ко к себе в театр возьму, но и женюсь на ней!"
В эти же дни, но уже в другой творческий вуз — во ВГИК — поступала еще одна будущая звезда отечественного кинематографа — Александр Панкратов-Черный. Окончив в конце 60-х Горьковское театральное училище, он был распределен в пензенский театр, но его мечтой всегда была кинорежиссура. В итоге летом 71-го он наконец решился поступать во ВГИК. Поскольку до экзаменов на режиссерский факультет допускались только те абитуриенты, которые прошли творческий конкурс, Панкратов отправил в Москву свое сочинение под названием "Удивительный сон после счастливого советского праздника". В нем рассказывалось, как дед-фронтовик Матвей 9 Мая на печке рассказывает о том, что ему приснился сон, где за ним по Берлину гонится Гитлер с косой. Дед подбегает к колоннам Рейхстага, однако там деревянная нога деда проваливается в яму. Не имея возможности вытащить ее, дед отстегивает ногу и бежит дальше уже на одной ноге. Гитлер же подбегает к протезу, и вдруг из него начинают расти ветви цветущей яблони, которые закрывают дорогу и тем самым спасают деда.
Заканчивалось сочинение романтично: сквозь голубое небо на все это смотрят глаза деда Матвея.
Судя по всему, сочинение произвело большое впечатление на приемную комиссию, поскольку она решила допустить ее автора до экзаменов. В Пермь, где обитал Панкратов, было отправлено официальное уведомление. Однако его там перехватил местный КГБ. При чем здесь, спросите, Контора? А при том, что Панкратов числился на особом счету у чекистов из-за своих крамольных стихов, которые написал к 50-летию советской власти. С тех пор с него не спускали глаз, и письмо из Москвы на его имя не могло остаться без внимания комитетчиков. Узнав из него, что их поднадзорного собираются принимать во ВГИК, чекисты решили подстраховаться и письмо ему не показали. Спасла Панкратова случайность. За несколько дней до экзаменов он на свой страх и риск решил позвонить в Москву и поинтересоваться результатом. Звонил, в душе совершенно не надеясь на положительный ответ. А ему внезапно сообщают, что его работа принята и его ждут на первый тур.
Вскоре Панкратов со всеми необходимыми документами был уже в приемной комиссии института. Но радовался он рано. Председатель комиссии доцент О. А. Родионов внезапно их не принял. Сказал: мол, вы, молодой человек, еще положенный стаж не отработали после театрального училища. Положено три года, а у вас только два и семь месяцев. Было от чего опустить руки после подобного облома. Но унывал Панкратов не долго. Вспомнив про Юрия Михайловича Славича, который трудился во ВГИКе и с которым он был шапочно знаком, Панкратов нашел его и объяснил ситуацию. Славич посоветовал ему лететь метеором в Министерство культуры и взять, любым способом, справку о том, что его допускают к экзаменам.
В Минкульте, в учебном отделе, куда пришел Панкратов за справкой, сидела милая старушка. Она курила папиросы и радушно улыбалась каждому посетителю. Узнав, что от нее хочет юноша, она полезла в один из шкафов, где находились документы на всех выпускников Горьковского театрального училища. Однако достав папку с личным делом Панкратова, старушка внезапно погрустнела:
— Мил-человек, да у вас здесь вкладыш, — сообщила она неожиданную новость.
— Какой вкладыш? — не врубился в смысл сказанного Панкратов.
— Нехороший, — ответила старушка. — В нем сказано, что вы не имеете права поступать в высшие учебные заведения.
Панкратов вновь убедился, какие длинные руки у пермского КГБ — они и сюда дотянулись. И пришлось бы ему уйти несолоно хлебавши, если бы в старушке внезапно не взыграл азарт. Она решительно захлопнула папку, отправила ее обратно в шкаф, а гостю сказала:
— Забудьте про вкладыш, молодой человек. Справку я вам выпишу. Если поступите — принесете мне цветы. Договорились?
У Панкратова от счастья чуть дух не захватило. Но история на этом еще не закончилась.
Готовясь к экзаменам, Панкратов жил в Москве на съемной квартире, где соседом у него был известный театральный художник. Тот три года учился во ВГИКе у Михаила Ромма, которому Панкратову предстояло вскоре сдавать экзамены. Естественно, не выручить приятеля советом художник не мог.
— Ромм обожает художников-импрессионистов, — втолковывал однажды художник Панкратову. — Поэтому, если хочешь его обаять, ты должен долбить именно в этом направлении.
— Но я ни одного художника-импрессиониста не знаю, — честно признался Панкратов. — Как же я о них расскажу?
— Разумно, — согласился с ним художник. — Но это не беда. На худой конец, художника можно придумать.
— Как это — придумать? — удивленно вопрошал абитуриент.
— Да очень просто. Называешь от балды любое имя — и дело в шляпе. Я уверен, что подробностями Михал Ильич интересоваться не станет — постесняется выказать свою неосведомленность.
— Какое же имя придумать?
— Что-нибудь французское. Например, Франсуа Лемарк.
На том друзья и порешили.
Наконец настал день экзаменов. Как и ожидалось, первым делом Ромм поинтересовался у Панкратова, любит ли он живопись.
— Еще как! — гордо ответил тот.
— Кто же ваш любимый художник? — не унимался Ромм.
— Коровин.
— Похвально, похвально, — закивал головой мэтр, после чего поинтересовался: — А к импрессионистам вы как относитесь?
— Очень хорошо, Михаил Ильич. Каждый уважающий себя интеллигентный человек должен знать и любить импрессионистов.
— И кому же из них вы отдаете большее предпочтение?
— Франсуа Лемарку, Михаил Ильич. Услышав незнакомое ему имя, Ромм едва не поперхнулся папиросой. Затем, загасив ее в пепельнице, он перевел глаза на Манану, дочь Ираклия Андроникова, которая тоже входила в приемную комиссию, как бы ища у нее ответа на вопрос: кто такой этот Франсуа Лемарк? Однако та недоуменно пожала плечами: мол, извини, не знаю такого. Тогда Ромм вновь обратился к Панкратову:
— Франсуа Лемарк, говорите? А не можете ли вы поподробнее рассказать нам о нем?
Такого поворота событий Панкратов не ожидал. Однако годы, проведенные им в театральном училище, а затем и в театре, не прошли для него даром. Поэтому, набравшись духу, он принялся с упоением играть роль барона Мюнхгаузена. Минут двадцать он рассказывал о молодом, но талантливом художнике-импрессионисте Франсуа Лемарке, причем говорил так убежденно, что никто из присутствующих долго не мог усомниться в подлинности его слов. И только в конце его виртуозного трепа первой прорвало дочь Андроникова. Манана стала громко хохотать, чем здорово обескуражила не только Панкратова, но и всех членов приемной комиссии.
— В чем дело, Манана? — спросил у коллеги Ромм.
— Михаил Ильич, да мы с вами счастливые люди, — перестав смеяться; ответила женщина. — Сегодня присутствовали при рождении нового имени в течении импрессионизма.
Панкратов похолодел, поскольку понял, что эта женщина его раскусила. Сейчас и у Ромма раскроются глаза на происходящее и его вышвырнут из кабинета. Но произошло неожиданное — Михаил Ильич тоже принялся громко хохотать. После чего обратился к своим коллегам по комиссии:
— Друзья мои, если молодое дарование так умеет врать, ему самое место в нашем советском кинематографе.
И Панкратову поставили "отлично".
Однако на этом "институтская" тема в июле не исчерпывается. 17 июля в "Комсомольской правде" была опубликована весьма актуальная даже по нынешним временам статья А. Шлиенкова, в которой рассказывалось о неких столичных дельцах, которые за деньги помогали абитуриентам поступать в вузы. Действовали дельцы изобретательно. У них была Целая обойма "подставников" — специалистов по математике, физике, химии, литературе и другим предметам, которые под видом абитуриентов сдавали экзамены в институты за тех, кто приехал издалека. Успешно сдав экзамены, "подставные" в течение некоторого времени исправно посещали занятия вместо настоящего студента, после чего брали академический отпуск. Им выдавалась справка (наличие фотографии на ней не предусматривалось), которая потом передавалась настоящему студенту, чтобы тот мог спокойно перевестись в любой вуз своего родного города. Естественно, все эти манипуляции осуществлялись за деньги. В упомянутой заметке фигурировали следующие суммы: например, некий уроженец Грузии Картлоз, мечтая поступить в столичный Институт советской торговли, заключил сделку с экзаменационными дельцами и в качестве первого взноса выложил 500 рублей. Затем, когда "подставной" закончил за него первый курс, он заплатил 1 тысячу рублей.
Среди дельцов, промышлявших подобного рода махинациями, в заметке был назван некий заведующий лабораторией в одном из московских институтов. Десятки (!) раз он поступал в институты как "подставной" и практически никогда не проваливался на экзаменах. Бывало, что он сдавал экзамены сразу в несколько вузов. На этом деле он в среднем зарабатывал 3 тысячи рублей. А вот его шеф по мошеннической группе получал вдвое больше — 6 тысяч.
Во вторник, 20 июля, в той же "Комсомолке" появилась еще одна громкая заметка — "На мели" В. Цекова. На этот раз дело шло об иной сфере деятельности — о футболе. А если конкретно — о вопиющей обстановке, сложившейся в одной из команд первой лиги — одесском "Черноморце". Главным героем заметки был 24-летний стоппер (центральный защитник) команды Виктор Лысенко. Однако прежде чем перейти к его "подвигам", стоит вкратце ознакомиться с его биографией, которая в заметке по каким-то причинам опущена.
Воспитанник футбольной школы № 3 в Николаеве, Лысенко один год играл в местной команде "Судостроитель", после чего был приглашен в "Черноморец", игравший в высшей лиге. За пять лет своего пребывания в команде Лысенко сыграл сотню матчей, забил 3 гола. В 68-м он попал в список 33 лучших футболистов страны под номером 3. В 69-м был приглашен в сборную СССР, где провел одну игру (20 февраля со сборной Колумбии в Боготе, где наши победили со счетом 3:1). Как напишут позднее в футбольной энциклопедии про Лысенко: "Атлетически сложенный, цементировал действия оборонительн