проекту местного подражателя Ле Корбюзье.
По дороге юноша показал полковнику дом, в котором жил.
— А я,— сказал полковник,— жил раньше у Карантинной пристани.
— Я там бывал,— ответил юноша. — Знаю ваш дом. Там сейчас Музей освобождения.
Возле ярко освещенного подъезда гостиницы полковник сказал:
— И ты никогда не возвращайся в будущем в города, где что-то оставишь. Правда, говорят, одни возвращаются в прошлое, чтобы набрать там сил, а другие — чтобы утопить их остатки. Но ты не верь. И все-таки не возвращайся. В прошлом, конечно, надо искать силу, но это сейчас так трудно.
— А вы? Нашли?
— Не знаю. До свидания. Мы еще встретимся? Может быть, я зайду к тебе завтра. Но не обещаю.
Ночью полковник уехал. Он две недели метался из города в город, пытаясь понять свое состояние: ему все время казалось, что он не делает чего-то очень важного, решающего, чего-то такого, что он просто обязан сделать.
И когда понял, то на своей «Победе» вернулся в Астрополь.
Он отыскал дом Саши Яснова, зашел во двор. Крохотная собачонка, прыгая по террасе, залилась пронзительным лаем.
Вышла сосредоточенная старушка. Она топнула ногой на собачонку. Та удивленно взглянула на хозяйку и, обиженно взвизгнув, убежала в дом.
— Чем могу служить? — спросила старушка.
— Мне нужен мальчик, у вас тут живет, Саша Яснов.
— Вы его родственник?
— Нет.
— Вы из опекунского совета?
— Какого совета?
— Опекунского.
— Понимаю. Нет.
Старушка пригласила его на террасу, показала худенькой ручкой на большие потертые кресла.
— Садитесь, — предложила старушка, сама усаживаясь в кресло.
Полковник тоже сел.
— Если вы не из опекунского совета, то позвольте узнать, откуда вы? — спросила старушка.
— Как вам объяснить? Я просто случайный знакомый.
— Случайного в жизни очень мало. Помните, что писал Демокрит?
— Демокрит? — полковник удивился.—Это тот, который ослепил себя, объехав полмира? Чтобы зрительные впечатления не ослабляли остроту ума?
— Да, вы помните? Это так редко сейчас. Случайного очень мало. Демокрит был мудрым человеком, и он был прав. Люди, говорил он, измыслили идол случая, чтобы пользоваться им как предлогом, прикрывающим их собственную нерассудительность, на самом деле случай редко оказывает сопротивление разуму.
— Согласен, — сказал полковник.— Должно быть, я ошибся. Может быть, не случайный.
— Я вспомнила, я вас знаю,— сказала старушка. — Вы жили в нашем городе до войны. Авиация. Я знала вашу жену. Понимаю, все понимаю. Но вы не его отец. Это не ваш сын. Вы ошиблись.
— Не ошибся, — ответил полковник.— Я знаю, что он — не мой сын.
— Как странно все совпало.
— Странно?
— В нашем городе было много Ясновых. Когда-то. Теперь совсем мало.
— Где он? — спросил полковник.
— В школе. У него сегодня консультация. Да, да именно так это называется. Знали бы вы, какой он славный мальчик. Экзамены он, разумеется, сдаст. Мы и не сомневаемся.
— Где его школа?
— За углом. Полквартала. Вниз, к морю.
— Благодарю вас,— ответил полковник, поднялся и ушел.
Садясь в машину, полковник неожиданно вспомнил метерлинковские слова: «Позади нас наше прошлое простирается длинной перспективой. Оно спит вдали, как покинутый город в сумраке… кажется мертвым и на вид лишено всяких движений, кроме тех, которыми обманчиво одушевляет его медленное разложение нашей памяти. В действительности же этот мертвый город — часто самый деятельный очаг существования. И соответственно настроению, с которым они туда возвращаются, одни извлекают из него все свои богатства, а другие их в нем топят».
Он подумал вслед за этим: «А я? Что я возьму сегодня в своем прошлом, в своем возвращении в прошлое? Нет, нет! Я возьму все свои богатства!»
Возле школы полковник остановил машину. Он поморщился: что понимал Демокрит в своем четвертом веке до нашей эры? Что он мог видеть, хоть и объехал полмира? Видел он то побоище, которое довелось пережить полковнику? Видел он летающих и сгорающих в небе людей? Видел он горящие многоэтажные города? Не видел! Не видел!
Полковник выбрался из машины. По тротуару вдоль школы бежал Саша.
— Здравствуйте, — сказал он, останавливаясь. — Я увидел вас в окно. Не спросил разрешения, выскочил из класса. Вы меня ждете? Я не ошибся?
— Нет.
— Вы были у меня дома?
— Был.
Полковник сел в машину.
— Садись,— сказал он. Юноша повиновался.— Один ты жить не можешь. Раз такое совпадение, ты должен быть со мной.
— Здесь?
— Нет.
— А экзамены?
— Не сейчас.
— Понимаю.
— Решай.
— Сейчас?
— Твое дело — когда. Вечером я уеду. Я не могу быть в этом городе.
Полковник достал из кармана записную книжку, написал на листке свой адрес, номер телефона, вырвал листок, положил его в нагрудный карман Сашиной рубашки.
— Сообщай мне о ходе экзаменов. Не задерживайся. Денег на дорогу пришлю. Дашь телеграмму. Я встречу. Договорились? И поедем на Кавказ. Да?
Саше на секунду показалось, что большая отцовская рука легла на его плечо, но на плече лежала незнакомая рука чужого человека, которому Саша хотел быть другом.
— Будь здоров,— сказал полковник, сдавил плечо юноши.— Договорились? Передай привет друзьям. Иди.
Они расстались.
Оставшись один, полковник подумал: «Но что ему могу дать я? Только одно — безбедную жизнь. Он ее заслужил, я понимаю. Но нужна ли ему такая жизнь?»
Он сам отличал в себе два воспитания. Первым были все влияния, которые оказывали на него те, с кем сводила его судьба. Те люди, с которыми была долгие годы связала его жизнь,— летчики, народ прямолинейный, порой грубоватый, мужественный и решительный. Второе воспитание началось с госпиталя, с его первой книжки. После ее издания полковник с жадностью набросился на чужие, и ему порой казалось, что он движется от оазиса к оазису.