оей новой, христианской жизни. И потому отношения с Антоном в большой степени «конструировала».
Видела: Антон — церковный человек, подход его к браку вроде правильный и основательный. К добрачным отношениям не стремился… Именно этим объясняла я себе его нежелание прийти в гости, в мои коммунальные пенаты, которые, кстати, я собиралась в недалеком будущем покинуть и переехать в отдельную квартиру. Он и не приглашал к себе. Мне казалось, что жилище сорокалетнего человека может много рассказать о его владельце. Но, вероятно, это совершенно и не требуется теперь, ведь «духовник благословил». Вопрос, где мы будем жить, если поженимся, тоже висел в воздухе. Впрочем, как и некоторые другие…
Месяца через полтора после нашего официального знакомства в церкви я зазвала Антона к себе. Стол накрыла в комнате, постаралась приготовить вкусно. Он одобрил, сказал, что готовлю, как его мама. Вино пить отказался, хотя, кажется, он пришел навеселе. Я выпила пару рюмок, для куража.
— Ну так что, жених? — засмеялась я. — Ты жениться-то собираешься?
— Конечно, — поцеловал мою руку через стол.
— На ком?
— На тебе.
— Когда?
— После поста. Сейчас уж не успеем.
— После какого поста? — поинтересовалась я.
— Наташ, ты еще не сказала мне, что любишь.
— Что да, то да… А ты сам не чувствуешь?
— Нет, — не задумываясь, ответил Антон.
— Я тоже не очень чувствую, что ты меня любишь, — сказала я.
— Плохо. С тобой очень спокойно. Как за каменной стеной.
— Это я должна бы сказать по отношению к тебе.
— Я не буду тебе изменять, — признался Антон. — Правда…
— Приятно слышать.
— Устал от того, что бабье вешается на меня, спасу нет. Ты не такая. Знаешь себе цену.
Я-то думала, что Антон специально держит меня на расстоянии, чтобы сильнее привязать, а он тоже конструирует.
Посидели мы часа три — очень мило, как старые добрые знакомые. Но достаточно ли это для того, чтобы связать свою судьбу навечно с этим человеком? Вот в чем вопрос. Я не могла найти на него ответ.
— Как ты живешь в коммуналке? Это не по-человечески, — вдруг сказал Антон. — Чужие люди в твою ванну лезут, на кухне не развернешься. В суп не плюют?
— Не замечала… — смутилась я. — Мне повезло. Тут жила Анна Вячеславовна, она умерла полгода назад в возрасте девяноста пяти лет. Очень ее люблю. Она была дворянкой, многому меня научила — терпению, смирению, любви к людям, к жизни… Даже не представляю, что было бы со мной, если бы с ней не встретилась. Именно в этой коммуналке.
— Ты идеалистка, — решил Антон. — Редкий экземпляр в наше время. Хотя я сам очень люблю старушек.
— Она не была старушкой, — возразила я.
— Хорошо: люблю бабушек, которые ко всем относятся, как к любимым внукам, несмотря на их плохое поведение и несносный характер.
— Пугаешь!.. — поднялась я из-за стола. — Тебя в детстве не долюбили?
— Перелюбили… — вздохнул он.
— Несчастный, — воскликнула я и, встав из-за стола, чмокнула его в щеку. — Но симпатичный… Такой весь домашний мужчина. Чай принесу.
От моего дружеского поцелуя Антон расцвел, заулыбался, встал из-за стола, ласково, по-братски обнял меня. Показалось, что вот-вот проскочит та самая искра… Но она никак не высекалась. Я пошла на кухню, надеясь, что он включит на видном месте стоящий магнитофон, потанцуем…
Пока я ходила за чаем на коммунальную кухню, Антон, видимо, рассматривал мою комнату. Когда я вернулась с кипящим чайником, он сказал:
— У тебя так много книг… Все перечитала?
— Не все, но большую часть.
— Хорошая у тебя работа: сиди, читай…
— Да читать-то некогда особенно, писать надо.
— Писать? — удивился Антон. — Ты что, писатель?
— Писательница.
— Ты писательница? — Он сделал круглые глаза.
— Ты разве не знал? — удивилась я.
— Мне сказали, что ты — библиотекарь.
— Это что-то меняет? Не можешь любить писателя?
— С тобой ведь надо будет разговаривать. Ты умная. А я тупой, — с каким-то детским страхом выговорил красавец, косая сажень в плечах.
— Не переживай. Обещаю прикидываться дурой, — засмеялась я. — И незаметно повышать твой ай-кью.
Он вдруг обиделся совсем как ребенок, казалось, сейчас заплачет:
— Издеваешься… Книги реставрировать — тоже мозги надо иметь.
— Антоша! — воскликнула я. — Это шутка. Давай пить чай. Вот я тортик вкусненький достала по случаю.
— Намекаешь, что торт не принес?
— Ты цветы принес, успокойся. Я тебя уж в Ильи Муромцы записала этакая силища благородная… А ты обижаешься, как красна девица. Давай, Антоша, соответствуй! Влюблюсь тогда в тебя по самые уши! Не оторвешь.
— Понял, — обрадовался он. — Давай что-нибудь переставим. Шкаф неровно стоит.
Антон протянул руку, слегка коснулся полки. Сверху упали несколько книг.
— Не трогай, ничего не трогай! — заверещала я.
— Оно само, — довольно ответил Антон.
— Твоя помощь понадобится при переезде.
— Не вопрос!
Чаепитие закончилось благополучно. Мы прогулялись до метро. Прощаясь, он почему-то сказал:
— А у Ильи-то Муромца жены вовсе не было…
У меня сразу испортилось настроение. Ему этого не показала, но по дороге домой твердила:
— Да зачем ты мне такой нужен!
Заснуть долго не могла, злилась: эдак если в час по чайной ложке налаживать отношения, можно и до пятидесяти дотянуть. Любит или не любит? Люблю или не люблю? Мне же не восемнадцать лет, чтобы любовные томления переживать: в таком состоянии и писать нельзя. Проснувшись утром и увидев упавшие книги, я вдруг умилилась. Вдвоем все-таки веселее.
После этого вечера Антон, как и раньше, продолжал не замечать меня в церкви: как говорил, ради конспирации, чтобы не раздражать тайных своих поклонниц. Я больше ничего не понимала про любовь… Как в песне:
Два окна со двора
И развесистый клен…
Я как будто вчера
Первый раз был влюблен,
Прибегал я сюда,
Но звучало в ответ —
И не то чтобы да,
И не то, чтобы нет.
И не то чтобы да,
И не то чтобы нет.
Раньше слова песни мне очень нравились — именно своей недосказанностью. Но, оказывается, в этом-то как раз и ложь… Сказано ведь: «Да будет слово ваше: «да, да», «нет, нет»; а что сверх того, то от лукавого». [18 — Мф. 5:37.] Евангелие чаще надо читать…
Я решилась «рассекретиться» — поговорить со священником. Но именно с отцом Филаретом. В нашем храме он был единственный из пяти, кто вырос в священнической семье, его отец, дед, прадед и прапрадед тоже были священниками. Традиции христианского бытия в мире он впитал с молоком матери, в его роде они не прерывались. Остальные наши приходские батюшки воспитывались в обычных советских семьях, были моложе меня, большого житейского опыта не имели, их священническая практика насчитывала не более пяти — семи лет. У отца Филарета всегда был ясный взгляд на многие, самые необычные вещи, жизненную ситуацию он, что называется, схватывал на лету и быстро «разруливал». Со мной по крайней мере было так несколько раз. Я только удивлялась, что очень немногие наши прихожане замечали за отцом Филаретом подобный дар рассудительности…
Несколько раз мы договаривались о встрече, но у отца Филарета было много послушаний, что-то постоянно не срасталось. Наконец однажды, когда он выходил после службы из алтаря, я камнем встала на его дороге и взмолилась:
— Отец Филарет! Больше не могу! Дайте совет!
Он остановился, глянул на меня пронзительно и махнул головой, мол, отойдем. Прямо в храме, у окна, я минут десять сбивчиво рассказывала ему свою Love Story. Когда поняла, что история начала прокручиваться, остановилась на полуслове и спросила:
— Что это, любовь?
— Я же не бабка-отгадка, — пожал плечами отец Филарет. Помолчал и добавил: — Любовь, это знаешь… Увидел и ощутил: без этого человека жить не можешь. Я так свою супругу встретил… Надо было рукополагаться, а избранница отсутствовала.
— Где же вы ее встретили?
— В электричке увидел — в Сергиеву Лавру на семинарский экзамен ехал. Сердце заныло. Но торопился. Обратно еду — гляжу, она опять в вагоне, со спины узнал. Подошел, поздоровался. Увидела она мой подрясничек и говорит: «Я к преподобному ездила о женихе молиться», а я ей отвечаю: «Так вот я перед тобой и есть тот самый…» Да… не пожалел ни разу…
— Антон тоже сам ко мне подошел… — вставила я.
— Антон, конечно, видный парень, — подхватил отец Филарет. — Услужливый. Нравится нам. Но нам-то с ним не жить, вот ведь какое дело. Каков он внутри — не знаем. — Батюшка задумался. — Ты вот что… Давай-ка молись, чтобы Господь все плохое в нем сразу и показал тебе. Чего в долгий ящик-то откладывать. И решишь окончательно. Ишь, каков этот Антон… Глаз — алмаз. С художественным вкусом. Все, я побежал. Давай благословлю! — улыбнулся он и осенил меня наперсным крестом.
Сделав несколько шагов, отец Филарет обернулся:
— Проси Бога-то, проси!
Неожиданно для меня отец Филарет не стал рассуждать о «странностях любви», чем занята большая половина человечества и на чем зиждется вечная тема художественной литературы. Батюшкин ответ застал меня врасплох. Не сразу смирилась я с тем, что надо срочно узнавать про «плохое» в Антоне. Эдак ни с кем тогда жить не захочется. У каждого есть плохое. И как я поняла из христианских книг, это плохое надо постепенно изживать — с Божией помощью.
Антон заметил мое подавленное состояние, поинтересовался, в чем причина?
— Антоша, расскажи, пожалуйста, что в тебе есть самого плохого, а? — жалостливо попросила я.
— Да ничего особенного, как у всех, — пожал он плечами. — Ты не хочешь за меня замуж?
— Хочу. Но есть ли на то воля Божия, не понимаю.
— Эк, писательница, понесло тебя во всякие сложности. Будь проще, и народ к тебе потянется. Давай в кино, что ли, сходим?
— Давай…
Но засела в голове неприятная мысль про антоновское «плохое». Я столько уже идиллических картин совместной жизни в голове нарисовала — и что? Неужели придется расстаться? Прошло еще недели две. Наши отношения так и болтались на нулевой отметке. Ни туда ни сюда. Я, конечно, писала свою книгу, но так медленно, а срок сдачи неумолимо приближался. И я решилась. В храме, преодолевая стойкое нежелание знать правду о своем избраннике, около каждой иконы помолилась о том, чтобы Бог помог увидеть Антона таким, каков он есть. Чтобы не сделать новую ошибку. Чтобы впоследствии не было мучительно горько за бесцельно прожитые годы…