Готовясь к делу, на котором и сложили свои буйные головы, ребята жили нелегалами, в напряженном ожидании. Чтобы разрядить обстановку на конспиративной квартире устроили попойку. Надин очутилась там случайно. Принесла привезенные из Женевы, письма от ЦК. Веселье только начиналось, ее усадили за стол, налили вина. Слово за слово, рюмка за рюмкой, она почувствовала, как кружится голова.
— Товарищ не умеет пить, — рассмеялся Арсений, он курировал подготовку этой акции, и проводил Надин в спальню, принес горячий чай, пожелал спокойной ночи. Ничего не подозревая, Надин послушно выпила, заправленным опиумом, чай, провалилась в забытье. Очнулась она оттого, что почувствовала на своей груди мужские ладони. Ни закричать, ни вырваться ей не дали. Арсений заткнул ей кляпом рот, схватил за руки.
— Давай, — кивнул первому. Затем второму, третьему, четвертому, пятому.
Ребята без лишних слов наваливались на Надин, вторгались в ее сути, бились в экзальтированном ритме, замирали от наслаждения. Хорошие, милые ее товарищи, напоминали зверей. В плену первобытного инстинкта, они были страшны в своей бессмысленной жестокости. Ни один не отказался от удовольствия. Ни один не остановил насилие. Все удовлетворили естественные надобности и продолжили пьянку.
Пьяная ватага еще трижды вваливалась в спальню. И трижды пропускала Надин «через строй». Желающих, правда, становилось все меньше. Водка делала свое дело. Валила людей с ног.
— Ты полагаешь, тебя хотели унизить? — поинтересовался на следующее день Арсений, когда стало известно, что покушение провалилось, и все ребята погибли. — Никоим образом. Революция требует жертв. Каждый кладет на алтарь то, что может. Наши товарищи отдали жизнь за святое дело. От тебя понадобилось только терпение. Идущие на смерть выше морали. Мы все в долгу перед ними. Неужели твоя обида больше чем твой долг пред революцией? Неужели последняя радость, последнее наслаждение в жизни, испытанное ребятами перед подвигом, не стоит твоих слез? Если так, тебе не место среди нас. Революция не жалеет никого и не желает довольствоваться малым. Или все, или ничего. Решай: на что ты способна ради победы святого дела. На все? Тогда слушай новое задание…
Следующие два месяца Надин провела в публичном доме. Скрывалась от полиции и училась тонкостям эротического ремесла. Затем устроилась горничной в дом генерала Евсеева. Когда его взорвали, стала компаньонкой у матери крупного нефтепромышленника Сорокина. Спустя год Надин очутилась в тюрьме и, беременная, получила предложение пойти вместо одной из сокамерниц на эшафот. Казнь беременной женщины должна была вызвать общественный резонанс. Чтобы усилить его один из тюремных врачей согласился выкрасть и передать в газету протокол вскрытия.
Пока Надин размышляла, другая девушка пожертвовала собой. Беременных тот час изолировали от прочих арестанток, облегчили режим, разрешили свидания с родными.
К Надин приехал Павел. Мать к тому времени уже умерла, отец был на водах в Германии, Лара не пожелала встречаться с сумасбродной сестрой.
— Я мечтаю погибнуть ради свободы и независимости, — гордо заявила двадцатилетняя революционерка, с прискорбием отмечая, что нисколько ни охладела к своему кумиру.
— Ну и дура, — ответил Матвеев. — Ради свободы и независимости надо жить, а не подыхать.
— Ты не понимаешь, ты думаешь только о наживе, будущее за нами, своего ребенка я выращу свободным.
Не вырастила. Ребенок умер, вскоре после того, как Надин, воспользовавшись, случаем, сбежала из тюрьмы. Новый этап ее жизни начался с очередного теракта и новой революционной специальности: изготовления бомб.
Бомбы имели химический запал, были снабжены двумя закрепленными крестообразно зажигательными и детонаторными приборами. Первые состояли из наполненных серной кислотой стеклянных трубок с баллонами и надетыми на них свинцовыми грузами. Грузы при падении ломали стекло трубки. Серная кислота выливалась и воспламеняла смесь бертолетовой соли с сахаром, вызывая взрыв гремучей ртути. Затем взрывался динамит, которым был наполнен снаряд.
Неустранимая опасность этой работы состояла в том, что иногда стекло трубки при установке ломалось прямо в руках. Многие гибли в лабораториях, Надин Бог миловал. Она лишь дважды получила сильные ожоги и лежала в больнице.
В 1900 году ее внедрили, опять под видом горничной, к Прохору Львовичу Люборецкому. Семидесятилетний полковник МВД в отставке, считался лучшим в империи специалистом по вопросам террора. и представлял реальную угрозу для Боевой Организации. В дневниках сыщика подробнейшим образом излагались принципы и приемы террорной работы, а также способы противодействия оной.
Чтобы подобраться к заветной папке Надин близко сошлась со стариком Люборецким. Стала доверенным лицом, помощником, секретарем, любовницей. Однажды, выкрав ключ от тайника, она прокралась в кабинет, открыла сейф и…
— Нехорошо, Надежда Антоновна, — услышала вдруг. — Неужели вас, госпожа Ковальчук, не учили в детстве: что воровать нельзя? И обманывать — грех. Особенно старших.
В дверях стоял Люборецкий. От неожиданности Надин вздрогнула. «Господи, как он узнал мое имя?» — подумала испуганно. Надеждой Антоновной Ковальчук ее давно никто не звал.
— Нехорошо, моя милая, — повторил Прохор Львович.
Преодолев растерянность, Надин выхватила из кармана платья револьвер.
— Неужели ты выстрелишь? После того, что между нами было?! — Люборецкий изменился в лице:
— Даже не сомневайтесь, одно движение и вы — труп.
Невзирая на решительный тон, стрелять Наде не хотелось. Прохор Львович ей нравился. Он был умен, ироничен, мил и неназойлив. Он, словно понимал, каково молодой женщине в постели со стариком и никогда не проявлял излишней настойчивости. Он был нежен, внимателен и искренно привязан к ней.
— Нет, нет…Я не хочу умирать… — прошептал Люборецкий. — Я сделаю все, что нужно, только не убивай меня.
Жалкий лепет, умоляющий взгляд, униженное ожидание, придали сил. Ощущение всемогущества переполнило Надин. С оружием в руках она чувствовала себя победительной и сильной. Она уже желала нажать на курок. Уже жаждала отобрать жизнь у человека, к которому минуту назад испытывала добрые чувства.
— Ненавижу… — зашелся в крике Прохор Львович, — всех вас ненавижу…выродки…убийцы…идейные маньяки…
— Именем революции… — дрожащим от ненависти голосом сказала Надин. — Во имя моих погибших товарищей.
Она спустила курок. Ощутила, как дернулось плечо. Увидела, как на груди Люборецкого растекается красное пятно, как старик оседает на пол, хрипит и царапает ногтями паркетный пол.
— Что же вы, медлите? Почему не стреляете? — насмешливый голос вернул к действительности. Живой невредимый Люборецкий улыбался иронично. Надин не спустила курок. Не ощутила отдачу. Страшная картинка мелькнула в ее воображении и только.
«Я не могу убить человека, — пришло понимание. — Не могу»
Она изготавливала динамитные снаряды, участвовала в покушениях, метала однажды бомбу, которая не взорвалась. Праведное и грешное смешалось в жизни, однако от последнего шага в запределье смертного греха Бог ее уберег.
Люборецкий шагнул к ней, отобрал револьвер, навел на царский портрет, висящий на стене, выстрелил. Легкий щелчок вспорол тишину комнаты.
— Наш самодержец Николай Александрович, конечно, редкий олух, но если уничтожать всех профанов и невежд, кто же останется в России?
— Он — тиран и враг свободы, — пробормотала Надин, заплетающимся языком. Разоблачение и шутка с холостыми патронами вывели ее из равновесия. — вы победили, Прохор Львович. вызывайте полицию.
— Позвольте, мне самому определить вам наказание?
Консультант по террору выдумал изысканную муку и предложил прочесть несколько глав из своих дневников. Первая, посвященная кадровой работе, ошеломила Надин.
Ее личная судьба — страстное увлечение Германом Захаровым, призыв Арсения отомстить за любимого, насилие, учиненное над ней майским вечером — все было типичными приемами вовлечения в боевую работу. Надин читала: насилием часто предваряли крупные акции. Чувство вины, раскаяния, стыд неизбежно появлявшиеся после насилия. превращали нормальных здоровых мужчин в добровольных смертников, толкали на отчаянные поступки. Девушки, пережив надругательство над своим телом, становились холодными и циничными.
«Несколько лет после того страшного майского вечера меня «подкладывали» под генералов, промышленников, политиков и чиновников, а я, идиотка, полагала это нормальным. Несколько лет я кочевала из постели в постель, не испытывая ни привязанности, ни удовольствия. Секс был обязанностью. Мужчина — объектом. Я сама — инструментом для выполнения заданий», — открывались истины, от которых не хотелось жить. От волнения Надин слегла в нервной горячке и едва выздоровев, получила телеграмму о смерти Ларисы.
Сестра умерла родами. После Оли она трижды беременела, трижды теряла ребенка. В четвертый раз потеряла себя. В поминальный девятый день скончался отец. Больное сердце не вынесло утраты.
Похоронив обоих, Надин вернулась к Люборецкому. Она могла этого не делать. Она была разоблачена. Миссия исчерпала себя. Достать дневники, так необходимые партии, было невозможно.
Прохор Львович обрадовался:
— Вы? Отлично! Раз так будем работать дальше.
— Вам не удастся сделать из меня провокатора, — прозвучал гордый ответ.
— Провокаторов без вас достаточно, мне бы человека из вас сделать, — покачал головой полковник.
— Я и так человек.
— Нет, милочка, человек — существо разумное, а вы — рабыня, робот. С вашим умом и характером стыдно не замечать очевидных вещей.
Очевидным вещам был посвящен следующий год. С ужасом и отвращением Надин открывала для себя изнанку террора. То, чему она отдала жизнь, что представлялось ей героической сказкой, ради чего гибли и рисковали ее товарищи, было, по версии Люборецкого, громадным коммерческим предприятием.
— Деньги, а не люди определяют ход исторического процесса. Движение денег к власти разрушает одни общественные устои и утверждает другие…