Самех
15 «Прочь, оскверненные!» – кричали им, – «прочь, прочь, не прикасайтесь». И они поспешно уходили в смущении, но и соседние народы говорили: «пусть и у нас не живут!»
Аин
16 Господь сам рассеял их; Он уже не призрит на них, ибо не уважают они священников и не милуют старцев.
Нет помощи ниоткуда
Пе
17 А мы проглядели глаза, напрасно ожидая помощи, со сторожевой башни нашей мы выглядывали народ, который мог бы спасти нас.
Цаде
18 Враги подстерегали наши шаги, чтобы мы не могли ходить по улицам нашим. Приблизился конец наш, исполнились дни наши – вот и пришел конец.
Коф
19 Гонители наши были легче орлов небесных, они гнались за нами по горам, ставили нам засады в пустыне.
Реш
20 Посажен в яму избранник Господень, дыхание жизни нашей, тот, о ком мы мечтали: «Под сенью его будем жить среди других народов».
Исполнится пророчество
Шин
21 Радуйся и веселись пока, дочь Едома, живущая в земле Уц! Немного воспоминаний и «стихи»… И тебя не минует чаша: напьешься допьяна и обнажишься донага.
Тав
22 Твое наказание кончилось, дочь Сиона! За беззаконие твое Он не будет больше гнать тебя. За беззаконие, дочь Едома, Он взыщет с тебя, и откроет все твои преступления.
5. Плач пятый. Призри, Господи
1 Вспомни, Господи, что с нами случилось, обратись к нам – вот наш позор.
2 Наследие наше досталось чужим, а дома наши – чужеземцам.
3 Без отцов мы остались, сиротами, а матери наши стали вдовами.
4 Даже воду пьем, платя серебром, и дрова покупаем за деньги.
5 С ярмом на шее погоняют нас, до изнеможения работаем мы, не зная отдыха.
6 К Египту и Ассирии тянем руки, чтобы хлебом наесться досыта.
7 За грехи отцов, которых уж нет, мы несем наказание.
8 Рабы теперь правят нами, и некому от них нас избавить.
9 Хлеб достаем мы себе, жизнью рискуя в пустыне опасной.
10 Кожа наша черна, как печь, от жгучего голода.
11 Женщин наших бесчестят на Сионе, и девиц – в городах Иудейских.
12 Своими руками повесили они правителей наших, даже старцы не были уважены.
13 Юноши поставлены к жерновам, а отроки падают под ношами дров.
14 Старики уже не сидят у ворот, и юноши перестали петь.
15 Сердца наши кончили радоваться, а пляски стали надгробными плачами.
16 Упал венец с головы нашей. Горе нам, что мы согрешили!
17 От того и ноет сердце наше, от того померкли глаза наши.
18 Опустела ныне гора Сион, и лисицы ходят по ней.
Молитва о милости и помощи
19 Ты, Господи, пребываешь во веки; престол Твой – в роды родов.
20 Зачем совсем забыл нас, оставил так надолго?
21 Обратись к нам, Господи, и мы к Тебе обратимся, обнови дни наши, сделай, как прежде было.
22 Неужели Ты отверг нас совсем, прогневался на нас безмерно?__
В греческом тексте «Плача пророка Иеремии» сохранилось прозаическое вступление: «После того, как Израиль был уведен в плен, а Иерусалим опустошен, Иеремия, рыдая, сел на землю и плакал этим плачем о Иерусалиме и сказал: О горе!».
Среди гравюр Франциска Скорины к Библии 1518 г. есть замечательная гравюра с авторским названием: «Еремиа Пророкъ Господень плачеть гледя на Ерусалим».
Примечания
1:1 Стих (также 2:1 и 4:1) начинается с евр. слова эха, русск. буквально «как», горестное восклицание, характерное для жанра плачей.
1:1 столица – Иерусалим; слова Иерусалим, Иудея, город – в древнееврейском языке грамматического женского рода и в тексте символизируют образ женщины униженной, оскорбленной, оскверненной, уведенной в плен.
1:4 Все ворота его опустели – место у городских ворот Иерусалима было центром общественной жизни, торговли и суда.
1:6 дочь Сиона – образное название Иерусалима.
1:12–19 Обращение Иерусалима к тем, кто со стороны взирает на его несчастья.
1:14 Вариант перевода: Он бросил взгляд на ошибки мои.
1:15 дева, дочь Иуды – образное название Иерусалима.
1:15 Как виноград в давильном точиле – частый образ в библейских книгах: спелый виноград топтали в чанах ногами, чтобы получить сок для вина.
1:16 с буквы «айн» начинается слово глаза, очи.
2:1 не помнил в день гнева Своего о подножии ног Своих – с подножием для ног Господа сравнивается Израиль.
2:3 силу Израиля – буквально рог Израиля, частый символ могущества и власти.
2:8 протянул нить – буквально протянул мерный шнур, который использовался при строительстве (см. также Зах 1:16); здесь метафорически означает разрушение.
2:11 дочь народа моего – название Иерусалима.
3:5 В Синодальном переводе: окружил меня горечью и бедами. «Он пресытил меня горечью, напоил меня полынью». В еврейском тексте: окружил крепостью и рвом.
4:3 морские чудовища дают сосцы, чтобы накормить детенышей. В евр. тексте – морские чудовища, евр. tannijn – 1) крокодил; 2) морское чудовище. Очень соблазнительно было бы перевести на русский словом «крокодил», для русского читателя – это значимое животное, но у него нет сосцов, tan – шакал: так и дано в Синодальном переводе.
4:6 дочь народа моего – здесь эти слова относятся ко всему народу Израиля.
Перевод с древнееврейского по изданию: Biblia Hebraica Stuttgartensia. Stuttgart, Deutsche Bibelgesellschaft, 1990.
А. А. Соколянский (Магадан). Доморфологический этап русской фонологии (или о единых основаниях фонетики и фонологии)[114]
Прежде всего надо объяснить, о каком доморфологическом этапе идет речь в заглавии. Можно подумать, что имеется в виду история фонологии до И. А. Бодуэна де Куртенэ, в научной деятельности которого морфологический критерий в фонологии был сформулирован. Но до Бодуэна полноценной фонологии не было, поэтому и соответствующего этапа тоже быть не могло. Речь пойдет о другом. Все фонологические школы используют морфологический критерий. Московская фонологическая школа делает это открыто, другие – с различного рода оговорками, зачастую переходящими в недомолвки. Хотелось бы проанализировать, какая фонетическая информация может быть получена до того, как мы призовем на помощь морфологический критерий.
Приоритет синхронии над диахронией, характерный для языкознания в XX в., привел к тому, что историческое знание стало восприниматься зачастую как избыточное. Исследователь-синхронист при анализе исторических «отложений» в синхронии вполне сознательно отказывался от рассмотрения исторических аспектов исследуемых им явлений. Наиболее синхронной выглядела именно фонология – любимое детище лингвистики ушедшего столетия. Вместе с тем диахронический анализ самого становления фонологии помогает вскрыть в ней такие «родимые пятна» прошлого, которые помогают иначе взглянуть на некоторые из ее оснований.
Известно, что фонетика предшествует фонологии. Фонология всегда надстраивается над фонетикой. Это верно и исторически: как наука сначала формируется фонетика, потом – фонология. Это верно и в отношении каждого отдельного фонолога: сначала студенты изучают фонетику и только затем – фонологию. Такая ситуация приводит к тому, что фонетика, говоря языком марксизма, воспринимается как объективная реальность, данная нам в слуховых ощущениях и независимая от того, кто эту реальность воспринимает, то есть слушающего.
Если предельно упростить ситуацию, то отношения фонетики и фонологии строятся следующим образом. Опираясь на интуитивное фонологическое членение фонетического потока, исследователи вычленяют из этого потока звуки. Далее эти звуки характеризуются с их физиологической и акустической стороны, потом эти признаки, выделенные исключительно фонетически, разделяются на существенные и несущественные. Таким образом, звуки поднимаются в своем статусе до уровня фонемы. Это пражская фонология. Московская фонология больше обращает внимание на позиционные чередования этих единиц. Тем не менее любая фонологическая школа начинается с интуитивной фонологии, которая принимается за «чистую» фонетику. В нашей работе мы попытаемся проанализировать именно этот интуитивно фонологический этап и наметить его пределы.
В данной статье общие рассуждения о фонетической стороне языка будут явно преобладать над конкретным языковым материалом. В этом случае следует солидаризироваться с А. Ф. Лосевым, который писал: «Наши наивные языковеды обычно думают, что конкретность науки, понимаемая в смысле заваливания бесчисленными „фактами языка“, может заменить ту подлинную конкретность науки, которая получается в результате ясности и логического чекана определений и выводов. Давайте сначала поймем логику и феноменологию без примеров, без случайности и пестроты реально протекающих процессов в языке. И тогда тверже и яснее удастся понять нам и самые эти „факты“ [Лосев 1990: 33].
Прежде чем перейти к изложению, следует оговорить использование в дальнейшем трех понятий: семантический критерий, морфологический критерий и семантическая проверка.
Семантический критерий – это один из краеугольных камней в построении фонологии, основанный на признании приоритета семантических единиц над фонетическими, это использование в процессе фонетического анализа всего объема знаний о слове, включая его грамматическую характеристику, стилистическую окрашенность, частотность, социолингвистическую характеристику и т. п.
Морфологический критерий – это использование в процессе фонетического анализа знаний о морфемной структуре слова в том объеме, в котором нам эти знания преподносят словообразование и морфология. Морфологический критерий можно рассматривать как частную разновидность семантического критерия.