— Наверно…
Целую минуту мы стояли молча: она боролась со слезами, я не могла соврать, что мне срочно нужно… куда-то там.
В эту самую минуту кружившая около нас женщина решительно подошла и обратилась ко мне:
— Дочка, вот гляжу я на тебя который раз… Какая ты справная. Веселая! И такая… красивая… молоденькая. А что ж одна?
— Почему одна? — удивилась я. — Вот с Настей тут стоим. А что вы хотите?
— Ты мне так понравилась. Специально третье воскресенье прихожу. Хочу тебя посватать.
— За кого? — рассмеялась я.
— За сына моего.
— А меня не хотите? — встрепенулась Настя.
— Ты какая-то плакса, — почувствовав наш интерес, сделала заключение сваха.
— Да нет, нет… это так, сынок обидел, — невпопад ответила Настя.
— Так у тебя сын… Нет, нам надо без ребенка. Сами, чай, родим, — подмигнула мне женщина.
Мы с Настей многозначительно переглянулись и тихонько засмеялись — не над ней, конечно, а над сбывшимися словами. В церкви народу почти не осталось, и нас попросили выйти.
— Насть, ты видишь? Что я говорила? За руку возьмет…
— Девчонки! Я вам серьезно… — нахмурилась сваха. — Парень мой красавец, тридцать пять лет, работа имеется хорошая… жилплощадь отдельная. А никак не может с девушкой познакомиться, робкий. Вот ты, — она коснулась моего плеча, — очень подходяща, очень.
— Верующий? — поинтересовалась Настя.
— Не пьет, не курит, деньги в дом…
— В церковь-то ходит?
— А как же! На все праздники. Рождество, Пасха, воду мне приносит крещенскую… Давай приведу его.
Сваху ожидало большое разочарование.
— Мне тридцать девять, — сказала я. — Старая для вашего сына.
Она еще по инерции продолжала уговаривать:
— Да нет, обманываешь… Больше тридцати двух не дашь…
— У меня есть муж, — сказала я.
— Муж? Ты замужем?
— Она замужем, — ответила Настя. — А я — нет!
Сваха застыла, переваривая услышанное. Потом, ни слова не говоря, развернулась и, обиженная, пошла к выходу.
Эта история произошла за год до моего расставания с мужем. Теперь я часто ее вспоминала: сама попала в те же сети, в каких продолжала биться Настя. И пыталась убеждать себя так же, как убеждала Настю: все случающееся происходит по воле Божией. И иногда мне удавалось себя уговорить: если суждено встретить свою вторую половину, она сама найдет меня. Ни на какое море не поеду, не хочу, не девочка! Но страх остаться одинокой порой леденил душу.
В нашем храме часто появлялся Антон. Я точно не знала, при какой должности он состоял, только видела, что он помогал на службах, таскал какие-то тяжести, часто бывал в ризнице, где хранились богослужебные облачения священников, иконы, церковная утварь. Говорили, что он реставратор древних книг. Со всеми он был любезен, бабульки души в нем не чаяли, прихожане почтительно с ним раскланивались, священники были благосклонны, незамужние прихожанки при виде его опускали глаза долу. Все хорошо было в Антоне, за исключением одного: слишком был красив, статен и высок, с кудрявыми русыми волосами — эдакий благообразный русский купец Афанасий Никитин, ходивший за три моря. Он и одевался не как все: носил элегантные жилеты поверх рубахи. Думалось: не для обычной жизни предназначался Антон. Говорили, что он не женат. Я не доверяла мужчинам-красавцам. Во ВГИКе насмотрелась… взгляд мой на Антона был как на красивое природное явление.
Стала я вдруг замечать, что он посматривает на меня. Думала — показалось. Однажды на Всенощной под престольный праздник Антон в компании двух бабулек пробирался между плотно стоящих прихожан с тарелкой для денежных сборов. Около меня остановился и, волнуясь, сказал:
— С праздником, Наталья… Мне надо поговорить с тобой. Подойду после службы, хорошо?
— Подходи…
Дальше молиться было трудно. Заинтригованная, я раскидывала умом, что бы это значило…
Служба закончилась. Архиерей вышел из алтаря, благословляя, направился по ковровой дорожке к выходу и скрылся за дверьми храма. Народ потихоньку стал расходиться. Я видела, что Антон бегает с разными поручениями и машет мне издалека рукой. Минут десять я подождала и решила уйти — не к спеху, потом поговорим. Тогда он подскочил ко мне, отвел в сторону и тихо сказал:
— Слушай… Давай повенчаемся…
— Что? — вскрикнула я. — С кем?
— Со мной, — смиренно сказал он. — Как в романах говорят: предлагаю руку и сердце.
Я, что называется, потеряла дар речи. В голове пронеслась буря разных эмоций, предположений и смутных надежд.
— Чего молчишь? — поглядел в мои глаза Антон.
— А… с какой такой радости ты все это решил? Быстро, внезапно, вдруг?
— Не быстро и не внезапно. Я давно на тебя глаз положил. Тут больше не на кого смотреть.
— Ой ли? — сказала я, но лесть удалась. — Как-то странно. На ходу, невзначай…
— Что ты от меня хочешь? Я могу книгу отреставрировать, икону…
— Ладно… — Я набрала побольше воздуха и выдохнула. — Что дальше?
— Давай будем встречаться, узнаем друг друга, — посмелел Антон.
— Все как-то шиворот-навыворот. Обычно сначала люди встречаются, влюбляются, а потом решают жениться.
— Я, Наташ, в тебя влюбился. Ты такая какая-то… необычная. Не то что я. Может, я буду тебе хорошим мужем?
— Задачка…
— Ничего плохого не думай, пожалуйста. Я со своим духовником поговорил, сказал про тебя… Он благословил познакомиться…
— Вона как серьезно… — сглотнула я. — Нарочно не придумаешь.
— Слово — за тобой. Прости, Наташа, мне нужно идти. Попросили помочь, ждут там, — Антон кивнул в сторону ризницы.
Вблизи он показался мне чуть не Ильей Муромцем. За таким, кажется, будет как за каменной стеной.
— Давай погуляем где-нибудь. В Сокольниках… Хочешь, напишу номер телефона?
— В курсе, позвоню, — сказал Антон, расплывшись в обаятельной улыбке.
Если телефон узнал, дело серьезное. Я не понимала, радоваться мне или огорчаться. Странно как-то все. Те же предлагаемые обстоятельства: оба — люди творческие, обоим нужно бросать якорь. Но с важными дополнениями: оба верующие, церковные, а возраст теперь действительно поджимает.
Умиляло, что Антон обо мне уже и с духовником посоветовался. А что? Раньше родители часто сами находили своим детям вторую половину — и браки были крепкими. Или не крепкими, только видимость? Стерпится — слюбится. А вдруг не слюбится, тогда — снова каторга. Чувствовала я, что сердце все-таки расположено к жениху…
А он не звонил. Я потеряла покой. Вспомнились те молодые дни, когда в кого-то влюблялась и не знала, взаимно ли: сколько было переживаний, тоски, смуты в сердце. Почему не звонит? Может, это был розыгрыш? Все падало из рук. Я не могла сосредоточиться и работать над начатой повестью.
Наконец, дней через десять он позвонил:
— Здравствуй, Наташа.
— Здравствуй, Антон…
После приветствия несколько секунд неловкого молчания.
— Ты можешь взять свои слова обратно, я не обижусь, — сказала я.
— Что-то не так? — спросил он, и я почувствовала за собой какую-то вину. — Я специально не звонил, чтобы ты обдумала предложение.
— Брать ли кота в мешке? — усмехнулась я. — Как я могу что-то обдумывать, не зная тебя…
— Говорят, что я добряк, больше добродетелей не имеется…
— Ну хорошо, добряк. Как насчет того, чтобы погулять в Сокольниках?
— Положительно. Только у меня сейчас срочная работа. Я позвоню через три дня, хорошо?
Через три дня мы впервые гуляли в Сокольниках — по заброшенным лесным просекам, о существовании которых я не подозревала. Было романтично. Казалось, что мне снова восемнадцать лет. Подглядывая исподтишка за Антоном, я думала, могу ли полюбить его. И что такое полюбить? Привыкнуть, принять его в свою жизнь со всеми недостатками и достоинствами?
— Ты всегда такой неразговорчивый? — спросила я.
— Не знаю… По-разному.
— Эдак никогда не узнаешь, что у тебя на душе. Когда человек говорит, он проговаривается, — стимулировала я диалог. — От избытка сердца говорят уста.
— А я боюсь, что проговорюсь, — остановился он и отвел глаза, как нашкодивший мальчик, вышло очень мило.
Сущий ребенок этот Илья Муромец. Никак не могла я раскусить: прост он или хитер.
— Расскажи про свою работу, Антон, — попросила я.
Мы нашли в живописном уголке свободную скамейку, сели. Он стал интересно рассказывать о своем реставраторском ремесле, охотно отвечал на все мои вопросы по теме. Но как только я пыталась спросить что-нибудь про жизнь, Антон терялся. Как-то незаметно его рука оказалась на моем плече. В общем и целом мне понравилось. Редкие прохожие засматривались на нас. Романтическая красивая пара…
— Ты живешь один? — спросила я.
— С родителями. Я их содержу, холю и лелею.
— Они будут ревновать, если ты женишься… — предположила я.
— Да нет. Им скучно без внуков.
Этот ответ мне тоже понравился.
Безмятежное наше свидание прервалось внезапно. Антон вдруг засуетился, даже занервничал.
— Дома заказ срочный лежит. Деньги не лишние, — сказал он, поднимаясь со скамейки.
Тоже верно, не поспоришь, особенно при моих мизерных гонорарах…
Несколько раз бродили мы по аллеям Сокольников по одним и тем же местам. Казалось, что и в жизни мы кружили около главного, не умея или не желая попасть в яблочко.
— А почему ты так долго не женился? — спросила я однажды.
— Почему не женился? В восемнадцать лет, по глупости, — пожал Антон широкими плечами. — Ты ведь тоже не первый раз замужем? Если человек до сорока лет ни разу не побывал в узах Гименея, он или больной или синий чулок.
— Лишь бы Синей Бородой не оказался, — поддержала я тему.
— Почему? — удивился он.
— Как почему? — Я тоже удивилась. — Известно дело: Синяя Борода — коварный муж, убийца своих жен.
— Ну ты как скажешь, — выдохнул он, — призадумаешься.
— Думать полезно, да…
— У меня двое детей, — вдруг признался Антон.
Это меняло дело. Или не меняло? В подобных раздумьях я провела неделю. Решила, что буду им хорошей мачехой. В воображении возникали заманчивые картины совместных путешествий, радостных встреч, задушевных разговоров с антоновскими подростками — мальчиком и девочкой. Дружная большая семья — эдакое счастье до сей поры обходило меня. Я влюблялась… Или просто рассчитывала? Да, мне такой человек и нужен: спокойный, уравновешенный, не тщеславный, владеющий ремеслом, которое без натяжки можно назвать богоугодным. Именно это тогда казалось чуть ли не главным достоинством Антона. Я еще плохо представляла, «в чем состоит существенное добро», не познала, «что значит быть с Богом»… «Ибо трояким образом… — как учил авва Дорофей, — можем мы угодить Богу: или благоугождаем Ему, боясь муки, и тогда (находимся) в состоянии раба; или ища награды, исполняем повеления Божии, ради собственной пользы, и посему уподобляемся наемникам; или делаем добро ради самого добра, и (тогда) мы находимся в состоянии сына. Ибо сын, когда приходит в совершенный возраст и в разум, исполняет волю отца своего не потому, что боится быть наказанным, и не для того, чтобы получить от него награду, но, собственно, потому и хранит к нему особенную любовь и подобающее отцу почтение, что любит его, и уверен, что все имение отца принадлежит и ему». К состоянию, в котором я находилась в тот период жизни, лучше всего подходило название рабского служения Богу. Оставив старую жизнь без Бога, я еще «боялась муки» за любой малейший просчет в св