К их столику подошел продавец игрушек. Поставил на скатерть парочку заводных плюшевых скотч-терьеров и пустил бегать.
– Мне некогда осматриваться, – ответила Лилиан. – На повторы у меня нет времени.
Де Пэстр поймал собачонок и вернул продавцу.
– Вы уверены, что это всегда повторы?
Лилиан весело кивнула.
– Для меня-то уж точно. Разница в мелких деталях несущественна. Вариации мне не интересны.
– Только квинтэссенция?
– Только если я могу что-то из нее извлечь? А просто другой мужчина – это ведь было бы то же самое. Вы ведь это имели в виду? Кажется, я слишком прямо изъясняюсь…
Продавец игрушек тем временем успел расставить на их столике целый курятник. Подошедший хозяин отогнал его и подал фламбированные в роме персики и кофе эспрессо.
– И у вас никогда не бывает чувства, что вы что-то можете упустить? – спросил де Пэстр.
Лилиан, вскинув на него глаза, помолчала.
– Что? – спросила она напрямик.
– Приключение. Неожиданность. Нечто новое. Еще неизведанное.
– Я с таким чувством сюда приехала. С чувством, что я упустила увидеть Нью-Йорк, Йокогаму, Таити, упустила повстречать Аполлона, Диониса, Дон Жуана и Будду. Теперь это чувство уже в прошлом.
– С каких пор?
– Уже несколько дней.
– Почему?
– Потому что уразумела: упустить можно только самого себя.
– И где же вы этому научились?
– У себя в номере, у окна.
– Теперь я в третий раз вас спрошу: чему вы улыбаетесь?
– Тому, что дышу. Тому, что я здесь, и вечер такой, и мы говорим ерунду.
– По-вашему, это ерунда?
– По-моему, все ерунда. У них здесь коньяк подают?
– Есть граппа, старая и очень хорошая, – порекомендовал де Пэстр. – Я вам завидую.
Лилиан рассмеялась.
– Вы изменились, – продолжал виконт. – Вы совсем иная, чем были в Париже. Вы сами-то можете это объяснить?
Лилиан пожала плечами:
– Не знаю. Может, просто рассталась с иллюзией, что каждый имеет право на жизнь, и, как следствие, с верой, что на свете есть справедливость.
– Ужасный цинизм.
– Ужасный, – согласилась Лилиан и допила свою граппу. – Надеюсь, смогу и дальше его придерживаться. По крайней мере, какое-то время.
– Похоже, я и вправду опоздал, – вздохнул де Пэстр. – То ли на пару дней, то ли на несколько часов. Когда вы уезжаете? Завтра?
– Послезавтра.
– Да, похоже на то. А жаль.
– Жаль, – повторила Лилиан. – Хотя это совсем не такое печальное слово, как кажется.
– Это тоже одно из ваших новых открытий?
– Да, из сегодняшних.
Виконт учтиво отодвинул ее стул.
– Остается надежда на завтрашние.
– А вот надежда, – сказала Лилиан, – как раз гораздо более печальное слово, чем кажется.
15
Клерфэ, конечно, искал ее в Париже. Потом предположил, что она вернулась в санаторий. Телефонный звонок убедил его в ошибочности этой догадки. Новые поиски, ни в Риме, ни в Париже, ни к чему не привели. В конце концов он решил, что она просто его бросила. Ведь даже дядюшка Гастон весьма раздраженно сообщил ему, что понятия не имеет, куда подевалась племянница, да его это и не касается. Клерфэ пытался ее забыть и жить, как жил прежде, но с тем же успехом можно пытаться танцевать на клею.
Спустя неделю после возвращения он встретился с Лидией Морелли.
– Ну что, упорхнула твоя ласточка? – поинтересовалась она.
– Похоже, она тебя и вправду взволновала. Раньше ты про других женщин вообще не спрашивала.
– Так она тебя бросила?
– «Бросила!» – с усмешкой повторил Клерфэ. – Что за допотопные выражения!
– Одно из самых древних в мире. – Лидия смотрела на него испытующе.
– У нас что – семейная сцена в духе конца прошлого века?
– Значит, ты и правда влюблен.
– А ты и вправду ревнуешь.
– Я-то ревную, но ты страдаешь. В этом вся разница.
– Неужели?
– Конечно. Я-то знаю, к кому я ревную, а ты нет. Лучше закажи мне что-нибудь выпить.
Клерфэ пригласил ее поужинать. На протяжении вечера он все сильнее чувствовал, как при мысли о Лилиан недоумение и растерянность постепенно сменяются примитивной злостью мужчины, которого бросили прежде, чем он сам, первым, успел это сделать. Похоже, Лидия нащупала самое уязвимое место и уж иглу вонзила от души.
– Тебе жениться пора, – посоветовала она в конце ужина.
– На ком?
– Не знаю. Но ты созрел для женитьбы.
– На тебе?
Она улыбнулась.
– Ну нет, я не настолько жестока. К тому же на меня у тебя денег не хватит. Найди себе кого-нибудь с деньгами. Сейчас полно богатых женщин. Сколько ты еще собираешься гоняться? Гонки – это ведь для молодых.
Клерфэ кивнул:
– Я в курсе, Лидия.
– Да ладно, не строй такое лицо. Все мы не молодеем. Надо уметь как-то устраиваться в жизни, пока не поздно.
– Надо?
– Не валяй дурака. А как иначе?
«А я вот знаю кое-кого, кто не хочет устраиваться», – подумал он.
– Может, ты и невесту мне уже присмотрела? Что-то больно ты стала заботливая.
Лидия глянула пристально.
– Можно и это обсудить. А ты, я смотрю, переменился.
Клерфэ покачал головой, поднимаясь.
– Всего хорошего, Лидия.
Она подошла совсем близко.
– Ты ведь еще вернешься?
– Сколько мы уже знакомы?
– Четыре года. Но с перерывами.
– Да уж, перерывов полно, как прорех от моли.
– Как в отношениях двух людей, которые не отягощают себя обязательствами, имеют все и ничем не желают поступиться.
– Вот уж неверно – ни то, ни другое.
– По-моему, мы были неплохой парой, Клерфэ.
– Разе что как люди, которые никому в пару не годятся.
– Не знаю, не знаю. Раскрыть тебе одну маленькую тайну?
– Что тайн в мире вовсе нет и что все в мире – тайна?
– Ну, это что-то мужское. А вот тебе женское. Все в жизни не настолько хорошо и не настолько плохо, как нам кажется. И нет на свете ничего окончательного. Приходи сегодня вечером.
Он не пошел. На душе было муторно и мерзко. Все было не так, как бывало прежде в подобных случаях. Ему не только Лилиан недоставало – недоставало чего-то в себе самом. Он и сам не понимал, когда и как перенял что-то от ее отношения к жизни. «Жизни, в которой нет завтра, – думал он. – Но ведь так жить нельзя, завтра есть, должно быть, по крайней мере для него, даже при его профессии».
Она меня выбила из колеи, отлучила от всего, изумлялся он про себя. С ней я помолодел как мальчишка, но и поглупел. Раньше отправился бы просто к Лидии Морелли, пробыл сколько хочется, и дело с концом; а теперь, пойди я к ней, я бы чувствовал себя провинившимся гимназистом, и на душе было бы горькое похмелье как от мерзкого пойла. Надо было на Лилиан жениться, корил себя он. Да, это бы все решило! Лидия, наверно, права, хоть и совсем не то имела в виду. Но он-то всю жизнь ни о какой женитьбе даже не помышлял! Теперь же эта мысль казалась ему настолько само собой разумеющейся, что он вообще не понимал, как она не приходила ему в голову прежде. Ведь жизнь без Лилиан он теперь просто не может себе представить. И это не трагедия, и не романтика, никакая не сентиментальщина – просто жизнь без нее виделась теперь унылой чередой бессмысленных лет, как коридор с вереницей одинаковых комнат, в которых не зажигают света.
Он прекратил поиски. Просто знал, что это бессмысленно: даже если она вернулась – она либо сама к нему придет, либо нет. Он и не догадывался, что она уже в Париже и снова поселилась в гостинице «Биссон». Ей нужно было еще несколько дней побыть одной. Хотелось, когда Клерфэ увидит ее снова, чувствовать себя окрепшей и выглядеть вполне здоровой. Она много спала, в город не выходила вовсе. И пока Клерфэ сторожил в отеле «Риц» ее чемоданы, вполне обходилась двумя саквояжами, которые брала с собой на Сицилию.
Странное это было чувство: казалось, после сильного шторма она все-таки вернулась в гавань, но сама гавань за это время изменилась. Преобразился весь ее облик, вернее, он предстал как бы в ином свете. Все виделось четче, определеннее, как-то беспощадней, хотя и без скорби. Да, буря миновала. И унесла с собой розовое марево надежд. Спасения нет. И жалости тоже. Шум уже начал стихать. Еще немного – и она услышит биение своего сердца. Биение, в котором будет не только зов, но и ответ.
Первым, кого она навестила, оказался дядюшка Гастон. Тот опешил от неожиданности, но после минутного замешательства выказал, хотя и с опаской, нечто вроде радости.
– Где ты теперь живешь? – поинтересовался он.
– В «Биссоне». Там недорого, дядюшка Гастон.
– Думаешь, деньги сами собой растут, за одну ночь? При таких расходах ты скоро останешься без гроша. Знаешь, на сколько тебе хватит, если ты и дальше намерена так транжирить?
– Не-а. И знать не хочу.
«Поторапливайся умирать!» – усмехнулась она про себя.
– Ты всегда жила не по средствам. А были времена, когда люди умели обходиться только процентами с капитала.
Лилиан рассмеялась:
– Я слышала, в Базеле, у швейцарцев, мотом считается даже тот, кто на проценты с процентов прожить не может.
– О, Швейцария! – восторженно вздохнул дядя, будто речь идет о Венере Каллипиге. – При такой-то валюте! Счастливый народ! – Он посмотрел на Лилиан. – Я мог бы предоставить тебе комнату у себя. Сэкономила бы на гостинице.
Лилиан обвела глазами стены. Он оплетет ее здесь, как паутиной, лишь бы удержать под колпаком, пронеслось в голове. Да, будет стеречь. Боится, что придется тратить на нее свои денежки. Она поборола секундное искушение выложить ему всю правду.
– Тебе не придется на меня тратиться, дядюшка Гастон, – твердо сказала она. – Никогда!
– Молодой Буало частенько о тебе спрашивал.
– Это кто?
– Сын часовщика Буало. Очень достойное семейство. Мать…
– Это который с заячьей губой?
– Что значит «с заячьей губой!» Где ты нахваталась этих вульгарных выражений?! Подумаешь, мелкий изъян, в родовитых семьях такое не редкость. Кроме того, прооперирован. Почти незаметен. В конце концов, мужчина – это тебе не манекенщица!