преступно и слепо позволила разрушить;
82) …ту преграду, которую Европа имела преступность и слепоту позволить разрушить (эта неуклюжая, но нормативная[62] конструкция, кстати, также является типичным галлицизмом);
83) …ту преграду, которую Европа – она была преступна и слепа! – позволила разрушить;
84) …ту преграду, которую Европа позволила разрушить, что было преступно и слепо.
Безусловно, ряд допустимых нормативных перифраз этим не исчерпывается, но и приведенных достаточно, чтобы продемонстрировать возможность выразить требуемый смысловой комплекс без создания несуществующей конструкции с формально бессмысленным придаточным. Почему же Толстой остановился именно на варианте (8)?
Применительно к вариантам (82 – 84) ответ очевиден: они имеют слишком книжный характер и явно не соответствуют возбужденному состоянию Наполеона и ситуации устной беседы, в которой император не считает себя обязанным сдерживать эмоции и следить за правильностью речи. Можно утверждать, таким образом, что Толстой сознательно отказывается от грамматически правильных книжных вариантов в пользу неправильного, но более свободного разговорного построения: в данном случае это бесспорно, поскольку речь идет о монологе персонажа.
Но чем, однако, плох для Толстого вариант (8^ – в меру книжный, экономный и вполне представимый в спонтанной речи образованного человека?
По-видимому, писателя не могла удовлетворить именно экономность этого варианта – точнее, ее следствия. Ведь экономность эта достигается тем, что существенный компонент смысла понижается в ранге до присловного распространителя (преступно и слепо), а само придаточное при этом становится более распространенным. Ни то, ни другое Толстого не устраивало. Первое – по причинам идейным: Наполеону, по авторскому замыслу, важно подчеркнуть свою роль благодетеля и «вразумителя» преступной и слепой Европы; для этого требуется не присловный распространитель, а полновесная предикативная структура. Второе – из тех же соображений реалистической стилистики, которые делают неприемлемыми варианты (82 – 84). В синтаксическом строе романа неукоснительно действует правило: чем больше придаточных, тем они короче, особенно в речи персонажей.
Получается, что грамматически неверный вариант (8) избирается автором потому, что он удовлетворяет как смысловым, так и стилистическим требованиям. Если нормативный синтаксис оказывается неспособен предложить вариант, грамматически правильно уравновешивающий эти два начала, Толстой не задумываясь перешагивает его границы.
Еще одно важное замечание. Если взглянуть на пример (8) и варианты (8j – 84) с точки зрения оппозиции коннективного vs. иннективного синтаксиса, становится ясно, что более коннективный характер имеют варианты (83 – 84). В варианте же (8) доминирует, безусловно, иннективное начало, так как в этой конструкции автор попытался выстроить иерархию компонентов смысла, соединив их нелинейными синтаксическими связями. Следовательно, стремление к имитации разговорности, как и преобладание семантики над формой, не всегда и не автоматически влечет доминирование в синтаксисе коннективного начала. Это еще один аргумент в пользу нашего утверждения о том, что оппозиция коннекции – иннекции имеет онтологический характер и не дублирует оппозицию кодифицированности – некодифици-рованности (разговорности).
9) Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было (Т. I, ч. 3, гл. VII).
Следующий пример являет собой один из наиболее ярких случаев толстовского аграмматизма:
10) В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополчение за ополчением поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди, от мала до велика, были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью (Т. IV, ч. 1, гл. IV).
Сложность интерпретации этого предложения вызвана двусмысленностью союзного речения в то время как. Оно может восприниматься и как уступительное, и как собственно временное. Возможность обеих интерпретаций вызвана разными семантическими оттенками, которые передаются однородными придаточными, введенными общим для них союзом в то время как. Придаточное «жители Москвы бежали в дальние губернии» акцентирует уступительное значение союза. Ср.:
*Хотя жители Москвы бежали в дальние губернии, нам представляется, что все русские люди… были заняты только тем, чтобы жертвовать собой…
Но придаточные «Россия была до половины завоевана» и «ополчение за ополчением поднималось на защиту отечества» своей семантикой погашают уступительное значение союза и акцентируют собственно временное значение. Ср.:
*Невольно представляется нам, что, когда Россия была до половины завоевана и ополчение за ополчением поднималось на защиту отечества, все русские люди… были заняты только тем, чтобы жертвовать собой…
Таким образом, однородность первого ряда придаточных оказывается сомнительной; более того, интерпретация союза в собственно временном значении изменяет подчиненность первого и третьего придаточных: вместо уступительных придаточных первой степени они превращаются во временные придаточные второй степени, подчиненные изъяснительному «что все русские люди…» Контекст показывает, что для Толстого актуальнее уступительное значение: «5 действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени» (Т. IV, ч. 1, гл. IV).
Однако собственно временное значение союза и вводимых им придаточных контекстом не уничтожается, напротив, это значение дополнительно подчеркивается омонимичным оборотом в то время, включенным в главную часть рассматриваемого предложения. Непротиворечивая интерпретация этого предложения, по-видимому, вряд ли достижима. Возможно, Толстому было важно создать именно нагромождение смыслов, заставляющее читателя испытать сомнения и позволяющее автору затем вывести из этого нагромождения главную мысль, переводя повествование в иной ракурс или, точнее, проясняя ракурс повествования. В таком случае можно говорить о том, что элемент аграмматизма превращается Толстым в средство моделирования мыслительного процесса, и пользуется он этим средством в таком случае виртуозно.
4.2. Элементы коннективного синтаксиса, в той или иной мере деформирующие нормативные и иннективные по замыслу конструкции, можно видеть в многообразных явлениях грамматического или коммуникативно-грамматического удвоения, широко встречающихся в тексте романа.
11) Слова были ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взглядбыл потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска (Т. II, ч. 2, гл. XI).
Перед нами сложноподчиненное предложение с присубстантивным придаточным повествовательно-распространительной разновидности. Незначительное отступление от нормы заключается в том, что придаточное «оторвано» от контактного существительного: тем самым, во-первых, разорвана контактная рамка взгляд, которого; во-вторых, придаточное в плане грамматической семантики выглядит излишним, так как, выполняя характеризующую функцию, оно следует за двумя предикатами, которые выполняют ту же функцию. Может сложиться впечатление, что писатель допускает недочет, хорошо знакомый каждому учителю-словеснику.
По всей видимости, модификация стандартного порядка компонентов вызвана здесь особой коммуникативной перспективой. Если привести предложение к стандартному виду, то есть восстановить контактную позицию придаточного при слове взгляд, в высказывании останется одна рема – потухший, мертвый. Именно она будет занимать главенствующее положение в результирующем смысле. Изменение, предпринятое Толстым, удваивает рему: высказывание оказывается более нагруженным с точки зрения актуального смысла. Толстой рематически подчеркивает не только следствие, но и его причину (придаточное несет причинный оттенок), наиболее прямо связанную с внутренним состоянием героя. Яркая примета коннективного начала в этой конструкции – противоречие между грамматическим статусом рематических компонентов и их линейным расположением в коммуникативной перспективе. В соответствии со своим грамматическим статусом компоненты должны выстраиваться иерархически: статус сказуемого главной части СПП выше статуса придаточного; соблюдение этого правила как раз и привело бы к перемещению придаточного в контактную позицию, и иннективный характер конструкции не был бы нарушен. Действительное же расположение компонентов искусственно повышает статус придаточного (точнее говоря, дистантная и финальная позиция как бы компенсирует подчиненный грамматический статус придаточного увеличением его коммуникативного веса) и приравнивает его в коммуникативном отношении к сказуемым главной части; в итоге мы имеем не иерархию компонентов, а их линейное соположение, то есть консинтаксическую конструкцию.
Эффект удвоения, но совершенно иной природы находим и в следующем предложении:
12) Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех,