<…> Воскресла и культура принародного чтения стихов поэтами. Поэтому шло в ход название этой поэзии – „эстрадная“» [Панов 1990а: 58].
Русский литературный язык XX в. М. В. Панов понимал широко: и как систему знаков, и как речевую культуру. Поэтому он постоянно говорил о зависимости литературного языка не только от внутренних, но и главным образом от внешних, социальных факторов, говорил о новых условиях существования русского языка, новом составе носителей.
М. В. Панов постоянно обращал внимание на два начала, две культурно-речевые стихии, на две тенденции развития языка, на два периода в истории языка и т. п. Это косвенно проявилось в характеристике антиномии «регулярность – экспрессивность». Но не только в ней.
С одной стороны, в истории русского литературного языка XX в. М. В. Панов отмечает следующие факты (первое начало). Литературный язык, несмотря на последствия социальной революции, сохраняет традиции прошлой культуры: «Но уже к концу 20-х гг. стало ясно: революции в языке не произошло. Язык русской культуры, литературный русский язык отстоял себя в новых социальных условиях» [Панов 1990а: 15]. Сохранилась в целом и орфоэпическая система: «Заупокойные службы московскому произношению пелись напрасно. Алая система в произношении (речь младшего поколения. – А. Р.) отличается от оранжевой (речь старшего поколения. – А. Р.) в деталях, но преемственность произношения сохранилась» [Панов 1990а: 16]. В литературном языке продолжает действовать объективный закон его развития – постепенное замедление в темпах языковых изменений. «Одна из больших заслуг советской общественности состоит в том, что она сумела отстоять литературный язык от разрушений, которыми грозили диалектные и просторечные вторжения» [Панов 1962: 3]. «Советская общественность» – это, разумеется, интеллигенция, самая малочисленная социальная группа СССР. Все эти явления характерны не для всех сфер литературной речи, а для традиционно интеллигентских: книжность, театр, семья, школа (не во всем и не всегда). Для сферы же массовой коммуникации эти явления необязательны и нехарактерны. Нужно заметить, что указанные факты не соответствуют тенденции к регулярности, экспрессивность для литературного языка не помеха.
С другой стороны, М. В. Пановым рассматриваются иные факты (второе начало). «Демократизация литературного языка, распространение его среди широких народных масс сопровождались временным (но часто длительным) ослаблением, расшатанностью его норм» [Панов 1990а: 16]. Впрочем, «временность» этого явления трактовалась М. В. Пановым и иначе, без оптимизма: «Да, литературный язык уже не озеро, он – море… Не стал бы он Сивашским морем. Опасность „осивашивания“ до сих пор велика» [Панов 1990а: 17]. Появляются учителя с диалектной (в наше время – просторечной. – А. Р.) речью, цокающий Чацкий и пр. Закон постепенного замедления языковых изменений в иных сферах не действовал, и «понятие литературности часто сужалось до понятия нейтрального стиля» [Панов 1962: 5]. «Литературность речи пошла вширь, но не вглубь. Повселюдно распространился среднекультурный, сероватый уровень литературной речи. Таким оказалось в конце 30-х гг. и произношение, на этом уровне оно и застыло. Были прекрасные артисты, с изумительной речью, были хорошие радиодикторы… И, конечно, есть немало людей, владеющих выразительной бытовой речью (это факты первого начала. – А. Р.). Но мы говорим о другом: о массовом, распространенном, повседневно-бытовом говорении. Не об исключениях.
Господствует сравнительно упорядоченная, однообразно-невыразительная речь, со многими непоследовательностями в произношении, с безразличием к стилистическим различиям, к выразительным возможностям выговора. Так в быту, так и на трибуне, во время бесчисленных собраний-совещаний, с их стандартным словопроизводством» [Панов 1990а: 16]. Эти явления носят, в отличие от ранее упомянутых, массовый характер, они присущи большинству сфер публичного общения, они присущи и средствам массовой информации: «Массовым зрелищем стало кино, с 30-х гг. – звуковое. Но никогда не было безоговорочно авторитетным учителем культурной речи – не потому ли, что оно было для нас самое главное искусство? Культурное влияние всегда связано с независимостью и достоинством…
Не стали таким учителем ни радио, ни телевидение» [Панов 1990а: 17]. Добавим, что данные явления прямо не связаны с регулярностью, в наше время «среднекультурный, сероватый уровень литературной речи» СМИ сочетается с экспрессивностью, не оказывая культурного влияния на массовую аудиторию.
Эти начала, что очевидно, связаны с противопоставлением элитарной и массовой культуры. Народной культуры как живой и активной части культуры национальной уже не существует, она в XX в. была заменена культурой массовой. Последняя заняла ведущее место в обществе (благодаря средствам массовой информации) и оттеснила культуру элитарную на периферию социальной жизни. Поэтому в языке, как и в других областях культуры, наблюдается данное противостояние.
Другой формой этого противостояния явилась оппозиция «разговорный язык (РЯ) – кодифицированный литературный язык (КЛЯ)».
М. В. Панов характеризует понятие разговорной речи в социокультурном аспекте и придает ей статус особого языка, противопоставленного литературному письменному по признаку неофициальность / официальность отношений между говорящими [Русская разговорная речь 1973: 22]. Официальный литературный язык характеризуется безразличием к стилистике и наделяется эпитетами «среднекультурный», «сероватый», «однообразно-невыразительный» (см. выше). Это «нейтральный стиль», на фоне которого выделяется «разговорный язык»: «Последние десятилетия – время оказенивания языка, перегрузки его штампами, понижения его стилистической гибкости и отзывчивости. Мы говорим не о языке писателей – среди них никогда не исчезали талантливые мастера (но к языку литературы классического социалистического реализма эта характеристика приложима вполне. – А. Р.). Имеется в виду повседневная речь, официальная и полуофициальная. Она заполнила наш быт и полностью господствует в служебных, деловых, общественных и производственных, тем более – официально учрежденческих отношениях.
И вполне естественно, что появился противовес этой казенной речи. Возникла особая коммуникативная система: разговорный язык (РЯ). Он противопоставлен кодифицированному литературному языку (КЛЯ), тому языку, который является героем всех учебников, описаний и руководств» [Панов 1990а: 19]. «Герой учебников» (КЛЯ) – это не только канцелярит, о котором здесь идет речь и в «противовес» которому возникает РЯ. КЛЯ шире и используется не только в официальной сфере, однако негативные оценки нужны для прояснения противопоставления РЯ – КЛЯ.
Существенно, что разграничение проводится в сфере «отношений» носителей, а не только в сфере структуры: «Всякое разграничение в языке имеет смысл, наделено значением. Значимо и разграничение КЛЯ – РЯ. На РЯ говорят в тех случаях, когда нужно показать, что отношения между говорящими дружеские, приятельские, добрососедские, отношения хороших знакомых или незнакомых, но расположенных друг к другу людей. Таким образом, РЯ говорит о самом говорящем и о его собеседнике (или собеседниках), об их отношениях» [Панов 1990а: 19]. Такой критерий различения свидетельствует о том, что имеется в виду не только язык как система знаков, но и речевая культура общества. Знаменательно, что К. И. Чуковский видел корни бюрократизации языка тоже в сфере отношений между говорящими: «Когда нам удастся уничтожить вконец бюрократические отношения людей, канцелярит сам собою исчезнет» [Чуковский 1990: 651].
РЯ, по М. В. Панову, реализуется прежде всего в устной речи и проявляется лишь при условии отхода от официальности общения. «Именно из-за этой скрытности РЯ (появляется только в определенных условиях, не способен точно и всесторонне фиксироваться на письме) он долго оставался незамеченным исследователями. Подлинное его открытие произошло в 60-х гг. нашего века» [Панов 1990а: 19–20].
Далее М. В. Панов ставит вопрос: когда возникает РЯ? Анализируя факты отражения живой речи в письменной словесности, он приходит к выводу: «Не говорит ли это о том, что РЯ возник в XX в.? „Накапливался“, может быть, долго, но как целостная система он, скорее всего, дитя XX в. Возник в качестве отпора слишком строгой официальщине жизни» [Панов 1990а: 21]. Таким образом, РЯ как реакция на официальный языковой стандарт (канцелярит) возникает либо одновременно с ним, либо позже. Хотя, конечно, разговорная речь, не имеющая такого социокультурного противопоставления, существовала и раньше. Существует она и сейчас и часто называется разговорным стилем. По этому поводу М. В. Панов делает специальное примечание: «Следует различать: а. Разговорный стиль. Он существует в пределах КЛЯ. Это о нем помета в словарях – „разг.“ Язык „Горе от ума“ – разговорный – это тоже о нем, о стиле, б. Разговорный язык. Существует вне пределов КЛЯ. Вместе с ним образует современный русский язык. О нем мы здесь и говорим» [Панов 1990а: 21]. Если не руководствоваться охарактеризованным пафосом противопоставления, то подобный же материал можно интерпретировать иначе – не как язык, а как речь. Такой подход реализован в саратовской школе изучения разговорной речи, возникшей также в 60-х гг.
Итак, выделение М. В. Пановым разговорного языка вызвано антиканцелярским пафосом и проведено по критериям не только лингвистическим, но и общефилологическим, поскольку имелся в виду не только язык как имманентная структура, но и речевая культура общества в целом.
Разговорный язык, таким образом, явился манифестацией элитарной культуры, вытесняемой из официальной сферы культурой массовой. Носители разговорного языка – это говорящие, владеющие нормами литературного языка (не канцелярита), то есть интеллигенция.
Исследовательская концепция М. В. Панова противостояла позиции массовой культуры в лингвистике, идущей от Н. Я. Марра [Романенко 2001], и, естественно, не могла встретить понимания со стороны представителей этой позиции. Это хорошо иллюстрирует оценка концепции РЯ Ф. П. Филиным, использовавшим характерную лексику своего времени – лексику политизированного канцелярита (слова в цитате выделены нами. –