— Не относись к жизни слишком серьезно — живым тебе все равно из нее не выбраться!
— Ну, Мария! Да я сто лет проживу!
— Я только «за»! Прими Семен Палыча, дорогой. — И она пустила в ход ослепительную улыбку.
Олег Анатольевич понял, что сопротивляться нет смысла, и сдался.
Маша набрала телефон угорской администрации и продиктовала день и время встречи. За каждую такую договоренность она получала сто баксов и считала свой ценник ниже рыночного, а иначе зачем ей это чудо Папанченко? Такие вот нынче дамы сердца, никакого движения без банкнот!
Олег Анатольевич самоубийцей не был, а конфликты с телевидением были похожи на попытку свести счеты с жизнью.
Продажные, независимые — любые журналисты вызывали у него изжогу, хотя внешне он был лоялен, улыбчив, доступен. Внутри у чиновника сидел постоянный страх перед телекамерами и вечно зудящими наглыми журналистами и журналистками. Папанченко всегда опасался, что снимут они улыбку, а покажут пренебрежительную ухмылку, из плавной и логичной речи оставят невразумительные обрывки. Такие уж они умельцы, а телезрители потом гадают: что там мычал бестолковый чиновник?! Потом разбирайся, судись, а журналисты способны даже из опровержения себе пиар сделать. С журналистами — как по тонкому льду: не знаешь, где провалишься в полынью.
Обещание, данное ведущему специалисту Маше, он выполнит, Семен Палыча выслушает и с директором канала побеседует.
Замгубернатора понимал, что угорский мэр — редкая и случайная птица на политическом небосклоне, но своих клевать никому не позволено. Если сегодня Ударников — мэр Угорска, значит, хоть и временно, но попал в разряд своих.
Семен Палыч с начальством разговаривать умел, он нажимал на те клавиши, которые издавали «правильные» звуки.
— Администрация не собирается воевать с телевидением, но мы хотим просить вас помочь немного откорректировать информационную политику канала. Власть нужно критиковать, это понятно, но там сплошное критиканство! Мы готовы купить часть акций телевидения, готовы рассмотреть другие варианты коммерческого участия. Не безвозмездно.
Папанченко кивал, ему нравилось, когда выкидывали белый флаг и просили.
— Я подумаю, как вам помочь, — глубокомысленно произнес он. — Рассмотрим все позиции, в том числе и покупку акций.
Следующего визитера, директора канала, он пригласил на завтра.
Руководитель телекомпании Игорь Серых, человек опытный, с властью предпочитал держаться на расстоянии. «Кто их знает, великих, что они выкинут?» — думал он.
Ситуацию Игорь всегда просчитывал, прогнозировал, предугадывал, но зачем его пригласил нынче заместитель губернатора, терялся в догадках.
— Какие люди! — смешливо-дурашливо начал Папанченко. — Нам бы всем у вас, телевизионщиков, поучиться работать так самоотверженно и с огоньком, а то мы, чиновники, больше формальностями занимаемся.
— Не сгореть бы, — подхватил шутливый тон Игорь Серых.
Так и пошел разговор ни о чем, без конкретики, важных тем, споров, претензий.
Игорю Серых эти словоформообразования напомнили медийный тренинг, который так и назывался: разговор ни о чем. Его правила просты: выбираются любой предмет и рассказчик, который за установленное время, пять минут, должен говорить об этом предмете. Игорь даже хотел предложить Олегу Анатольевичу условия тренинга: рассказ в стиле произведений русских басен. Интересно, какую басню он выберет?
Игорь вежливо отвечал отстраненным тоном, но улавливал в словах чиновника потаенный смысл, понять который пока не удавалось. В итоге для себя Олег Анатольевич пометил встречу как позитивную.
— Общаться надо с руководителями медиа, про жизнь их спрашивать, про текущие дела.
Да и ленинская цитата вдруг вспомнилась, что-то вроде «…опираться можно на то, что сопротивляется».
Игорь Серых недоумевал: чего же хотел Папанченко? «Просто так поговорить» было не в правилах этого чиновника. Словесная партия осталась незаконченной, он это чувствовал. Надо ждать провокации.
Довольна осталась главный специалист Мария Семеновна, ей было чем отчитаться перед Семен Палычем, а он уж в долгу не останется.
Петрову Игорь Серых пригласил сразу же.
— Наташа, мне сейчас один очень важный чиновник намекнул, что ты ведешь какое-то серьезное расследование против власти. Почему я об этом не знаю?
— Какое расследование, Игорь Германович? Я готовлю сюжет про случай с Пестеревым, вы же мне согласовали.
— Ну да, был разговор про депутата.
— Больше никаких долгоиграющих тем нет.
— Значит, твои движения в эту сторону так разволновали их, что меня пригласили «на ковер». А я-то голову ломаю, что им нужно!
— Что-нибудь не так?
— Да нет, Наташа, все так! Даже очень так! Материал готовь. Если власть пытается заставить журналистов замолчать, значит, нужно кричать еще сильнее.
Наталья вышла из кабинета Серых, так и не поняв, получила ли она похвалу или порицание. Телефон загудел, и это был Штерн.
— Наташка! Мы с Дорой гуляем в парке. Здесь невозможно обалденно. Приглашаем тебя присоединиться наблюдать за весной.
— Буду через пятнадцать минут, — сказала она и подумала: «Как хорошо, что есть такой друг, как Штерн!»
Они ждали ее у входа в парк, дул прохладный северный ветер. На красивой Доре была короткая норковая шубка, а Саша уже прогуливался по-весеннему, без головного убора. Мартовский снег был темным и ноздреватым, хрупкие кусочки льда еще цеплялись за асфальт, но тут же рассыпались на мелкие ледяные крошки. Черная земля набухала в проталинах, в воздухе пахло свежестью.
— Хорошо как! — выдохнула Наташа. — Спасибо, что вы меня вытащили, ребята!
— Петрова, слушай сюда. — Штерн был неутомим. — Еврейское кладбище. Утро, солнце, весна. «Какая чудесная погода! — говорит прохожий старичку, одиноко сидящему на скамейке. — Просто все в природе оживает!»
«Тсс, тихо, не каркайте! — отвечает старый еврей. — У меня тут лежат три жены».
Красивая Дора смеялась, показывая ровные белые зубки, и Штерн смотрел на нее восхищенно. У Натки защипало глаза.
— Саша, ты помнишь, я тебе говорила про странное угрожающее письмо? Пожалуйста, ничего больше не узнавай, я познакомилась с автором, больше он писать не будет, потому что решил все свои вопросы. Самое главное, что ко мне вопросов больше нет.
— Ты уверена?
— Уверена.
Штерн понимающе кивнул.
— Девочка, у тебя жизнь только начинается. Дай слово, что прилетишь к нам в Хайфу. Там есть висячие сады. Это вам не холодный март в Сибири. Мы с Дорой обязательно посмотрим эту красоту.
— Саша, пока ты еще не уехал, пожалуйста, подумай, как мы можем снять интересную музейную историю. — И она рассказала ему про дневник заключенного. — Что тут можно показать? Дом, стены, обрывки дневника? Живых людей нет, значит, их эмоций тоже. Это всегда сложно, подумай!
— Историю с дневником снимем, не переживай. Есть у меня мысли по этому поводу.
Глава 29Бабушка и внук
Бабуля принесла пирожки, они были горячие и такие маленькие, что как раз на один укус. В рот одновременно входило несколько пирожков, и поэтому Сергей Пестерев предпочел жевать, чем отвечать на бабушкины вопросы.
— Сережа, я понимаю, что ты сейчас не можешь принять решение, но все равно придется. Я говорю про Марину. Мне представлялось, что ты выберешь другую девушку, более образованную, Марина даже книг не читает. Но это твой выбор. Надо ставить точку в этой затянувшейся ситуации.
— Ммм… — донеслось изо рта больного.
— Она переживает, плачет, места себе не находит, говорит, что ты невежливо с ней вчера поговорил. Зря ты девушку обижаешь. — Она вздохнула. — Я твоих детей хочу дождаться.
По настроению внука она догадывалась, что он скорее «готов съесть свой паспорт», как поется в известной песне, чем жениться на Марине. Бабуля сама относилась к девушке настороженно и вспоминала шутливые слова своей приятельницы: «У меня невестки нет, но я ее уже ненавижу».
Она примет любой выбор внука, поможет молодым. В их семье Марина раскроется по-новому, она этого хочет, старается.
Бабушка не могла заглянуть за кулисы его жизни, чтобы выяснить, что там, за сценой, а так хотелось! Не потому, что ею двигало любопытство, было только желание помочь мальчику.
Когда Сережа родился, она осталась совсем одна, ее любимого рядом уже давно не было. Дочь Танечка, которая так хотела ребенка, именно сына, умерла при родах. Ей вообще нельзя, опасно было рожать, но она так хотела маленького! Зять, который очень любил Таню, даже не дождался выписки малыша из роддома и собрал вещи.
— Я не хочу его видеть, он убил ее. Я уезжаю, завербовался на Север. Может, его не стоит забирать?
— Ты сошел с ума! Это же твой сын, твой, твоя плоть и кровь, самый близкий человек на земле! Таню уже не вернуть, но ее сын живет, твой сын, она дала ему жизнь! Опомнись!
— Не смогу, не уговаривайте, не смогу! Тани нет, и мне ничего не надо. Вы сильная, справитесь, а я не смогу. — И исчез из их жизни. Больше она ничего о зяте не слышала, не было ни писем, ни звонков, и где его искать, и нужно ли искать, женщина не понимала.
Белый кулек с малышом ей показался таким беспомощным и родным, что она прижимала его к себе всю дорогу до дома.
— Маленький мой, золотой, крошечка, одни мы с тобой остались. Но ничего, все будет хорошо.
Она стойко переносила шепот за спиной:
«То ли мать-одиночка, то ли сумасшедшая бабка. Зачем взяла ребенка?»
Это сейчас женщины рожают «для себя», и запись в графе «отец» им не обязательна, они получают пособия от государства и поддерживаются им. В то время все было иначе: воспитывать ребенка без отца и матери было странно, это не принималось обществом. Ей стоило больших усилий и денег, чтобы в графе «мать» значилась ее фамилия, а в графе «отец» было записано: «Пестерев Александр Петрович» — так звали ее любимого, деда малыша. Получалось, что, с одной стороны, это их внук, а с другой — сынок, в общем, самый родной человечек. «Раз отец от него отказался, значит, в метриках будет дед» — так она решила.