– Что постепенно? – полюбопытствовал Федор Михайлович.
– Постепенно появляются задержки, завязывается дискуссия. Вы и сами видели, когда Чебурашка (медведь с большими ушами) услышал о своей доброте, то перестал меня мучить и вступил со мной в диалог.
– Но потом-то он вас все равно убил?
– Убил, но после диалога. Лиха беда начало, как говорится.
После заявления сказочника участники беседы надолго замолчали. Убийство, хоть и в результате диалога, радостных перспектив не обещало. Паузу прервал знакомый Федору Михайловичу французистый господин, улепетывавший от буйного мушкетера, обвинявшего его в отравлении любимой.
– Месье, – решительно сказал французик, – меня зовут Александр Дюма, и я не могу не вмешаться в ваш спор. Месье, вы как дети малые, ей-богу. Доброта, образование, отрицание реальности… Как будто персонажи – живые люди. Я понимаю, рай, загробная жизнь, акценты смещаются, но всему есть предел. Персонажи несоизмеримо ниже нас, в конце концов, это мы их создали, а не наоборот. Да, на их стороне, так сказать, физическая сила, но что эта сила по сравнению с силой ума? Они просто быдло, как говорят у вас на родине, уважаемый Федор Михайлович. Вам ли не знать! И поступать с ними следует самым жестким образом.
– Что же вы предлагаете конкретно? – из самого дальнего угла, явно поддерживая жесткую линию, угрюмо подал голос до этого молчавший господин Пелевин.
– В ваше время, месье, это называли боевым пиаром с элементами разводки. Надеюсь, вы меня поняли, а для остальных расшифрую. Стрелки надо переводить или, выражаясь литературно, снимать с себя ответственность. Народу необходимы образ врага и национальная идея. Удивляете вы меня, месье, ведь писатели же! В книгах такие интриги закручивали, что сам Господь восхищался. А в жизни слабо? Я, конечно, понимаю, мне, автору авантюрных плутовских романов, легко говорить, но и вы все-таки далеко не битники из шестидесятых, классики, без сомнений. Уж интригу заплести – это в ваших силах. Слышали, как я д’Артаньяну кричал, что это негры Констанцию убили. Вот примерно так.
– Но ведь он не верил вам, достопочтенный господин Александр? – желая подловить самоуверенного французика, спросил Федор Михайлович.
– Это он вчера не верил, а до этого два месяца по всему раю литературных негров искал, которые за меня всю черную работу сделали. Не нашел, к сожалению, – Бог негров в рай не берет. Я, конечно, в литературном аспекте говорю, а не в расовом. Но два месяца каникул я все же имел. Кто из вас, месье, может здесь похвастаться двумя месяцами? Максимум – два часа, я думаю. И вообще, месье, мы и вправду ни в чем не виноваты. Мы сами – персонажи, нас Бог написал, вот к нему и претензии. Запомните, коллеги, Господь – идея богатейшая. Я, когда мушкетерам и графу Монте-Кристо объяснил, они аж взвились. Портос сказал, что из-под земли достанет вредного старикашку, а граф согласился финансировать поиски. Я три года, целых три года, наслаждался в одиночестве райским покоем.
– Ну и чего, нашли? – мудро усмехаясь, спросил Лев Николаевич Толстой.
– Кого, чего нашли? – не понял Дюма.
– Господа нашего нашли?
– Нашли, – как-то сразу погрустнев, ответил французский беллетрист, – нашли, к сожалению, он им быстро все растолковал, слава ему во веки веков. Персонажи мои потом три года без перерыва меня мучали в отместку. Но три года до этого я отдыхал. И потом, они же наивные, как дети. С Богом не получилось, они на следующую ерунду клюют. Главное – придумывать быстро. Можно даже попытаться заранее перескакивать с одной ерунды на другую, не доводя, так сказать, до трагического финала. Память у них короткая. Я вот планирую жидо-масонский заговор продвигать, перспективная тема, по-моему, на десятилетие хватит точно. Вы как думаете, месье?
– Жульничество, – сурово сказал граф Толстой.
– Третий класс вторая четверть, – загадочно прокомментировал Пелевин. – Слишком просто. И потом, ничего не существует, даже вашей наивной хитрости.
– Согласен, – быстро кивнул сказочник Успенский, – целиком согласен с предыдущим оратором. У Матроскина бы не прокатило, он сам, знаете, какой хитрющий, похитрее вас будет. Я его с одного знакомого директора рыбного магазина писал. Наума Моисеевича Матроскинда. Замечательный человек, он вам сам какую угодно национальную идею нарисует и образ врага рыбьими хвостиками выложит так, что от настоящего не отличите.
Федор Михайлович, в отличие от коллег, ничего комментировать не стал, а только поблагодарил господина Дюма за отличный, но, видимо, еще не до конца доведенный до ума способ. И двинулся дальше. Кого он только не встретил в дивной райской долине! Цвет мировой литературы, выдающиеся умы и перья наперебой советовали ему, как лучше увернуться от неизбежных в раю неприятностей. Шекспир предложил огорошивать персонажей какой-нибудь нерешаемой логической загадкой, вроде вопроса «быть или не быть?» или предложения вырезать ножом фунт авторской плоти, не пролив при этом ни капли авторской крови. Утверждал, что эффекта от логической мины хватает ровно на время, необходимое, чтобы забраться на самую высокую и толстую сосну в округе. А там, когда еще персонажи дерево спилят?! Заикающийся от страха Жюль Верн отвел господина Достоевского в сторонку и заговорщицким шепотом сообщил, что с преследующим его воздушным шаром он почти договорился и через недельку-другую можно будет улететь из этого сомнительного рая к черту. Именно к черту, ходят слухи, что у черта писателям живется значительно лучше. Случайно услышавший их разговор господин по имени Иосиф грустно заметил, что менять одну империю на другую нет никакого смысла, он попробовал еще при жизни, но ничего путного из этого не вышло, несмотря на Нобелевскую премию. Гораздо лучше жить в провинции у моря или хотя бы вон за теми горами, поближе к вершине. Потому что редкий персонаж доползет до середины горы. Только самые злые. Чем-то неуловимо похожий на Федора Михайловича человек в телогрейке, не представившись, уволок великого писателя в кусты и, показав на тряпочку со странной аббревиатурой Щ-282, нашитой на груди, с места в карьер заявил:
– Конспирация превыше всего, мы с вами, каторжане с опытом, не должны расслабляться ни на секунду. Белая тирания Господа в раю рано или поздно падет. Живи не по лжи! Не верь, не бойся, не проси! Только так выживешь. Встречаемся у излучины ручья завтра. Пароль: «Вы, случайно, не видели Ивана Денисовича?» Отзыв: «Не видел, но где-то недалеко бодался теленок с дубом».
Пробормотав этот бессмысленный, на взгляд господина Достоевского, набор фраз, человек замолчал и вопросительно посмотрел на Федора Михайловича.
– С каким дубом, – не понимая, как реагировать, спросил тот. – С тем, который за графом Толстым гоняется?
– Забудьте, – быстро ответил человек. – А лучше сожгите и съешьте. Я в вас ошибся.
– Что забыть-то? – крикнул Федор Михайлович в спину удаляющемуся человеку. Но ответа не услышал, каторжанин с опытом растворился во мраке.
Чудаков в раю хватало, и каждый предлагал собственный рецепт облегчения страданий. Странная парочка, отрекомендовавшаяся сначала братьями Вачовски, а после заминки – братом и сестрой Вачовски, уверяла Достоевского, что все окружающие – это матрица, созданная неведомыми компьютерами и их главарем-суперкомпьютером по кличке Господь. На самом деле они все висят в желеобразных коконах под землей и видят страшные сны. Концепция напоминала теорию господина Пелевина, но была все-таки более оптимистичной, потому что подразумевала, что настоящий мир где-то существует и можно проснуться. Более того, братья и сестры утверждали, что Федор Михайлович как раз и есть супергерой по имени Нео, который поможет проснуться всем. Для этого лишь нужно выбрать из красной и синей таблетки красную, выпить ее, тут-то морок и развеется. При всей абсурдности предложения брат и сестра выглядели очень милыми людьми. Господин Достоевский не смог им отказать и выпил красную таблетку. Тут с ним начались весьма странные метаморфозы. Ему показалось, что он совсем не господин Достоевский, а некий писатель из России 2015 года, бывший жандарм, в котором неожиданно прорезался недюжинный литературный талант. Но и талант жандарма как бы не до конца заснул. Сочетание было настолько контрастным, русским и любимым им при жизни, что Федор Михайлович почувствовал себя в теле жандарма-писателя как дома. Тем более что тело находилось не в раю, а на берегу красивейшей русской реки Оки, посреди каких-то плохо выглядящих молодых людей (тоже вроде писателей) и похожих на них подруг. Над собравшейся группой развевалось красное знамя и дымок от костерка, на котором жарилось мясо. Рука литературного праправнука великого писателя сжимала бутылку водки со странным названием «Путинка». Подняв ее над собой, как знамя, не совсем понятными Достоевскому словами потомок начал говорить тост:
– Други мои и соратники, как поется в песне, «взвейтесь кострами, синие ночи, мы, пионеры, дети рабочих, близится эра светлых годов, клич пионера – всегда будь готов!». Будьте готовы и вы, други мои, потому что близится наша эра. Крым уже наш, а все остальное будет нашим скоро. Одряхлевшая продажная власть нуждается в нашей свежей русской рабочей крови. Русская кровь, она именно рабочая, как рабочее тело в твердотопливной межконтинентальной ракете стратегического назначения. Судьба русской рабочей крови – сгореть в плотных слоях атмосферы, сгореть, но прорваться к своему предназначению. Россия пробуждается, бегут из страны нувориши-западники, прячутся в норы изнеженные и развращенные либералы. Мы приходим на их место. Мы, выросшие в деревнях и маленьких городках нашей родины, мы, униженные и оскорбленные, как называл нас Достоевский, мы, служившие в ментурах и впахивавшие на металлургических комбинатах, мы, чьи пот и кровь, пропитанные дешевой водкой, превращались в немыслимые бабки, утекавшие в чистенькие офшорные гавани. Мы наконец возьмем свое, принадлежащее нам по праву…
Федору Михайловичу вдруг стало неуютно в таком еще недавно удобном теле. Слова бывшего жандарма попахивали революцией. «Это же Бесы мои, один в один, – ужасаясь, думал Достоевский, – речь Верховенского на собрании революционного кружка. Но почему он против либералов и западников, революционеры же вроде наоборот? И при чем здесь Крым? Неужели Господь начал воплощать навеянный мною сюжетик и позволил мне одним глазком заглянуть в будущее? Или это подлые братья-сестры Вачовски отравили меня, и грезится мне в больном сне немыслимое?» Так и не придя к определенным выводам, Федор Михайлович кое-как снова приладился к телу жандарма-писателя и стал слушать дальше: