Сережа. Когда-нибудь потом я расскажу вам все. Многое… Про полевой госпиталь. Про то, как стол повернули к свету. Я лежал вниз головой, как мясо на весах. В позоре, в наготе, в крови… И марля, как древесная кора, на теле затвердела, и бежала чужая кровь из колбы в жилы мне…
Герой пьесы осенью 1917 года вспоминает стихотворение А. Тарковского «Полевой госпиталь», его же ранее цитирует другой персонаж (Белини), связывая с недавней войной уже конца XX в. Формы времени в этих репликах обнаруживают множественность референции и соотносятся сразу с несколькими точками отсчета. Повторяемость же в тексте пьесы ситуаций и отдельных высказываний персонажей разрушает границы между разными субъектными и темпоральными планами и обусловливает возможность различной трактовки семантики глагольных форм времени. Так, формы будущего в финале драмы могут быть интерпретированы и как «будущее в прошлом», и как формы, указывающие на возможную последующую ситуацию, ср.: «Если я вернусь, мы наконец встретимся, давайте просто долго молчать…»
Формы же настоящего-будущего в финале утрачивают временную локализованность и приобретают обобщенное значение: «Эта земля не выдаст и не отвернется, и дерево укроет от ливня, и птица разбудит в урочный час… Как же хорошо, что все мы живем здесь и сейчас».
«Здесь и сейчас» распространяется на время драмы в целом. Показателен подзаголовок автора: «Не о поколении, а о молодости как миге, как состоянии. И о России, конечно».
Итак, употребление форм времени в драме позиционно обусловлено и характеризуется следующими основными особенностями:
1. В диалогах персонажей – основной форме речи в драме – господствует условно-речевой режим употребления форм глагольного времени. Он создает иллюзию «длящегося настоящего». Монологи и диалоги «протекают здесь в том же самом времени, что и изображаемые события» [Хализев 1986: 42].
2. В развернутых монологах возможен нарративный режим употребления форм времени. Он используется для воссоздания предыстории персонажей, углубления временной перспективы драмы.
3. В позициях пролога, финала, в «сценах в сцене» формы времени ориентируются не только на момент речи, но и соотносятся с общетекстовым временем.
4. Дискретность сценического времени преодолевается лексическими сигналами темпоральной длительности интервала, которые располагаются чаще на композиционных «стыках» действий (картин).
5. В позиции указаний для режиссера, актеров, наконец, читателя, которую занимают ремарки, реализуется значение настоящего сценического, которое имеет особую модальную рамку.
Усложнение временных отношений – характерная особенность современной драмы, которая определяет изменения в функционировании видо-временных форм в текстах пьес. Эти изменения требуют дальнейшего изучения. Продуктивным для их анализа представляется учет разных текстовых позиций.
Балухатый 1990 – Балухатъгй С. Д. Проблемы драматургического анализа // Балухатый С. Д. Вопросы поэтики. Л., 1990.
Винокур 1977 – Винокур Т. Г. О языке современной драматургии // Языковые процессы современной русской художественной литературы. М., 1977.
Гете 1980 – Гете И. В. Об эпической и драматической поэзии // Гете И. В. Собрание сочинений. Т. 10. М., 1980.
Милев 1968 – Милев Н. Божество с тремя лицами. М., 1968.
Пави 1991 – ПавиП. Словарь театра. М., 1991.
Падучева 1996 – Падучева Е. В. Семантические исследования. Семантика времени и вида в русском языке. Семантика нарратива. М., 1996.
Панов 1999 – Панов М. В. Позиционная морфология русского языка. М., 1999.
Потебня 1905 – ПотебняА. А. Из записок по теории словесности. Харьков, 1905.
Тамарченко, Тюпа, Бройтман 2004 – Тамарченко Н. Д., Тюпа В. И., Бройтман С. Н. Теория литературы. Т. 1. М., 2004.
Хализев 1986 – Хализев В. Е. Драма как род литературы. М., 1986.
Шмид 2005 – Шмид В. Нарратология. М., 2003.
Sarcey 1900 – Sarcey F. Quarante ans de teatre. P., 1900.
М. А. Осипова (Москва). Речь «средних русских»: аксиологические изменения
Как известно, характерные черты современного русского дискурса – усиление диалогизации и личностного начала, возрождение игровой карнавальной стихии – были впервые отмечены (по отношению к языку периодики) М. В. Пановым еще в конце 80-х гг. [Панов 1988] и позднее неоднократно анализировались исследователями на различном материале (из работ последнего времени см.: [Китайгородская, Розанова 2003: 103]).
Действительно, отсутствие коллективной точки зрения на социальные явления, активная эксплуатация идеологем национального унижения и маргинальности [Гудков 2004] закономерным образом нашли выражение в кризисе идентичности и, как следствие, в мозаичности речи (термин, используемый в [Земская 2004: 531]) отдельного носителя русского языка. «Образ ритора и образ риторического партнера в целом не имеют типового „гражданского лица“ <…>. Объективно усиливается личностная точка зрения, и, следовательно, важное значение приобретает риторическая индивидуальность, позиция субъекта-лица» [Купина 1998: 221]. Столь распространенное в наше время использование клише, кавычек и прочих иронически-карнавальных приемов, ставящих речь говорящего на границу допустимого и понятного, имеет одну цель – привлечь внимание потенциального собеседника и, в конечном счете, сформировать мы-чувство, чувство некой социальной общности (ср. наблюдение Т. М. Николаевой о том, что цель употребления клишированных речений – социализация личности [Николаева 2000: 155]).
В то же время за последние 15 лет российское общество претерпело значительные социальные изменения, выразившиеся в формировании новых социальных групп, и сегодня кажется возможным интерпретировать эмпирические факты русского дискурса при опоре на понятия социологии и социальной психологии. В этой статье ставится вопрос о том, какое языковое выражение получают ценностные изменения в речевом поведении одной социальной группы внутри российского общества.
Нас будет интересовать языковое выражение ценностной ориентации в речи людей среднего класса – «средних русских». Почему выбрана именно эта социальная группа? Что стоит за понятием групповых ценностей? В социологии предлагается понимать ценности как «общепринятые убеждения относительно целей, к которым человек должен стремиться». Ценности называют «осью сознания», полагая, что вокруг этой оси организуется восприятие человеком мира. В психологии ценности рассматриваются как регуляторы поведения личности и группы [Андреева 2000: 173]. Социальные нормы, ценности, установки, потребности и другие содержательные элементы общественной психологии возникают на основе исторического опыта именно больших групп [Андреева 2004: 151].
На каких же именно основаниях выделяют «средних русских»? Параметры, характеризующие российский средний класс, – предмет усиленного поиска и дискуссий социологов, экономистов, политологов и представителей других гуманитарных наук. Поскольку использование традиционных западных параметров, таких как уровень доходов, образование и под., в условиях общества переходного типа нерезультативно [Дилигенский 2000: 28–39], социологи склоняются к тому, чтобы определять эти параметры скорее в духовных, чем в материальных величинах, прибегая к категориям социальной психологии. «Социальная идентичность постсоветского человека – это <…> гораздо более сложное образование, чем самоотнесение к какой-либо страте или группе: она включает совокупность представлений и социальных установок (аттитюдов), отражающих оценку индивидом своих возможностей активного или пассивного приспособления к наличным социальным условиям, его восходящей или нисходящей мобильности либо стабилизации своей ситуации в рамках этих условий» [Дилигенский 2000: 61]. В переломные эпохи основой для разграничения больших социальных групп в обществе служит параметр групповых ценностей.
Российский средний класс – успешно интегрирующихся в современное общество россиян – объединяет общность отношения к миру и к себе: позитивное мышление. Формируется новая для России протестантская мораль, предполагающая социально успешную деятельность индивида [Вызов 2003: 65–72]. Именно эта характеристика и служит основанием для выделения среднего класса социологами («неоконсерваторов» в терминологии, используемой в работе [Вызов 2003]; ср. также [Дилигенский 2000]).[109] Ценности среднего класса – рациональный взгляд на мир, опора на самого себя, ориентация на семью, детей. Ср. наблюдение, сделанное исследователями российской службы изучения общественного мнения «Комкон», работавшими в 1999–2000 гг. над проектом «Стиль жизни и потребление среднего класса»: «В качестве высших ценностей они ["средние русские"] называют независимость, личную свободу, возможность самому определять свою судьбу. Для них характерна высокая самооценка, уверенность в себе и чувство собственного достоинства. Такие качества, заметим, редко вызывают одобрение в российском народе и были бы уместнее где-нибудь на Западе. <…> „Средний русский“ предпочтет сказать „я зарабатываю“ вместо „мне платят зарплату“ и „я устроился на работу“ вместо „меня взяли на работу“»[110] («Коммерсантъ – Деньги», 18 октября 2000, № 41, с. 33; правда, в этой публикации «средние русские» выделяются в том числе и на основе сравнительно высоких доходов).
Подобные факты вызываются изменениями, произошедшими в менталитете носителей русского языка в связи с социальными переменами последних лет. Новые социокультурные условия, в которых оказались носители русского языка, вызвали усиление личностного начала в жизнедеятельности людей, что находит отражение и в языке. Подчеркнем, что нас в данном случае интересуют контексты, объективно допускающие и активную