— Звони в ЖЭК. Савва, а ты молись! Иди к иконам.
И они вдвоем стали класть поклоны у икон.
Я никак не могла сообразить, где записан телефон ЖЭКа. Да все равно там никого сейчас не будет… Первое мая, курица хромая.
Не в состоянии сообразить, где и как можно перекрыть воду, я стала набирать номера знакомых мужчин — глухо…
— Крестная, звони в ЖЭК, — твердо повторил материны слова пятилетний крестник.
И я вдруг вспомнила, где записан телефон. Позвонила в ЖЭК, и — о чудо! — сразу взяли трубку. Я объяснила ситуацию: сейчас рванет, а через час поезд. Дежурная трубку-то взяла, но ответ ее был неутешительным: слесари на дальних объектах. Понятно, пьют…
— Все, отправляйтесь. Я остаюсь, — решила я.
Кума металась по комнатам, собирая вещи, не зная, что предпринять.
— Нет, ну как же мы без тебя… Нет, нет, нет… Это невозможно!
Вдруг раздался звонок в дверь.
— Кого еще несет, Господи! Не хватает до кучи, — захныкала я.
Кума побежала открывать. На пороге стоял слесарь — я его сразу узнала, приходил раньше. Он перекрыл горячую воду и сказал: «Можете ехать».
— Точно не рванет? — не верила я.
— Не рванет точно. Приедете, вызовете меня…
— Христос воскресе! — закричала я чудесному слесарю.
— Что уже? — удивился Савва.
— Бежим!
Руфочка ждала нас у вагона, отчаянно нервничая, потому что мы не успели ее ни о чем предупредить… Взмыленные от бега, в последнюю минуту мы вскочили в вагон. Отдышавшись и перебивая друг друга, стали сбивчиво и восторженно рассказывать Руфочке о случившемся: а я тогда подумала, а она сказала, а Савва учудил: схватил икону и стал ее целовать, а слесарь — чик, и все…
Но, как сказано, «при многословии не миновать греха». [29 — Притчи 10:19.] Дальше мы с кумой пустились в рассуждения о том, что бес вмешался, не хотел, чтобы мы ехали в монастырь, и мы легко отделались, потому что лукавый мог сделать вообще что-то ужасное: духовная жизнь она такая — «бдите и молитеся да не внидите в напасть», [30 — Мф. 26:41.] ухо востро надо держать. И правильные слова мы вроде говорили, все так, но не к месту и с примесью тщеславия, мол, вот какие мы с кумой продвинутые в православии…
— Я боюсь в монастырь ехать!.. — воскликнула вдруг Руфочка. — Запугали своими бесами. Сейчас Тверь будет, выйду!
Мы с кумой переглянулись и прикусили языки. Руфочка чуть не плакала. То ли какой-то страх на нее напал, то ли заупрямилась. Если бы не Савва, она, может, и выпрыгнула на перрон.
— Руфа! Там же будет Христос воскресе! Мы этих бесов знаешь как? Вот так. — И мальчишка сжал свой кулачок. — Правда-правда! Да, мам? Крестная, да? Вот так мы их! — И он двинул кулачком, изображая будто что-то выбрасывает за окно. — Ты их, главное, не бойся! Да, мам? Крестная…
— Мудро, — согласилась я, — очень мудро. — Про бесов мы не будем больше говорить! Что они нам сделают, если с нами Бог!
Поезд стал тормозить — подъезжали к Тверскому вокзалу.
Савва вдруг вскочил и побежал к выходу. Руфочка — за ним. Он бежал и смеялся:
— А вот если я выйду… Ты меня поймаешь?
— Савва! — злилась она, пытаясь поймать братишку. — Стой!
— А вот и не поймаешь!
Он добежал до тамбура, когда Руфочка схватила его за ухо и повела на место. А он заливался смехом…
— И не больно, и не больно!
Так Савва предотвратил побег…
В монастырь мы приехали в Великую Субботу. Повсюду царила людская усталость от длинных великопостных служб и телесного поста, но чувствовалась уже радость той близкой минуты, когда запоют:
Воскресение твое, Христе Спасе,
Ангели поют на небеси, и нас на земли сподоби,
чистым сердцем, Тебе славити.
Руфочка еще дулась на нас, замкнулась и молчала, не проявляя особого интереса к происходящему. Кума даже строго сказала ей:
— Зря взяли тебя с собой, весь праздник нам испортишь.
— Не брали бы, — отмахнулась она и пошла гулять по окрестностям в одиночестве.
К вечеру все собрались вместе, немного поспали. Савва очень устал от полуторасуточного переезда и все-таки из последних сил рвался на ночную службу. Конечно, мы взяли его с собой, но когда кричали: «Христос воскресе!» — Саввушка сладко спал на лавке в Михайловском соборе. Он сам вдруг проснулся в конце литургии и спросонья заплакал:
— Мама! Причастие… Уже было?
— Сейчас, сынок, вынесут… Вставай!
— А Христос уже воскресе, да? — повеселел мальчишка.
— Воистину воскресе! — ответила Руфочка, и брат с сестрой трижды поцеловались.
Утром Пасхи вчетвером мы сподобились побывать в келье у батюшки, к которому я езжу два раза в год. Пропели тропарь, похристосовались и обменялись подарками. И батюшка, про которого Руфочка была наслышана, так понравился ей своей простотой и веселой радостью, что, выйдя из кельи, она сказала:
— Жалко, если бы я его не увидела… — И наконец оттаяла.
Она не ожидала, что монахи такие мудрые и добродушные.
— То-то же… — захохотал Савва. — Хорошо, Руфочка, что ты все-таки послушала меня, да!
— А то! — весело ответила она.
Мы с кумой счастливо переглядывались.
— Здесь дух отца Иоанна Крестьянкина витает. Все дышат им, чувствуешь? — спросила я.
— Нет, — пожала плечами Руфочка.
— Нет? Не чувствуешь? — смеялась я.
Но Руфочка опять поджала губы:
— Ну так… Чуть-чуть.
— Как же ты не чувствуешь! — даже слишком строго переспросила кума у дочери.
— Что вы ко мне пристали! — поджала губы Руфочка. — Обязательно нужно настроение испортить!
Посетив маленькую келью отца Иоанна, в которой он провел последние годы жизни, мы приложились к иконам и предметам его священнического облачения. Татьяна Сергеевна, его келейница, а теперь смотрительница кельи, одарила нас конфетами и книжечками. Мы уже вышли, но она вдруг вслед окликнула Руфочку и вручила ей книгу писем Иоанна (Крестьянкина).
— Мне? — удивилась та.
— Тебе, тебе, — улыбнулась Татьяна Сергеевна. — Христос воскресе!
— Воистину воскресе! — грянули мы вместе.
— Читай, ума набирайся! — не удержалась сказать дочери кума. — Видишь, сам батюшка Иоанн переживает: что-то у тебя не так. А то читаете всякую белиберду!
Радостное настроение Руфочки снова улетучилось.
— От ваших проповедей тошнит! Достали… — воскликнула она и пошла от нас прочь. Положение снова спас Савва.
— Руфа, — побежал он за ней и громко, на весь коридор, так что мы услышали, воскликнул. — Ты же сама говорила: слушайся старших! А сама?
Руфочка остановилась, смахнула слезу и прямо посреди братского коридора схватила его на руки и закружила:
— Ладно, ладно! Мир!
И пасхальные торжества продолжились — за праздничным столом у нашей хозяйки. Мы привезли с собой много вкусностей…
— «Постившиеся и непостившиеся, возвеселитесь ныне! Трапеза обильна, насладитесь все! Телец упитанный, никто не уходи голодным!» — провозгласила я.
— Какие хорошие слова, — одобрила Руфочка. Она не постилась.
— Это слова Иоанна Златоуста, из Огласительного слова на Пасху — уточнила я.
— А что это такое? — заинтересовалась Руфочка.
— Что именно?
— Огласительное слово…
— Огласительное слово, — напряглась я, соображая, чего бы попроще сказать, — писали для наставления в православной вере оглашенных.
— Кто такие оглашенные?
— Это люди, желающие креститься. В древней Церкви было принято совершать крещение в Великую субботу накануне Пасхи, поэтому и сложилась традиция написания огласительных слов на Пасху… — объяснила я, совсем не ожидая, что для Руфочки мои слова опять сделаются подобными красной тряпке.
— То есть вы считаете меня оглашенной? — возмутилась она за общим столом. — Я тоже крещеная, как и вы. Почему считаете меня человеком второго сорта?
С чего она это взяла, непонятно. В принципе ничего нового: так беспричинно болезненно реагируют на «ущемление их прав» нецерковные люди, которые уверены, что у них «Бог в душе». Попробуй намекни им, что это не совсем так и даже совсем не так… Устала от таких, попробуй переубеди — особенно образованную молодежь. Надо было брать на пасхальные праздники только Савву, в который раз подумала я. За крестника я отвечаю перед Богом, как прививаю ему веру… А за Руфочку — нет!
— Нет! — воскликнула я.
— Христос воскресе! — крикнул Савва.
И мы грянули в который раз:
— Воистину воскресе!
Все-таки не простое это приветствие «Христос воскресе»! Оно водворяет мир и радость…
Мы договорились больше не говорить ни о Боге, ни о вере — ради мира в нашей компании, хотя мне это было совсем не по душе: но снова вспомнила я чудесное Огласительное слово Златоуста: «Кто благоразумный — войди, радуясь, в радость Господа своего! Кто потрудился, постясь, — прими ныне динарий! Кто работал с первого часа — получи ныне заслуженную плату! Кто пришел после третьего часа — с благодарностью празднуй! Кто достиг только после шестого часа — нисколько не сомневайся, ибо и ничего не теряешь! Кто замедлил и до девятого часа — приступи без всякого сомнения и боязни! Кто же подоспел прийти лишь к одиннадцатому часу — и тот не страшися своего промедления! Ибо щедр Домовладыка: принимает последнего, как и первого; ублажает пришедшего в одиннадцатый час так же, как и трудившегося с первого часа; и последнего одаряет, и первому воздает достойное; и тому дает, и этому дарует; и деяние принимает, и намерение приветствует; и труд ценит, и расположение хвалит.
Итак, все — все войдите в радость Господа своего! И первые, и последние, примите награду; богатые и бедные, друг с другом ликуйте; воздержные и беспечные, равно почтите этот день; постившиеся и непостившиеся, возвеселитесь ныне!..» Какая святая глубина в этих словах.
— Руфочка! Мы же все тебя так любим! — проникновенно сказала я.
Она это знала. И потому нам оставалось только ждать, когда посеянные семена веры взойдут в ее душе, и молиться об этом.
Мой крестник с мамой и сестрой вернулись домой. С кумой мы, конечно, перезванивались, она регулярно докладывала мне про «погоду в доме». Савва продолжал радовать двух своих мам не по-детски развитой чуткостью, он часто вспоминал и Пасху в монастыре, и особенно — батюшку. Руфочка вела себя так, будто и не было ничего такого. У нее появился молодой человек. Что там между ними было, никто не знал — то ли любовь, то ли секс… Кума пыталась с ней заговорить, что, мол, надо бы в церковь сходить, исповедаться, причаститься, но ответы были примерно в таком духе: