кого никогда еще не бывало на человеческом лице!..» (Е. А. и С. Н. Карамзины — А. Н. Карамзину).
«Особенно замечательно то, — писал Жуковский, — что в эти последние часы жизни он как будто сделался иной: буря, которая за несколько часов волновала его душу неодолимою страстью, исчезла, не оставив в ней следа; ни слова, ни воспоминания о случившемся». Описывая первые минуты после смерти, он же удивлялся происшедшей с покойным перемене: «Когда все ушли, я сел перед ним и долго один смотрел ему в лицо. Никогда в его лице я не видел ничего подобного тому, что было в нем в эту первую минуту смерти. Голова его несколько наклонилась; руки, в которых было за несколько минут какое-то судорожное движение, были спокойно протянуты, как будто упавшие для отдыха после тяжелого труда. Но что выражалось на его лице, я сказать словами не умею… Какая-то глубокая, удивительная мысль на нем развивалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое, удовольствованное знание. Всматриваясь в него, мне все хотелось спросить: «Что видишь, друг?» И что бы он ответил мне, если бы мог на минуту воскреснуть? Вот минуты в жизни нашей, которые вполне достойны названия великих… Я уверяю… что никогда на лице его не видал я выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли. Она, конечно, проскальзывала в нем и прежде. Но в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда все земное отделилось от него с прикосновением смерти. Таков был конец нашего Пушкина».
«Хотя нельзя угадать, какие слова сказал бы своему другу возродившийся через смерть великий поэт, но можно наверное отвечать за то, чего бы он не сказал. Он не сказал бы того, что твердят его неразумные поклонники, делающие из великого человека своего маленького идола. Он не сказал бы, что погиб от злой враждебной судьбы, не сказал бы, что его смерть была бессмысленною и бесцельною, не стал бы жаловаться на свет, на общественную среду, на своих врагов; в его словах не было бы укора, ропота и негодования. И эта несомненная уверенность в том, чего бы он не сказал, — уверенность, которая не нуждается ни в каких доказательствах, потому что она прямо дается простым фактическим описанием его последних часов, — эта уверенность есть последнее благодеяние, за которое мы должны быть признательны великому человеку. Окончательное торжество духа в нем и его примирение с Богом и с миром примиряют нас с его смертью: эта смерть не была безвременною» (В. С. Соловьев).
Пушкин скончался 29 января около трех часов дня. Натали осталась двадцатичетырехлетней вдовой с четырьмя малолетними детьми, не прожив с мужем и шести лет.
«Бедный Пушкин! Вот чем он заплатил за право гражданства в этих аристократических салонах, где расточал свое время и дарование! Тебе следовало идти путем человечества, а не касты: сделавшись членом последней, ты уже не мог не повиноваться законам ее. А ты был призван к высшему служению» (А. В. Никитенко).
Граф Строганов взял на себя хлопоты похорон и уговорил митрополита Серафима отпевать Пушкина, не считая его самоубийцей. Смерть на дуэли приравнивалась к самоубийству, а самоубийц лишали церковного отпевания.
«Вчера, входя в комнату, где стоял гроб, первые слова, которые поразили меня при слушании Псалтыри, который читали над усопшим, были следующие: «Правду Твою не скрых в сердце моем». [39 — «Правды Твоей не скрывал в сердце моем, возвещал верность Твою и спасение Твое, не утаивал милости Твоей и истины Твоей пред собранием великим» (Пс. 39:11).] Эти слова заключают всю загадку и причину его смерти: то есть то, что он почитал правдою, что для него, для его сердца казалось обидою, он не скрыл в себе, не укротил в себе, а высказал в ужасных и грозных выражениях своему противнику — и погиб! …Смирдин сказывал, что он продал после дуэли Пушкина на 40 тысяч его сочинений, особливо «Онегина», — написал 1 февраля А. И. Тургенев, который вместе с дядькой поэта Козловым сопроводил гроб с телом поэта к месту последнего упокоения в Святогорском монастыре.
О произошедшей дуэли (согласно законам, тяжком преступлении) было доложено по военному начальству. Полковой военный суд первой инстанции в предварительном порядке приговорил Дантеса и пушкинского секунданта К. К. Данзаса к смертной казни. Приговор докладывался вверх по начальству; в итоге секундант Пушкина подполковник Данзас ввиду его боевых заслуг был арестован на два месяца, а на деяние поэта была наложена резолюция: «преступный же поступок самого камер-юнкера Пушкина <…> по случаю его смерти предать забвению».
По изволению императора были оплачены долги Пушкина (до 120 тысяч рублей), назначена пенсия вдове и дочерям до выхода замуж, сыновья записаны в пажи, на них выделялось по 1500 рублей в год до поступления на службу. Николай I отказался назначить пенсию семье поэта, равную содержанию семьи Карамзина, как предлагал Жуковский: «Он [Жуковский] не хочет сообразить, что Карамзин человек почти святой, а какова была жизнь Пушкина?»
Жуковский порекомендовал Наталье Николаевне обратиться к протоиерею Василию Бажанову, духовнику царской фамилии, который в те горькие февральские дни часто беседовал с безутешной вдовой. Он первым уверовал в ее непорочность и на долгие годы стал ее духовным отцом. Чем священник мог утешить христианскую душу? Тем, что ее муж не стал убийцей! Бог отвел его руку от тяжкого преступления. Пушкин умер как христианин, исповедавшись и причастившись Святых Тайн. И всех простив.
Через десять дней после смерти Пушкина П. А. Вяземский писал А. Я. Булгакову: «Пушкина еще слаба, но тише и спокойнее. Она говела, исповедовалась и причастилась и каждый день беседует со священником Бажановым… Эти беседы очень умирили ее и, так сказать, смягчили ее скорбь. Священник очень тронут расположением души ее и также убежден в непорочности ее». Сам о. Василий говорил Е. Н. Загряжской о ее племяннице-вдове: «Для меня мучение оставить ее наедине с очищающим чувством собственной вины, потому что в моих глазах — она ангел чистоты».
Вдова в точности выполнила последнюю волю мужа: «Поезжай в деревню, носи по мне траур два года, а потом выходи замуж за порядочного человека». Только в 1839 году Наталья Николаевна вернулась в Петербург из Полотняного Завода, но знали об этом лишь самые близкие друзья. Ее затворничество продолжалось до 1844 года, когда Натали впервые после смерти Пушкина появилась в опере. Тогда же она познакомилась с однополчанином своего брата, генералом Петром Петровичем Ланским. И через год вышла за него замуж.
Пятница, день смерти мужа, стала траурным днем для Натальи Николаевны. До конца жизни в пятницу она никуда не выезжала, «предавалась печальным воспоминаниям и целый день ничего не ела».
После дуэли Дантес провел два месяца в Петропавловской крепости и по суду был лишен «чинов и приобретенного им Российского дворянского достоинства» и как иностранец был выслан из России. В открытой телеге, разжалованный, сопровождаемый жандармом, он был довезен до границ Российской империи и встретился с последовавшей за ним чуть позже беременной женой в Берлине. Она оставляла своих родных навсегда.
Супруги Дантес поселились в Сульце, у родного отца Жоржа, богатого помещика. Покровительствовал им и приемный отец барон де Геккерн. Семейственная жизнь молодых Дантесов-Геккеренов, продолжавшаяся шесть лет, протекала в атмосфере взаимной любви и доверия, о чем свидетельствует множество документальных и устных свидетельств потомков. Екатерина родила трех дочерей, но желанного наследника не было. Этот мальчик стал причиной ее смерти: 34-летняя женщина умерла от родовой горячки спустя месяц после родов. Первым эту весть сообщил родным Геккерн-старший. «Наша добрая, святая Катрин угасла утром в воскресенье около 10 часов на руках у мужа. Это ужасное несчастье постигло нас 15 октября (1843 г.). Я могу сказать, что смерть этой обожаемой женщины является всеобщей скорбью. Она получила необходимую помощь, которую наша церковь могла оказать ее вероисповеданию. Впрочем, жить, как она жила — это гарантия блаженства. Она, эта благородная женщина, простила всех, кто мог ее обидеть, и в свою очередь попросила у них прощения перед смертью».
Жорж Геккерн написал Наталье Ивановне, матери сестер Гончаровых, через их брата Дмитрия: «Любезный Дмитрий, я вам посылаю для г-жи вашей матушки, адрес которой мне неизвестен (потому что Катрин всегда сама надписывала конверты), вы узнаете об ужасном несчастье, которое перевернуло всю мою жизнь; не могу писать, силы мне изменяют, потому что сердце мое разрывается, оно не было подготовлено к такому несчастью…» Н. И. Гончарова не замедлила ответить зятю: «Вы обещаете, дорогой Жорж, писать мне и извещать о ваших детях. Я принимаю ваше предложение с поспешностью и благодарностью, вы можете этим заполнять ту ужасную пустоту, что я ощущаю от сознания, что Катя уже больше не счастлива на земле, о чем она мне писала в каждом своем письме. Ее безупречная жизнь и ангельский конец дают мне возможность не сомневаться, что Господь дарует ее душе нерушимый покой — награда сердцу матери, которая особливо пеклась о том, чтобы сделать своих детей достойными Божиего милосердия. Целую детей и прошу вас, дорогой Жорж, принять уверения в чувствах матери, которая всегда будет вашей преданной Н. Г.».
Жорж Дантес остался тридцатилетним вдовцом с четырьмя детьми и дожил до глубокой старости, став богатым и известным во Франции человеком, сенатором. Храня верность своей супруге, больше никогда не женился и умер 83 лет в родном доме, окруженный детьми, внуками и правнуками.
А. Ф. Онегин, русский коллекционер, всю свою жизнь посвятивший собранию рукописей, писем, семейных реликвий, связанных с жизнью и творчеством А. С. Пушкина, и основавший в своей парижской квартире первый в мире музей Пушкина (впоследствии вся его коллекция была перевезена в Россию), знал Дантеса. Дантес уверял, что не подозревал, на кого он поднимал руку, что, будучи вынужден к поединку, он все же не желал убивать противника и целил ему в ноги, что невольно причиненная им смерть великому поэту тяготит его.