Многие работы последнего времени доказывают, что орфоэпические закономерности носят такой же позиционный характер, как и чисто фонетические, но позиционность при этом проявляется особым образом: одновременно действует совокупность различных факторов, а приведение фонемы к звуку задается статистически. Блестящим примером такого многофакторного позиционного и при этом орфоэпического описания можно считать работу Л. Л. Касаткина, посвященную описанию твердости / мягкости согласных перед следующим мягким [Касаткин 2003].
Признавая вариантность основной категорией орфоэпии, М. В. Панов ставит вопрос об источниках появления вариантов произношения:
– естественное развитие языка, смена «старшей» и «младшей» нормы; диахрония вызывает параллельное существование в синхронии двух (а иногда и трех) вариантов;
– взаимодействие разных территориальных разновидностей языка – варианты литературного языка, диалекты, иные языки;
– взаимодействие разных социальных диалектов в произношении;
– взаимодействие устной и письменной форм языка;
– взаимодействие разных стилей произношения.
Все это взаимодействия разных языковых систем – и результатом является сосуществование разных вариантов произношения.
Поскольку орфоэпия – нормативная дисциплина, надо принимать решение, какому варианту отдать предпочтение (в разных работах М. В. Панов детально анализирует эту проблему):
– наиболее распространенному (но в современной речи, например, очень распространено произношение жалюзи вместо нормативного жалюзи – достаточно ли этого, чтобы рекомендовать оба варианта?);
– сближающему произношение с письмом (но эта закономерность не действует в огромном числе случаев, скажем, слова ножка, головка и пр.);
– принадлежащему «младшей» норме (но это действует не всегда – в начале XX в. старшее поколение произносило нов[ъ]й дом – нет нов[ъ]й деревни, младшее поколение под влиянием письма стало разграничивать эти формы, но затем опять победила нейтрализация);
– поддерживаемому большинством говоров (но это факты иных систем, которые нельзя принимать во внимание при принятии орфоэпических решений);
– совпадающему с нормами сценической речи;
– отвечающему культурно-историческим традициям (М. В. Панов замечает: «В орфоэпии прогрессивен традиционализм»);
– тому, которому покровительствуют внутренние законы развития языка (но перспективность нормы надо оценивать, исходя из динамических тенденций языка, определяемых парадигматическими и синтагматическими закономерностями звукового строя; перепективносгь нормы сама по себе – недостаточное условие, чтобы ее рекомендовать).
Последние два фактора важнейшие, но они друг другу противоречат, на что многократно в разной связи указывал М. В. Панов. Соблюсти орфоэпический баланс очень трудно – нельзя игнорировать языковую реальность, но и искусственно «погонять» ее тоже нельзя.
Другая орфоэпическая проблема, которая обсуждается в работах М. В. Панова, – это соотношение нормативных рекомендаций, вырабатываемых орфоэпистами, и реального положения дел. М. В. Панов резко противопоставлял описательную орфоэпию, т. е. орфоэпический узус, и кодификацию.
Например, у многих говорящих (особенно в Петербурге) встречается замена мягких губных на конце слова твердыми: голу[п], любо[ф], пригото[ф], познако[м]. Есть основания считать, что такое произношение победит, так как во всех славянских языках конечные губные отвердели. Есть уже много намеков на это: се[м], восе[м] произносят сейчас многие носители литературного произношения (особенно перед группой согласных – достаточно послушать телевизионный прогноз погоды: се[м] градусов, восе[м] градусов). Но этого недостаточно, чтобы рекомендовать такое произношение в настоящее время в качестве образцового.
М. В. Пановым разработаны принципы особого раздела языкознания – исторической орфоэпии, которая неотделима от исторической фонетики. При этом им создан особый жанр описания – орфоэпические портреты, которые «служат иллюстрацией звуковых закономерностей в их личном воплощении; они возвращают от фонетических абстракций к человеку» [Панов 1990]. М. В. Панов прибегает к образному сравнению: описание фонетической системы в конкретную языковую эпоху – это общий план здания, описание блоков, из которых строится это здание, сочетание этих блоков, а орфоэпические портреты – это портреты жильцов этого здания. «Они могут любить одни комнаты и не любить другие, делать пристройки, портить и улучшать то, что сделали строители» – ив этом состоит орфоэпическая индивидуальность конкретной личности.
Орфоэпическая концепция М. В. Панова была разработана более тридцати лет назад. Разумеется, развитие научной мысли потребовало внесения некоторых корректив, но нельзя не отметить, что большинство новых идей в области русской орфоэпии, появившихся в последние годы, творчески развивают разработанный М. В. Пановым подход, но не противоречат ему.
Аванесов 1979 – Аванесов Р. И. Орфоэпия // Русский язык: Энциклопедия. М., 1979.
Вербицкая 1990 – Вербицкая Л. А. Орфоэпия // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.
Ганиев 1980 – Ганиев Ж. В. Фонетика и орфоэпия // Современный русский язык. М.,
Касаткин 2003 – Касаткин Л. Л. Факторы, определяющие течение фонетического процесса изменения
С С – СС в современном русском языке // Русский язык в научном освещении. 2003. № 2 (6).
Матусевич 1976 – Матусевич М. И. Современный русский язык: Фонетика. М., 1976.
Моисеев 1970 – Моисеев А. И. Орфоэпия, ее предмет и место среди лингвистических дисциплин // XII научно-практич. конф. Северо-Западного зонального объединения кафедр русского языка. Л., 1970.
Панов 1967 – Панов М. В. Русская фонетика. М., 1967.
Панов 1979 – Панов М. В. Современный русский язык: Фонетика. М., 1979.
Панов 1990 – Панов М. В. История русского литературного произношения XVIII–XX вв. М., 1990.
Реформатский 1967 – Реформатский А. А. Введение в языковедение. М., 1967.
Р. Ф. Касаткина (Москва). Новые лексические заимствования во взаимодействии с некоторыми звеньями русской консонантной системы[66]
В наше время очень много говорят и пишут о новых заимствованиях в русском языке, причем, как правило, с отрицательными коннотациями: говорят о засорении русского языка, о его порче, о словесном мусоре и т. п. Оставляя в стороне вопрос о влиянии новых заимствований на систему языка в целом, коснемся только его звуковой стороны, т. е. фонетики и орфоэпии русского языка в эпоху массированного вторжения варваризмов, употребляя это слово в терминологическом смысле, без негативной оценки. Основное внимание в статье уделено вопросам консонантизма.
Тезис, который обосновывается и защищается в статье, – фонетической системой языка заимствуется только то, к чему система подготовлена, хотя бы в каком-то своем фрагменте. Какими бы массированными ни были потоки заимствований, они не оказывают влияния на звуковую сторону языка-реципиента, если она защищена многослойной броней: определенным фонемным составом, набором аллофонов, сложившимися алгоритмами реализации фонем в речи, цепочками звуковых чередований.
Если в фонетической системе отсутствуют аллофоны, существующие в языке-доноре, они не заимствуются. Но если какие-то аллофоны уже существуют в русском языке, хотя бы и в качестве позиционно обусловленных редких звукотипов, почва для расширения сферы функционирования таких аллофонов и даже для отрыва их от позиций уже готова.
Лингвистам хорошо известно, что в истории русского языка уже были периоды массовых вторжений новой лексики и что в то время процессы заимствования фонетических черт происходили именно таким образом. Это положение можно проиллюстрировать двумя примерами из истории фонетики русского языка: 1) возникновением чередования твердых-мягких согласных перед фонемой /е/ и 2) появлением мягких шипящих в заимствованиях из французского языка.
В XVIII в. появилось большое количество заимствований из западноевропейских языков, преимущественно из нидерландского, немецкого, английского и французского: бейдевинд, бейлиф, беккросс, вест, дебош, дедвейт, дек, декель, декокт, декольте, мэтр, сэр, отель, темп, тензор, тент и др. с твердыми зубными и губными согласными перед е, а с другой стороны, абсорбент, абсорбер, аллегро, аллея, бекар, бекас, девиз, девон, метр, секунда, сервиз, термин и др., где произносятся соответствующие мягкие согласные. Однако противопоставление твердых / мягких согласных перед е в эпоху массовых заимствований не было новым, оно уже существовало внутри русской фонетической системы. Твердые согласные перед е сохранились из более раннего состояния языка в ряде отдельных лексем, напр. Модéст – [дэ], озеро Нéро – [нэ], Лодéйное – [дэ] Поле, разэтакий, дéисис – [дэ] (из др. – гр. 'моление'), ряде других слов из церковнославянского языка (напр., днесь – [нэ]), а церковнославянский язык в XVIII–XIX вв. был несравненно теснее связан с повседневным языком, чем в наше время; в просторечных словах оттеда, оттелъ, отсель, отседа (по наблюдению С. С. Высотского).
Поэтому при возникновении многих новых заимствований в XVIII–XIX вв. почва для произношения твердых согласных перед е уже была подготовлена. В процессе освоения заимствованных слов во многих из них твердые согласные заменялись на мягкие, и этот процесс продолжается в наше время, о чем свидетельствует, в частности, существование таких орфоэпических вариантов, как бéйсик ([б] и [б']), белькáнто ([б] и [б']), дезодорáнт ([д] и [д']), декáн ([д] и [д']), прéссинг ([р] и [р']), темп ([т] и [т']) и др.
Другой пример – мягкие шипящие аллофоны в словах, заимствованных из французского языка: