— Яков Ударников — лучший из мэров за полувековую историю закрытого городка, — говорил он себе.
Два года назад Якову казалось совсем другое. Когда победа на выборах досталась ему, дядя долго объяснял Якову про протестное голосование, про то, что его заслуги в победе на выборах нет никакой. Сначала в его душе поселился страх, липкий и противный. Да разве он думал, что в Угорске живут сумасшедшие, которые за него проголосуют? Это как в дурном сне: просыпается простой человек в своей кровати и узнает, что он с сегодняшнего дня — президент страны и что получилось это случайно. С таким шоком не каждый справится. Вот такое состояние было у Якова Ударникова. Неделю не отходили от него дядя с партнерами, даже психолога областного приглашали, откачали Якова.
Вспоминать нынешний глава Угорска об этом не любил, ощущение полной власти над городом пришло к нему быстро, и оно ему нравилось. Пусть это была иллюзия счастья от обладания властью, он хотел, чтобы она длилась вечно. Яков любил листать книгу, которую подарила ему кудлатенькая Нелли Петровна, про сорок восемь законов власти. Автор писал, что в сегодняшнем мире небезопасно выглядеть слишком охочим до власти, нужно скрывать свое стремление к ней, казаться славным, честным и скромным. Эту игру Ударников понимал и очень хотел научиться пользоваться ее приемами. Он даже вслух читал жене:
— При дворе царственной особы все сплачивались вокруг нее.
— Мэр — это как раньше царь. У него всегда особая роль, и люди вокруг стараются соответствовать. Но ты на голову выше всех и хорошо справляешься со всеми городскими делами. Ты молодец, — поддерживала его жена, и ее большой нос — самая заметная часть лица — морщился.
Но вот беда, кабинет свой, где сиживали до него мэры, а теперь и он, Яков Иванович не любил. Кроме самого просторного помещения, он не любил почти царское черное кресло, на которое ежедневно приходилось садиться. Если честно, Яков побаивался. Ему казалось, что большое кресло с нежной и тонкой на ощупь шелковой кожей давит на него, укоряет: «Не свое место занимаешь, не свое!»
Яков ломал свой страх, но прежде чем зайти в кабинет, съеживался, пинал кресло ногой и говорил ему, как живому:
— Развалился тут!
Так и продолжалась борьба с кабинетом и креслом, пока в пользу последних.
Александру Грекову никто не завидовал, ему постоянно приходилось доказывать мэру свою преданность. Его пригласил работать в администрацию дядя, не предупредив о важном кадровом решении Ударникова. На первой встрече Яков Иванович кривился недоброй улыбкой, как будто все время жевал лимон.
— Ну и что ты можешь?
Греков, поработавший в пресс-службе администрации другого большого города, рапортовал бойко, и Яков расслабился.
— Ну ладно, посмотрю, на что ты годен.
— Думаю, что сработаемся.
— Думать буду я!
Сейчас Греков очень переживал.
— Как объяснить, что политическая репутация не терпит неудач! Чтобы заработать ее и сохранить, нужно сильно постараться. Достаточно одного серьезного промаха, и народ будет помнить политика только с негативной стороны. Не вставишь Якову Ивановичу свои мозги, — чертыхался он.
Когда к Ударникову приклеилось прозвище Клоун, Греков точно не знал. Может, после того, как на Дне Победы Яков Иванович неправильно назвал две даты и никак не мог произнести поздравление, или когда нарядился на День учителя в желтый галстук и голубую рубашку, а может, в другой раз, когда во время визита губернатора области перепутал его отчество — терялся в догадках Греков.
Во всех случаях Яков сильно волновался, да разве это сейчас кому объяснишь. Город маленький, слухи разносятся быстро. Нравится народу чесать языками и рассказывать смешные истории про мэра, этакий всплеск народного творчества. Была у Грекова еще одна версия, озвучивать которую он не собирался, — ему потихоньку шептали доверенные люди, что вечерами, закрываясь в своем кабинете, мэр пьет горькую и выглядит потом на работе, словно его переехал автобус. Здесь Греков ничего поделать не может. Только одного человека Яков боялся и уважал — своего дядю, Семен Палыча Чистова, который стал руководителем аппарата администрации. Дядя взял бы должность и повыше, но все знают, что Яков его племянник, а во власти прямое подчинение родственнику — нарушение закона. Но Яков умудрялся на каких-то поворотах дядю обойти и уже устроил на работу нескольких своих закадычных друзей. Назначения потрясли даже видавшего виды Грекова. Один мэрский знакомый, по профессии шофер, сначала возглавил управление детских дошкольных учреждений, но очень быстро ретировался с территории непрофильных ему детсадов со словами:
— Работа не по мне.
Другой стал специалистом важного режимного отдела. Он до сих пор «коптил в администрации потолок», потихоньку говоря доверенным людям:
— Если начнут сгущаться тучи, я катапультируюсь. Диплом у меня купленный. Вдруг до кого дойдет?
Отсутствие высшего образования у мэра тоже было серьезной проблемой, и Яков дал Грекову поручение:
— Ситуацию необходимо отрихтовать!
Именно отрихтовать, потому что Яков Иванович по прежней работе знал, что рихтовка снимает внутренние напряжения, возникающие при деформации кузова. А то, что «есть проблемы с самим кузовом» и оттого выполнение его поручения теряет всякий смысл, он не понимал.
Греков очень нервничал.
— Самому за него вуз кончать, что ли? Если диплом будет купленный, журналисты прознают, и тогда Якову не поздоровится.
Идея пришла неожиданно — выправить удостоверение об окончании любых курсов повышения какой-нибудь квалификации. Предложение мэр одобрил: «Все лучше, чем ничего».
Для того чтобы газета правильно освещала деятельность власти, ее директором назначили Глеба Пахнутого, кандидатуру которого в споре с мэром Грекову даже пришлось отстаивать.
— Яков Иванович, нет у нас других кандидатур, — гудел начальник пресс-службы.
— Он еще тот фрукт — и нашим и вашим! Если придется, и меня сдаст. Вспомни, нужно ему было, прибился к коммунистам, затем ушел в яблочники, затем в Открытую Россию. Нет у Глеба ни стержня, ни порядочности.
— Какая порядочность, Яков Иванович! Глеб свой, да и нет у нас других вариантов.
Впрочем, таких помощников, как Греков, которые могли договориться с журналистами, у Якова тоже не было. Газету ранее, до мэрства своего, он вообще воспринимал как одноразовую листовку, где можно прочесть хороший анекдот.
Яков и газет тогда не читал и не мог даже подумать, что с подачи прессы творятся дела не только городов маленьких, но и события и отставки мирового масштаба. Здесь его просветил Семен Палыч. Он рассказал однажды про Уотергейтское дело, которое попыталось замять само правительство США и которое привело к отставке «ихнего» президента. Все американские газеты соревновались между собой в праве публикации более тысячи страниц расшифрованных записей телефонных разговоров президента, которые устраняли последние сомнения в его причастности к скандалу с прослушивающими устройствами. Про видеозапись в бане с тогдашним главой Министерства юстиции, что показали все ведущие российские каналы, Яков знал, сам по телевизору смотрел и удивлялся:
— До чего распустились политики.
Ударникову тогда еще было невдомек, что целая индустрия работает на имидж и репутацию политика. Изображение мира политики всегда сравнивают с тем, как рисует портрет художник. То, что изображает творец, — это не точная фотография, это концепция характера, какое-то определенное, творческое видение предмета. Так и политический пиар подразумевает умение отличать важную информацию от второстепенной, возможность подавать важную информацию в своей интерпретации или умалчивать ее, а значит, иметь двойную власть.
Власть терять, отдавать никак нельзя, Яков это усвоил, но происшествие на сессии выбило его из колеи. И основания для этого были. Мэр не раз собирал совещания по проклятому отзыву и даже обсуждал варианты устранения Пестерева, Рогалина и Сидоренко, этой активной депутатской троицы. Но только обсуждал, искал варианты, как заткнуть им рот.
Но ведь обсуждения и намерения к делу не пришьешь, не давал он прямых указаний никого травить, а то, что хорошо бы это сделать — устранить политических противников, — это он говорил, и не раз, отчего и напугался визита рыжей следовательницы. Ему казалось, что она видит его насквозь, видит, что он врет про Пестерева, тот мешал ему, и очень сильно, — хотел отобрать самое главное завоевание в жизни Ударникова: власть. Хорошо, что подоспел дядя и выручил его, а то еще немного, и он бы закричал ей в лицо:
— Да замечательно, что Пестерева отравили, просто замечательно! Я об этом и мечтать не мог!!!
Она бы обязательно зачислила его в список подозреваемых, а это означало бы конец его политической карьеры. Что значит жизнь Пестерева по сравнению с тем, что он, Яков, может потерять!
Кто-то там, наверху, словно услышал его и выполнил самое заветное желание. Но эта рыжая умна, он понял сразу, она не отреагировала на дядины горячие взгляды, только слегка поежилась, а тот, старый дамский угодник, очень надеялся, что она «поплывет». Не тут-то было! Но ведь она может расспросить и тех, кто бывал на закрытых совещаниях и с кем он был откровенен. Тогда у него могут появиться серьезные проблемы.
Глава 12Глеб Пахнутый
Руководить газетой поручили Глебу Пахнутому. Глеб вырос в неблагополучной семье, с пьющим и дерущимся отцом. Сколько он себя помнил, отец всегда был навеселе, но это не означало, что в настроении. Он все время говорил мерзости матери, толкал попавшего под руку сына, был всем недоволен и часто пускал в ход кулаки. Маленький Глеб вместе с мамой убегал ночевать к соседям по бараку, утром отец их находил, плакал, просил прощения, мама тоже плакала, и они возвращались домой. Два дня после этого царил праздник: папа был трезв, мама все время смеялась, надевала красивое платье, замазывала синяки. Мама жарила картошку на сливочном масле, картош