а развернула одеяло. Оттуда выпали две небольшие картонные упаковки – электрические лампочки. «Во французских отелях любят экономить на электричестве, – сообщал Клерфэ во второй записке. – Вверните эти лампочки вместо ваших, и жизнь станет вдвое веселей».
Она немедленно последовала его совету. Теперь, по крайней мере, стало можно читать. Ведь швейцар принес еще и газету. Она ее пролистала, но уже вскоре отложила. Ее все это уже не касается. Слишком мало у нее времени. Ей уже не узнать, кого на следующий год выберут президентом и какая партия получит большинство в парламенте. Да и неинтересно ей это. Ей только одно важно – воля к жизни. К ее собственной жизни.
Она оделась. У нее все-таки есть последний адрес дяди, откуда полгода назад он ей писал. Вот туда она и поедет, хоть что-нибудь разузнает.
Разузнавать ничего не потребовалось. Дядя никуда и не съезжал. Просто отказался от телефона.
– Твои деньги? – повторил он. – Как знаешь. Я тебе каждый месяц посылал в Швейцарию, это было хлопотно, разрешение на перевод средств за границу получить трудно. Разумеется, могу распорядиться ежемесячно переводить тебе ту же сумму во Францию. Скажи, куда.
– Не хочу ежемесячно. Хочу все и сразу.
– С чего вдруг?
– Мне нужны платья.
Старик смотрел на нее в упор.
– Ты совершенно как твой отец. Будь он…
– Он умер, дядюшка Гастон.
Дядюшка опустил глаза и теперь пристально разглядывал свои пухлые белые руки.
– У тебя совсем не так много денег. Что тебе здесь, во Франции, понадобилось? Бог мой, да если бы мне выпало счастье жить в Швейцарии!
– Я в Швейцарии не жила. Я там в больнице лежала.
– Но ты же ничего не смыслишь в деньгах. За пару недель все растратишь. И останешься ни с чем…
– Не исключено, – проронила Лилиан.
Он испуганно вскинул на нее глаза.
– И что тогда?
– Не бойся, тебе на шею не сяду.
– Тебе замуж надо. Ты выздоровела?
– Еще бы… Иначе как бы я приехала?
– Тебе замуж надо.
Лилиан рассмеялась – слишком уж очевидно было желание дядюшки переложить ответственность за нее на кого-то другого.
– Тебе замуж надо, – повторил он. – Я мог бы посодействовать, познакомить тебя с людьми…
Лилиан снова рассмеялась, однако ей даже стало любопытно, что именно у старикана на уме. Ему ведь под восемьдесят, думала она, а ведет себя так, будто еще на восемьдесят лет намерен себя обеспечить.
– Хорошо, – ответила она. – Еще только одно мне скажи: чем ты занимаешься, когда один остаешься?
Птичья головка дядюшки воззрилась на нее озадаченно.
– Да чем угодно… не знаю… чем-то занимаюсь… что за дурацкий вопрос! Зачем тебе?
– Тебе никогда не приходила в голову мысль забрать все сбережения, уехать куда подальше и все промотать?
– Вся в отца! – презрительно процедил старик. – Тоже никакого понятия о долге, об ответственности! По делу надо бы учредить над тобой опеку.
– Не получится. Видишь ли, тебе кажется, что я попусту растрачиваю свои деньги, а мне – что ты попусту растрачиваешь свою жизнь. Вот пусть каждый при своем мнении и остается. И обеспечь мне получение денег завтра же. Я платья должна купить!
– Где? – встрепенулся старый попугай.
– Думаю, у Баленсиаги. Не забывай: это мои деньги.
– Твоя мать…
– До завтра, – прощебетала Лилиан и чмокнула дядюшку в лоб.
– Послушай, Лилиан, не делай глупостей! Ты и так очень хорошо одета. А у этих модельеров туалеты стоят целое состояние!
– Очень может быть, – беззаботно проронила Лилиан, глядя на окна домов по другую сторону двора: в серых стеклах, словно в мутных зеркалах, отражались последние блики угасающего вечера.
– Вся в отца! – Старик и вправду был в ужасе. – Точь-в-точь! Если бы не его безумные прожекты, ты могла бы жить без забот без хлопот!
– Дядюшка Гастон, а мне вот сказали, что в наше время есть два способа потерять деньги. Один – это копить и экономить, а второй – потратить. Расскажи лучше, сам-то ты как?
Дядя только рукой махнул.
– Сама видишь. Кому сейчас легко? Тяжелые времена. А я беден.
Лилиан огляделась. Красивая антикварная мебель, мягкие кресла в чехлах, хрустальная люстра, заботливо обернутая марлей, несколько хороших картин.
– Ты всегда был скуповат, дядюшка Гастон, – сказала она. – Но теперь-то чего ради тебе скупиться?
Он уставился на нее птичьими бусинами глаз.
– Ты хочешь жить у меня? У меня мало места…
– Места у тебя вполне достаточно, но жить я у тебя не хочу. Дядюшка, сколько тебе, собственно, лет? Ты ведь, кажется, был на двадцать лет старше отца?
Старик явно растерялся.
– Зачем ты спрашиваешь, если и так знаешь?
– И ты не боишься смерти?
Дядюшка Гастон помолчал.
– У тебя ужасные манеры, – тихо проронил он наконец.
– Это правда. Напрасно я тебя спросила. Но я так часто себе самой задаю этот вопрос, что забываю, насколько он иногда пугает других.
– На здоровье пока не жалуюсь. Так что если ты рассчитываешь на скорое наследство, то, боюсь, тебя ждет разочарование.
Лилиан рассмеялась:
– Вот уж на что я никак не рассчитываю! А живу я в отеле и тебя обременять не собираюсь.
– В каком отеле? – встрепенулся дядюшка.
– В «Биссоне».
– Слава богу! Я бы не удивился, если бы ты поселилась в «Рице».
– Я тоже, – беззаботно ответила Лилиан.
Клерфэ заехал за ней. И повез в ресторан «Гран Вефур».
– Ну и как прошла первая встреча со здешним низинным миром? – поинтересовался он.
– Не знаю, у меня такое чувство, будто люди здесь собираются жить вечно. По крайней мере, так они себя ведут. Вцепились в свое имущество, как будто оно дороже жизни.
Клерфэ усмехнулся:
– А ведь в прошлую войну как все клялись, если выживут, не повторять прежних ошибок. Человек – великий мастер забвения.
– Ты тоже все забыл? – спросила Лилиан.
– Я очень старался. Надеюсь, мне не вполне это удалось.
– Я за это тебя люблю?
– Ты меня не любишь. Если б любила, не произносила бы это слово с такой легкостью. Ты бы мне этого вообще не сказала.
– Может, я люблю тебя, потому что ты не думаешь о будущем?
– Тогда ты любила бы каждого мужчину в санатории. Предлагаю на ужин камбалу с жареным миндалем и к ней молодое монтраше.
– Тогда почему я тебя люблю?
– Потому что под руку попался. И потому, что ты любишь жизнь. Я для тебя просто-напросто безымянный кусок жизни. Это чертовски опасно.
– Для меня?
– Для безымянного. Его можно кем угодно заменить.
– Меня тоже, – сказала Лилиан. – Меня тоже, Клерфэ.
– В этом я уже не очень-то уверен. Будь я поумней, бежал бы со всех ног.
– Ты еще и прийти ко мне толком не успел.
– Завтра утром уезжаю.
– Куда? – спросила Лилиан, не поверив услышанному.
– Далеко. Мне в Рим надо срочно.
– А мне к Баленсиаге, платья купить. Это еще дальше, чем в Рим.
– Я действительно уезжаю. Надо уладить дела с контрактом.
– Хорошо, – сказала Лилиан. – Это даст мне время с головой окунуться в мир моды. Мой дядюшка Гастон уже подумывает учредить надо мной опеку – или замуж выдать.
Клерфэ улыбнулся:
– Хочет из одной тюрьмы поскорее запихнуть тебя в другую, пока ты не распробовала вкус свободы.
– А что такое свобода?
– Я и сам не знаю. Знаю одно: это не безответственность и не жизнь без цели. Отрицательное определение всегда подыскать легче.
– Когда вернешься?
– Через несколько дней.
– У тебя в Риме кто-то есть?
– Да.
– Я так и думала.
– Почему?
– Было бы странно, если б ты был один. Я ведь тоже была не одна, когда ты появился.
– А теперь?
– Теперь, – сказала Лилиан, – теперь я слишком опьянена собой в этой другой жизни, чтобы задумываться еще и об этом.
На следующий день после обеда она отправилась к Баленсиаге. Если не считать спортивных вещей, одежды у нее было совсем немного: несколько платьев еще довоенного покроя, ну и парочка от матери, перешитых по случаю у дешевой портнихи.
Теперь она внимательно присматривалась к женщинам в зале. Она изучала их наряды и вглядывалась в их лица, надеясь прочесть в них хоть что-то похожее на собственные чаяния. Тщетно. Она видела сварливые, стареющие, какие-то попугайские физиономии, накрашенные сверх всякой меры, немигающие, неприязненные глаза в складках морщин, видела и женщин помоложе, и совсем молоденьких, утонченно изящных красоток, в чьих скептических взглядах читался лишь один, зато непостижимо хищный интерес к простейшим радостям бытия. Была здесь и стайка холеных американок, бездумно щебечущих болтушек. Лишь изредка в этом калейдоскопе взбудораженной пустоты светлым пятном иссякающей жизни среди мертвенных манекенов мелькало лицо, чаще всего уже пожилое, отмеченное чарами истинной человечности, неподвластное лихорадке ажиотажа, тронутое той редкой печатью возраста, которая, как патина на драгоценном сосуде, ложится на поверхность не щербинами времени, но благородным мерцанием красоты.
Тем временем начался показ моделей. Лилиан прислушивалась к приглушенному шуму большого города, который отголосками слабой барабанной дроби доносился сюда, словно дыхание современных джунглей из стали, бетона и стекла. Казалось, этим же дыханием занесло на подиум и всех этих неправдоподобно стройных, неестественно гибких манекенщиц, которые, словно диковинные звери, этакими длинными двуногими хамелеонами то и дело стремительно меняли наряды, как окраску, в непроницаемом молчании дефилируя перед рядами кресел.
Она выбрала пять платьев.
– Хотите сейчас примерить? – спросила продавщица.
– А можно?
– Конечно. Вот эти три вам подойдут. Остальные, пожалуй, чуть великоваты.
– Когда я смогу их получить?
– А когда бы вы хотели?
– Немедленно.
Продавщица рассмеялась:
– «Немедленно» означает у нас недели три-четыре, никак не меньше.
– Но мне нужно сейчас же. А вот эти, готовые модели, если подойдут, я могу купить?