История их семьи носила трагический отпечаток. Александра, ее любимого, забрали ночью, она в ужасе кричала и хватала его за рукав, но мужчина в кожаной куртке больно ударил ее прикладом, и сознание помутилось. Она чувствовала, что с ним обязательно что-то случится, он любил свою страну, но на некоторые проблемы имел свою точку зрения, которая не совпадала с точкой зрения государства, и не молчал.
«Диссидент», — шептались на работе и жалели и осуждали ее одновременно.
Любимый даже не узнал, что у него родилась дочка Танечка, и сейчас ничего не знает про внука и про то, что все эти годы она его ждала. Она писала письма, ходила по чиновникам, но в ответ было оглушительное молчание, и оно ранило сильнее крика.
Теперь на ее руках маленький внук, продолжение их дочери, и она не имеет права опускать руки. Она не одинока, рядом сопит маленький носик, и надеяться ему можно только на бабушку.
Имя для малыша нашлось очень быстро. «Конечно, он будет Сережа, как герой трогательной повести Веры Пановой, Сережа Пестерев».
Первый год Сережа почти не спал ночью, выручала соседка-пенсионерка — приглядывала за малышом. Она бежала на работу после бессонной ночи, и буквы в библиотечных книгах расплывались неровными пятнами.
Сережа рос болезненным мальчиком, зарплаты библиотекаря катастрофически не хватало. Она брала любую работу: переплетала книги, научилась печатать на машинке. Летом они с внуком ездили в Адлер, он любил эти путешествия на поезде, с незнакомыми полустанками и покупкой горячей рассыпчатой картошечки, с ароматом спелых яблок, который разливался по перрону из больших корзин. Комната, что они снимали, была рядом с морем. Во дворе по беседке вился виноград, его зеленые гроздья светились и переливались на солнце. Прямо у дороги вымахал и раскинулся орешник, соседствующий с зарослями вишни. Сережа любил вишню, они трясли дерево, и красные кровяные капельки устилали землю. По улице, ведущей к морю, бабушка и сын останавливались около громадных клумб, где красовались розы, и любовались буйством оттенков. Сережа полюбил море, научился плавать, за лето подрастал и креп. На пляже бабуля покупала ему любимые сосиски, клубнику.
— Вкууусно. — Он любил клубничку. — Угощайся!
— У меня от клубники голова болит, — лукавила бабушка.
В южной ночи напролет играли музыканты-цикады, выверяя каждую ноту, и они слушали этот концерт, замирая от волшебства музыки, и были счастливы.
Когда пришло время, Сергей спросил про маму и отца. Она ждала этого вопроса и не стала придумывать легенду про папу-разведчика, но правды до конца сказать не смогла — зачем ему комплексы?
— Мама умерла, когда ты был совсем маленький.
— Она на небе?
— Да.
— Она нас видит?
— Да, видит и очень любит.
— Она сейчас в своем домике? — Он так называл могилку.
— В домике и на небе.
— А так бывает?
— Да, мой родной, так бывает.
— А папа?
— Папа уехал на Север, на заработки. Известий от него пока нет.
— А он вернется?
— Когда заработает много денег, тогда вернется.
— А я на кого похож?
— На маму, папу, на меня и на себя!!!
Ее воспоминания прервала медсестра.
— Обедать! — зычно кричала она.
— Какой обед, я пирожками бабулиными сыт, — запротестовал больной.
— Конечно, после таких пирожков больничная еда в рот не лезет, — засмеялась медсестра.
— Сережа, подумай про Марину, — попросила бабушка.
— Пусть он думает сначала про свое здоровье, Марины подождут, — вмешалась в разговор медсестра. — Ему надо поправляться.
— Вот-вот, а бабуля заставляет жениться, — пожаловался ей Сергей.
— Жениться? Это всегда успеется. Главное — здоровье. — И, покачивая широкими бедрами, она вышла из палаты.
Марина появилась на пороге с большим пакетом.
— Всем привет! Как здоровье?
— Я, пожалуй, пойду. Поправляйся, сынок, — бабуля засобиралась.
Лицо Марины выражало участие.
— Как ты тут, дорогой? Как кормят?
— Кормят на убой, уже щеки из-за спины видно.
— Что тебе принести?
— Марина, не переживай, у меня все есть, бабушка пирожки любимые принесла.
— Нам поговорить надо, — сказала Марина.
— Я тоже хотел поговорить, но сначала слушаю вас, сударыня.
— Давай снимем квартиру, и после выписки я заберу тебя туда. Бабушка — человек пожилой, мы молодые, и хочется пожить отдельно.
— Мариночка, — вздохнул он, — снимай квартиру, я не возражаю, переезжай. Мы с бабулей останемся в своей квартире. Она старенькая и без меня не сможет, да и не хочу я с тобой никуда переезжать. Возвращайся, так будет лучше. Прости, давно должен был тебе это сказать. Ремонт в твоем общежитии, надеюсь, закончился. Так будет лучше.
— Мне так хуже. Мы с бабушкой уже подружились. — Она заплакала.
— Марина, ну не мучай ты себя и меня. Не люблю я тебя, не срастается, да и ты меня не любишь. Встретишь еще хорошего человека. Не могу я больше себя напрягать. Прости. Не приходи ко мне.
Она вылетела из палаты, как фурия.
— Дрянь! Сколько времени зря на тебя убила! На тебя и твою бабку. Ненавижу вас обоих! Подавись своими пирожками!
Марина решительно переступала лужи, разбрызгивая грязь.
Ничего не помогло, даже ее последние увертки. А может, надо было сказать, что она беременна? — пришла в голову мысль.
— Надо хорошо подумать. Бабку я обработаю, а вот Пестерева… Пестерев сегодня просто жег, выпрягся окончательно!
Марина остановилась, вдохнула холодный воздух и решительно направилась в квартиру, где она так мечтала устроить свое семейное счастье.
— Буду думать, буду думать, буду думать, — твердила она себе. Марина понимала, что истерики, упреки, шантаж дадут ей только временный результат.
— Чего же, черт возьми, ему не хватает! Она всегда в хорошем настроении, освоила кухню, поддерживает, хвалит, ценит его, делает все, как написано в гламурных журналах. Надо еще почитать, как удержать мужчину, и посоветоваться с депутаткой Надеждой Кауровной.
Она решила, что вещи пока собирать не будет, по крайней мере сегодня.
Глава 30Доктор Штерн
Пятьдесят лет назад
Штерн стоял у могилы заключенного. Он только что поставил здесь крест и обдумывал, что делать с его дневником, как сохранить это творение рук человеческих во времени и пространстве. Тетрадь была толстая, с загнутыми страницами, исписанная почти до конца. В середине лежала фотография красивой молодой девушки. Ее глаза смеялись, и она вся была необыкновенно хороша. Профессор Штерн вспомнил свою жену, ее улыбку и любимых сыновей.
— Господи! Как будто в другой жизни!
Он мысленно вернулся к тому времени, когда к нему на прием стояла большая очередь.
— Доктор, только вы можете спасти мою жену, — умолял его тот, чье имя боялись произносить вслух.
— У вашей жены болезнь очень запущена. Почему вы не обратились раньше?
— Потому что она была здорова!
— Я сделаю все, что смогу.
— Вы спасете ее?
— Сделаю все, что смогу. Увы, я не бог.
Штерн вздохнул.
— Другая жизнь.
Он немного постоял и начал закапывать тетрадь заключенного в мерзлую землю у основания трубы. Он придавил дневник кирпичами, обломками дерева и металла, сооружение получилось крепкое.
— Пусть это будет последняя пристань твоего творчества, дружище.
В бараке шумно играли в карты. У Мартына наступила полоса неудач, он был абсолютно уверен, что сейчас должен выиграть, но какая-то вселенская несправедливость крепко держала его за руки.
— Заговор против меня! Урою всех!
Покер — игра математическая, и предсказать ее результаты невозможно, поэтому испуганные партнеры предпочли свернуть игру, чем попасть в немилость к Мартыну.
— Играем! Что слюни развесили?! — скомандовал Мартын, и карты снова пошли в ход.
— Еще не сдох, старый еврей? — увидел он вошедшего Штерна.
Профессор обессиленно лег на старую, вонючую кровать и закашлял кровью.
— Ты что, решил нас всех заразить?! Вали отсюда!
— Еще немного полежу и уйду. — Штерн медленно поднялся и побрел из барака. Идти было тяжело, ноги подламывались и дрожали, кровь хлынула горлом, и он упал на землю. Последнее, что он вспомнил, были строчки из дневника его друга-заключенного:
Ухожу в неведомые дали,
Там переживаю я разлуку.
Может, вы меня, сударыня, искали,
Я здесь рядом, протяните руку.
Глава 31Надежда Кауровна
Надежда Кауровна ждала звонка. Последний год она все время его ждала, не оставляла сотовый телефон без присмотра, потому что сын мог позвонить в любую минуту.
Коленька рос ее любимым ребенком, и чем старше он становился, тем больше нуждался в ней, в ее опеке, совете, деньгах. Да, она баловала его, потому что само решение о его рождении далось ей нелегко. Муж, как ей казалось, догадывался, что это не его ребенок, и больше любил дочь, но с Коленькой тоже занимался: учил его разбираться в автомобилях, брал на охоту и рыбалку, погружал в прочие мужские дела. Мальчик походил на нее: такой же открытый лоб, круглые глаза, порывистая и нервная натура. Сын, похожий на мать, должен быть счастливым. Осознавать, что ничего путного из любимого ребенка не получилось, было мучительно неприятно. Дочь была привязана к отцу и выросла самостоятельной, давно жила отдельно своей семьей и все время ругала мать за вечное поклонение Коленьке.
— Ты его портишь своей любовью, уничтожаешь в нем мужчину! Мама, остановись!
— Я мать, и мне лучше знать, что надо моему сыну!
— Пусть он сам хоть что-то сделает, что-то решит! Скоро будешь рот ему открывать, ложку ты уже сейчас подаешь.
— Оставь нас с Колей в покое!
— Мама, ты пожалеешь, но будет поздно! Уже поздно!
Но Надежда не представляла других форм отношений, кроме как активное вмешательство в жизнь сына. Мать совершенно искренне полагала, что только она знает, как правильно нужно действовать в тех или иных ситуациях, и оправдыв