Сказанное характерно даже для тех учащихся, которые хорошо знакомы с соответствующим фонетическим материалом. Например, в целом владеющие нормами произношения русских безударных гласных англо– и франко-говорящие, встречая в тексте омофоны, забывали о редукции и читали их, опираясь на графические символы. Практика преподавания показывает, что осознание сущности явления омофонии, характерного для русского языка, значительно облегчает усвоение русской фонетики в иноязычной аудитории [Щукина 2005].
Следует остановиться на еще одном аспекте практического значения концепции М. В. Панова о двух типах фонетических систем. Предложенное М. В. Пановым разделение языков на преимущественно парадигматические и преимущественно синтагматические позволило по-новому осветить проблему «взаимоотношений между закономерностями существования и развития фонетической системы и движением орфоэпических норм» [Горшкова 1980: 83]. Степень орфоэпической вариативности в том или ином языке может определяться помимо иных причин внутрилингвистическими факторами.
В работах Р. И. Аванесова, М. В. Панова, К. В. Горшковой и других исследователей было показано, что в языках, звуковой строй которых зиждется на двух типах позиционной мены звуков, параллельном и пересекающемся, фонема как член языковой системы имеет парадигматическое устройство [Аванесов 1956; Панов 1979; Горшкова 1980].
В работах К. В. Горшковой было сформулировано важное для описания языковых систем преимущественно парадигматического характера понятие парадигмы фонемы: «Парадигма фонемы – это иерархически организованная система единиц, связанных отношением позиционной мены в пределах морфемы, заменяющих друг друга в различных позициях и не способных противопоставляться друг другу в тождественных позициях» [Горшкова 1980: 80].
Парадигма фонемы не сводится к совокупности всех ее аллофонов. Аллофоны фонемы – это все типы реализации данной фонемы (основной представитель и различные модификации). Членами же парадигмы данной фонемы являются единицы, которые, находясь в отношениях позиционного чередования, обладают разной степенью различительной способности и разной сочетаемостью.
Например, парадигму фонемы <б> образуют сильный член парадигмы >>б>>, который связан с появлением фонемы в абсолютно сильных позициях (зубы [зyбы]), и слабые члены парадигмы <<б1>>, <<б2>>, <<б3>>, которые соответственно выступают в позициях: 1) сильных по глухости-звонкости, но слабых по твердости-мягкости (зубник [зубн’ик]); 2) сильных по твердости-мягкости, но слабых по глухости-звонкости (зуб [зуп]); 3) слабых как по твердости-мягкости, так и по глухости-звонкости (зубчатый [зyпч’ьтъiª]).
При этом чем больше членов у парадигмы, чем сложнее ее устройство, тем больше разброс варьирования данной фонемы в речи [Горшкова 1980: 82]. Широкое варьирование, допускаемое системой, не может не быть сопряжено с орфоэпическими ограничениями. В подобной ситуации орфоэпическая норма закрепляет ограниченное число вариантов произношения или орфоэпическая вариативность вообще отсутствует. Напротив, при минимальном варьировании норма как бы оформляет ту, порой единственную, возможность системы, которая определяется законами ее функционирования [Горшкова 1985: 72].
Речь идет о внутриязыковых причинах – механизме непосредственного влияния звукового строя языка на особенности орфоэпической нормы независимо от факторов социального порядка. В фонетических системах преимущественно синтагматического характера звуковой облик морфа характеризуется единообразием и проблема орфоэпической нормы не имеет большой остроты: норма может быть «не строгой», такая норма социально не выразительна.
В языках же с преимущественно парадигматическим звуковым строем морф обычно представлен целым рядом алломорфов. Например, в различных формах слова вода могут быть представлены алломорфы – [вод]– (воды), – [вад]– (вода), – [въд]– (водовоз), – [вот]– (вод) и др. В этом случае при большом диапазоне орфоэпической вариативности выполнение языковыми единицами отождествительной функции было бы сильно затруднено. Соответственно норма должна быть «строгой». «Отклонения от нормы подобного рода, – указывает К. В. Горшкова, – всегда оказываются социально значимыми и могут манифестировать принадлежность говорящего к возрастной группе общества, свидетельствовать о его образовании, уровне общей культуры и т. п.» [Горшкова 1985: 72].
Иными словами, большая фонетическая вариативность ограничивает диапазон орфоэпической. Упомянутое выше явление омофонии, имеющее место в основном в языках преимущественно парадигматического звукового строя, является частным случаем этой проблемы. Подобно тому как в языке существует компенсаторная взаимозависимость между планом содержания и планом выражения, семантическими и формальными различиями, парадигматикой и синтагматикой [Зубкова 1999: 186–195, 220], возможны взаимокомпенсаторные отношения между фонетической и орфоэпической вариативностью.
Степень жесткости орфоэпической нормы родного языка учащихся является фактором, оказывающим влияние на успешность процесса овладения русским произношением. Для многих учащихся – носителей языков с преимущественно синтагматическим звуковым строем – относительная свобода орфоэпической вариативности родного языка может быть противопоставлена орфоэпической ситуации в русском языке.
Сопоставляя звуковой строй немецкого языка с русским, Л. В. Щерба указывал, что «в немецком языке колебания в произношении гораздо более значительны» [Щерба 2002: 146]. Британскими фонетистами признается сосуществование минимум трех вариантов произношения в рамках господствующего RP (Received pronunciation) и при этом отмечается, что молодое поколение отвергает RP в силу того, что оно ассоциируется с чем-то неестественным, специально утвержденным [Gimson 1980: 87–92].
В испанском языке в ряде случаев возведена в норму зависимость вариантов, в которых происходит нейтрализация фонем, от индивидуальных особенностей речи говорящего. Так, в позиции конца слога нейтрализуются испанские напряженные и ненапряженные взрывные. При этом, как указывает испанский фонолог Аларкос Льорач Эмилио, выбор соответствующей языковой единицы определяется особенностями произношения того или иного носителя языка.
Сам исследователь отдает предпочтение щелевому ненапряженному варианту, однако считает вполне приемлемым и смычный напряженный вариант: capsula [cabsúla] и [capsúla] 'капсула'[Alarcos 1975: 184–185]. Таким образом, допускаемые орфоэпической нормой варианты произношения взрывных в позиции нейтрализации совпадают по звучанию с единицами, противопоставленными друг другу в качестве смыслоразличительных в сильных позициях: например, перед гласными.
Степень жесткости орфоэпической нормы в родном языке учащихся является фактором, оказывающим влияние на успешность процесса овладения русским произношением. Естественно, что человека, который не привык к соблюдению строгой орфоэпической нормы в родном языке, раздражает требование соблюдения такой нормы в изучаемом.
Вместе с тем отсутствие строгой нормы в родном языке приводит ко множеству индивидуальных особенностей в речи каждого из его носителей. Эти индивидуальные особенности проявляются и на русской «почве». Поэтому в формально однородной в языковом отношении аудитории преподаватель фактически встречается не только с общими, но и с разными фонетическими навыками.
Например, упомянутая вариативность в реализации испанских взрывных в абсолютном конце слога делает возможным наличие как глухих взрывных, так и звонких щелевых в позиции перед последующими глухими в русской речи испаноговорящих учащихся. Первый вариант соответствует произносительным нормам русского языка, второй – обусловливает акцентные черты в речи носителей испанского языка.
Вариативность произношения в родном языке определяет разные возможности для использования положительного переноса в работе с иностранными учащимися. Стремясь учесть индивидуальное произношение в процессе обучения русской фонетике, Д. Джонс и Д. Уорд в книге The Phonetics of Russian упоминают о непридыхательном произношении английских глухих согласных некоторыми носителями английского языка в некоторых позициях и рекомендуют именно так произносить глухие согласные в русском языке. Русские [с] и [з] в книге предлагается произносить так, как произносят некоторые англичане звуки [s] и [z] в таких словах, как assume и presume [Jones, Ward 1969: 84, 130] (курсив наш. – Е. Л. Б., Д. Ц.).
В указанном отношении перспективным представляется учет территориальных вариантов литературного языка. В частности, при обучении русской фонетике англоязычных учащихся необходимо помнить о различных особенностях произношения говорящих на лондонском, бруклинском, шотландском и других вариантах английского языка.
В качестве иллюстрации можно указать на некоторые черты произношения шотландцев, которые должны быть приняты во внимание в ходе обучения этого контингента артикуляции русских гласных. Звук [i: ], имеющий в английском языке дифтонгоидный характер, шотландцы произносят как однородный, отличающийся от [i: ] в RP. Это облегчает постановку русского [и]. В то же время звук [ә] в их произношении отсутствует, что может вызвать у шотланцев большие трудности при усвоении русского безударного вокализма, чем у придерживающихся RP.
В настоящей статье затронуты лишь некоторые аспекты возможности использования концепции М. В. Панова о двух типах фонетических систем для решения задач практической фонетики. Сопоставительный анализ звукового строя «контактирующих» языков и объяснение явлений фонетической интерференции с опорой на данную концепцию открывает широкие перспективы для совершенствования национально ориентированных курсов русской звучащей речи в иноязычной аудитории.
Аванесов 1956 – Аванесов Р. И. Фонетика современного русского литературного языка. М., 1956.