/т/ = /т37/ – /т36/ – /т23/ – /т22/ – /т10/.
Пока это еще не полноценное понятие позиции: оно включает в себя исключительно указание на сегментную сочетаемость в пределах слога и не связано с чередованиями единиц в пределах одной морфемы. Очевидно, что /т/ представляет собой «звук языка» – понятие, за введение которого в фонологию ратовали П. С. Кузнецов, М. В. Панов и Л. Л. Касаткин.
Шаг 8. Выявление соотнесенных единиц в разных позициях. Принцип очевидной соотнесенности позволяет устанавливать связи между физически тождественными единицами, но у нас возникает значительное количество единиц, которые просто «пропадают» в той или иной позиции при уменьшении общего количества единиц и не соотносятся ни с чем в позиции с сокращенным числом единиц. В дальнейших рассуждениях ограничимся только противопоставлением позиций начала и конца слога.
Сопоставляя конец и начало слога, мы замечаем, что сокращение количества согласных в конце слога происходит по двум причинам. Во-первых, исчезает класс звуков [б], [б'], [в], [в'], [г], [г'], [ж], [ж'], [з], [з']. Во-вторых, исчезает класс звуков [к'] и [х']. Возникает вопрос: этих единиц там нет или они представлены в каком-то преобразованном виде?
Итак, начальные и конечные [р], [л], [н], [м] и др. находятся в соответствии. В позиции начала слога /р37/ соответствует /р23/. В соответствии также находятся конечные и начальные [п], [т], [к] и др. Или, иначе говоря, /п37/ и /п23/. Но как быть с /б37/? Соответствует ли ему что-либо в конечной позиции? Фонологи обычно исходят из того, что позиции с минимальным количеством единиц являются некоторой модификацией позиций с максимальным числом единиц, но такое решение навязывает именно русский язык. Так, китайскому [t] ничего в конце слога не соответствует в принципе. Русский консонантизм не такой, но мы пока об этом ничего не знаем. Грубо говоря, мы исходим из того, что в позиции конца слова [б] должно быть представлено в каком-то ином виде, в данном случае в виде [п]. Сложнее с такими единицами, как [к'] и [х'], у которых в конце слова явно нет заместителей. В этом они похожи на китайский [t]. С другой стороны, как доказать, что /б37/ в позиции конца слова соответствует именно /п23/, а не /р23/? Можно пойти таким путем: /р37/ соответствует /р23/. Их тождество устанавливается на основе очевидного сходства в звучании. На том же основании в соответствии находятся /п37/ и /п23/.
Но как быть с /б37/? Очевидных сближений с единицами конца слога она не обнаруживает. Здесь возможны три пути.
Первый состоит в том, чтобы несколько расширить принцип очевидности и объявить, что [б] и [п] тоже соотносимы, так как [б] ближе к [п], чем к [ч'], [м], [р] и др. Тогда двум звукам [б] и [п] в начале слога и в конце слога будет соответствовать один звук [п].
Второй состоит в том, чтобы ввести морфологический критерий, который позволяет в словоформах [дубы] и [дуп] отождествить морфемы, а вслед за ними и соответствующие звуки.
Третий способ заключается в том, чтобы наделить [б] и [п] некоторыми признаками, на базе которых и произвести их сближение.
Первый путь может привести нас к полнейшему произволу, когда соотносимыми будут объявляться звуки, которые исследователю в данный момент почему-то хочется сблизить. В принципе это путь Ленинградской фонологической школы.
Второй путь – это путь Московской фонологической школы, он очень привлекателен, но именно на него пока вступать не хотелось бы. Этим путем в свое время прошел М. В. Панов в «Русской фонетике». Этот путь начинается с признания приоритета значимых единиц. Напомним, что первая процедура функционального отождествления звуков у М. В. Панова начинается с утверждения: «Предполагается, что в речи выделены слова и морфемы, т. е. определены границы значимых единиц» [Панов 1967: 67]. Иначе говоря, свой фонетический анализ М. В. Панов начинает уже после того, как описана грамматика языка. Это важнейшая логическая предпосылка его фонологии. М. В. Панов никогда не скрывал своей позиции и ясно выразил ее в уже упомянутой статье «О значении морфологического критерия для фонологии».
Третий путь – это путь Пражской фонологической школы. В «Основах фонологии» Н. С. Трубецкой дает пример того, как фонеме приписываются функциональные свойства. Но именно эта важнейшая процедура проводится им попутно, в связи с рассуждением о том, что «фонема может реализовываться в ряде различных звуков» [Трубецкой 1960: 46].
Каждый из представленных путей имеет свои достоинства и недостатки. Тем не менее приходится выбирать между этими путями, при этом прекрасно понимая, что каждый из них не решает всех проблем и не является логически безупречным. М. В. Панов выбрал два пути и пришел к построению синтагмо– и парадигмофонологии. Но первой у него была синтагмофонология, т. е. фонология признаков, последуем и мы по этому пути.
Шаг 9. Наделение фонетических единиц признаками. Следующий возможный шаг в нашем анализе – определение признаковой структуры выделенных единиц.
Лингвисты настолько привыкли разлагать объекты своего исследования на отдельные признаки, что, кажется, уже не пытаются осознать принципы, на которые они опираются, и цель, с которой они это делают. В скрытом виде присутствует убеждение, что именно выявление отдельных признаков лингвистических единиц является средством и целью лингвистического описания.
Об этом знает каждый школьник, когда записывает:
[á] – гласи., ударн.
[б] – согласи., звонкий (парный), мягкий (парный).
стол – сущ., конкр., 2-го склонения, муж. р., им. п., ед. ч. и проч.
Собака спит – простое предложение, нераспространенное, двусоставное, повествовательное и др.
Зачастую единицы языка настолько сильно проявляют свои признаковые свойства, что вопрос о том, какие основания у процедуры приписывания признаков, кажется праздным. Действительно, местоимение он мужского рода потому, что есть она, оно. Звук [б] звонкий, потому что есть глухой [п].
Возникает вопрос, существуют ли еще такие системы, где объектам приписываются признаки так же, как они приписываются единицам языка? В какой мере содержание предмета (не только лингвистической единицы) заключается в его признаках? Может ли предмет быть описан так, чтобы все его содержание оказалось заключенным в признаках? Каким образом признак вообще выделяется из предмета?
Передо мной книга. Будем описывать ее признаки. Она твердая, черная, толстая. Пока остановимся. Она твердая потому, что есть предметы мягкие, она черная потому, что есть предметы другого цвета, она толстая потому, что есть книги тонкие. Таким образом, признак – это отличие. Признак. Наличие признака всегда подразумевает существование другого свойства. С другой стороны, какое-то свойство не может принадлежать только одному предмету (оставляем за кадром рассуждения по поводу свойств Бога). Если предмет твердый, то должны существовать другие твердые предметы, если черный, то есть иные предметы с тем же свойством. Признак, противопоставляя предметы, одновременно объединяет их.
Книга, лежащая у меня на столе, обладает фактически бесконечным числом признаков, каждый из которых будет являться существенным при определенных обстоятельствах. Если мне книга нужна только как приложение к книжной полке, то самым важным для меня оказывается ее размер, цвет, внешний вид – она должна гармонировать с моей мебелью. Кажется, что удаление одной страницы из книги не может решительным образом сказаться на ее свойствах, но если именно на этой странице содержится нужная мне информация, то важнейшее свойство книги в таком случае изменено.
Предположим, что нам удалось выделить в предмете все признаки, тогда его содержание полностью покрывается набором этих признаков. Можно прийти к выводу, что предмет – это совокупность всех его признаков. В таком случае предмет утрачивает самостоятельное существование, а реальное бытие получают именно отдельные признаки. Зачем изучать сложный объект, если его содержание целиком можно понять, анализируя его отдельные признаки? Это, собственно, и будет изучение предмета как целого. Очевидно, что такой путь заводит в тупик. Врач имеет дело с больным. С помощью анализов разного рода он получает отдельные признаки больного, но только не очень хороший врач сведет состояние больного к отдельным признакам. Дело в том, что все материальные объекты обладают бесконечным количеством признаков. Мы в принципе не можем выделить в предмете все его признаки. Поэтому, с одной стороны, предмет – это совокупность своих признаков, а с другой (ввиду невозможности выявления всех его признаков) – он всегда больше, чем те признаки, которые мы можем в нем выделить.
Традиционно признаковая структура фонематических единиц получалась следующим образом: за основу бралось фонетическое описание языка, которое уже самим своим фактом предполагало наличие в звуках определенного набора признаков, после чего уже известные признаки ранжировались в соответствии с их фонологическим статусом.
Процедура разграничения дифференциальных и недифференциальных признаков описана Н. С. Трубецким: «Отсюда явствует, что фонема может реализовываться в ряде различных звуков. Для немецкого g, например, фонологически существенны следующие признаки: полная смычка спинки языка с нёбом при поднятой нёбной занавеске, расслабление мускулатуры языка и размыкание смычки без воздушного потока. Однако место, где должна образовываться смычка с нёбом, работа губ и голосовых связок во время смычки фонологически несущественны. Таким образом, в немецком языке существует целый ряд звуков, которые считаются реализацией одной фонемы g: есть звонкое, полузвонкое и абсолютно глухое g (даже в тех говорах, где слабые, как правило, звонки), лабиализованное велярное g (например, gut „хороший“, glut „жар, зной“), узко лабиализованное палатальное g (например, güte „качество“, glück „счастье“), нелабиализованное велярное g (например, ganz „целый“, wage „весы“, tragen „носить“), нелабиализованное сильно палатальное g (например, gift „яд“, gier „жадность“), умеренно палатальное g (например, gelb „желтый“, liege „лежу“) и т. д.» [Трубецкой 1960: 46].