5 июня Владимир Меньшов показывал в Госкино свой фильм «Москва слезам не верит». Естественно, волновался сильно. Однако фильм, вопреки мрачным прогнозам, был принят хорошо. Единственное, о чем попросили режиссера, — сделать досъемку пары-тройки эпизодов. А в целом картину назвали удачной.
Однако скажи кому-нибудь из присутствующих, что через год фильм получит «Оскар», он бы наверняка назвал это сообщение бредом. Ведь практически весь период съемок коллеги Меньшова смеялись над ним, говоря, что он снимает какую-то слезливую бредятину, поскольку снимать мелодрамы в те годы было непрестижно. Даже оператор фильма несколько раз порывался сбежать из группы, думая, что этим фильмом он обрекает себя на позор. Чем в итоге все это обернулось, мы с вами теперь хорошо знаем.
А теперь перенесемся на родину гениального композитора Петра Чайковского, в город Клин. Там проживает некто Василий Никитенков, человек самой мирной профессии — он детский хирург. Однако в последнее время родные и друзья стали замечать за ним странные вещи: он стал чрезвычайно раздражительным, мнительным, иногда даже агрессивным. Причину этой агрессии люди связывали с профессиональной деятельностью Никитенкова, хотя на самом деле он обозлился на весь белый свет за другое: ему казалось, что родное государство не ценит его подвигов на ниве хирургии, не воздает ему должное. Да и людей вокруг себя тоже считал не лучше: мол, если бы все как один объединились, может быть и жизнь была бы лучше. Короче, Никитенков решил мстить всем: и государству, и его согражданам. А способ выбрал самый изуверский. Будучи еще с армии хорошо знаком со взрывным делом, он наловчился делать у себя дома самодельные взрывные устройства. Первую такую адскую машину Никитенков смастерил в самом начале лета, а опробовать решил в пятницу, 8 июня. Причем место для первого взрыва он выбрал самое людное — возле кинотеатра «Мир».
Вечером, когда шел очередной фильм, террорист подъехал к кинотеатру. В руках у него был фанерный ящик, в котором обычно люди отправляют посылки. Внутри ящика лежала бомба. В действие она приводилась с помощью «растяжки» — проволоки, которую террорист протянул от ящика к ближайшей колонне. Однако, к счастью, массового поражения людей не случилось. До конца сеанса оставались считаные минуты, когда на улицу вышли покурить двое мужчин: рабочий и работник кинотеатра. Один из них и дернул случайно за проволоку. Взрывом несчастным покалечило ноги. В тот же день делом о взрыве занялся местный КГБ. Однако поиски займут не один день, и даже не один месяц, о чем я еще обязательно расскажу.
9 июня в Минске, в зале «БелНИИгипросельстроя», состоялся первый из запланированных концертов Владимира Высоцкого. Актеров привез туда из гостиницы «Минск» один из организаторов этого мероприятия — Лев Лисиц. В этот день 90 % билетов было распространено среди сотрудников института. Там даже был сокращен обеденный перерыв, чтобы на задерживать начало концерта. Объявлял артистов все тот же Лисиц. В начале представления Высоцкий и Бортник показали зрителям отрывок из спектакля «Павшие и живые», после чего Высоцкий остался на сцене один и «показал», как он сам выражался, довольно много песен. Все прошло замечательно. Концерт длился почти полтора часа, после чего артисты уехали на вечернего «Гамлета».
Сразу после спектакля Высоцкого пригласили в минский Дом кино. Поскольку вечер организовал его старый приятель кинорежиссер Виктор Туров, отказать он не смог. Тамошние посиделки длились аж до утра. Причем Высоцкий и там спел несколько песен. В гостиницу он вернулся около семи утра и практически сразу лег спать. А в десять утра у него был назначен второй концерт в НИИ. Поэтому, когда за ним приехал все тот же Лисиц, Высоцкий спал. Однако гость так настойчиво и сильно бил в дверь, что Высоцкий эти удары все-таки услышал. Узнав, кто пришел, он щелкнул защелкой. Далее послушаем рассказ самого Л. Лисица:
«Я открываю дверь до конца, чтобы зайти в номер… И… о, боже!.. Я вижу со стороны спины в костюме Адама Владимира Высоцкого, направляющегося через гостиную комнату в спальню. Оказывается, что он спал на французский манер голышом. Но меня поразила не обнаженность великого человека, а накачанность его фигуры. Я сразу увидел со стороны спины, как играют мощные тренированные мышцы спортсмена. Ни грамма лишнего жира, это было то, что сейчас в новом лексиконе определяется словом «качок»… А Высоцкий тем временем лег в постель. И тут, увидев его лицо, я понял, как он устал. Таким робким, неуверенным голосом я у него спрашиваю:
— Владимир Семенович, у нас остается около часа до выступления.
— Да, я помню. Посидите здесь и дайте мне возможность подремать минут сорок. Скажите, за какое время мы на машине сможем добраться до института?
— Минут через пятнадцать будем на месте.
— Машина здесь? Она может подождать?
— Конечно, сколько нужно.
— Я поеду выступлю.
Я спрашиваю: можно ли запустить в зал людей, ведь зрители давно собрались.
— Да, конечно, запускайте.
Я вышел в соседнюю комнату к телефону. Мне показалось, что Высоцкий накануне поздно лег спать. Но я не знал, что он всю ночь провел в Доме кино… Позвонив в институт, я вышел на улицу и предупредил водителя, что нужно будет подождать минут сорок. Тот в ответ: «Пожалуйста, пожалуйста, подожду сколько нужно». Поднимаюсь тихонько в номер. Почитываю какую-то прессу. Проходит сорок минут — я вынужден его будить. Высоцкому плохо. Я предлагаю вызвать врача.
— Нет, не надо, но прошу вас, отмените концерт.
Я «упал», что называется:
— Владимир Семенович! Вы же сказали сорок минут назад… Уже в зале сидит семьсот пятьдесят человек…
— Ну что поделаешь. Отменяйте. Я отдам эти концерты обязательно.
— Владимир Семенович, дело в том, что у людей оторваны корешки на билетах…
Он, видимо, понял ситуацию, она его взволновала, ему стало хуже. Минуты идут, уже одиннадцать часов. А он говорит:
— Вызывайте мне врача, «скорую». Мне сделают укол, и я выступлю.
Я тут же по телефону вызываю «скорую». Затем звоню в институт:
— Мы минут на 30–40 опоздаем, потому что Владимир Семенович после спектакля очень устал, поздновато лег спать. Попытайтесь успокоить зрителей.
— Хорошо, но он будет? — допытывается Надя Зайцева по телефону.
— Сказал, что будет точно…
Приехал врач, невысокого роста, с сестричкой, как полагается. Мы буквально вбежали на этаж к Высоцкому. Я остался в гостиной, а врач и медсестра подошли к нему, лежащему на постели… После укола врач сказал мне:
— Владимир Семенович предупредил меня, что сегодня состоится концерт. Но прошу вас полчаса его не беспокоить, он должен еще отдохнуть…
Я опять звоню в институт, объясняю, что нас надо ждать к двенадцати часам. А Высоцкий почти не спит, услышав мой разговор по телефону, спрашивает:
— А люди в зале сидят?
— Да, сидят, но сильно волнуются… Часов в двенадцать Высоцкий поднимается
с постели, спокойно одевается. Но я сразу замечаю, что движения его не такие энергичные, как раньше. Он берет гитару: «Ну, поехали!»
Закрыли номер, он сдал ключи вахтеру. Как только мы сели в машину, Высоцкий спрашивает:
— По пути есть какое-нибудь кафе, чтобы можно было стаканчик шампанского принять?
— Есть, Владимир Семенович, но у вас же выступление!
Он оборачивается и так внушительно говорит:
— Поверьте мне, что я лучше всех знаю, что мне нужно сейчас.
Я не стал перечить и попросил водителя заехать по пути в кафе «Ласточка», что на улице М. Горького, а ныне — Богдановича. Зайдя в кафе, я прежде всего спросил, есть ли у них шампанское. Официантка небрежно мне посоветовала приходить вечером, после обеденного перерыва. Сейчас шампанского нет. Но когда я назвал того, кто сидел за столиком, она засуетилась, мгновенно принесла бутылку. Заказал я, естественно, пару бутербродов и какой-то воды. Время нас поджимало, потому что приближался час дня. Могу сказать точно, что Высоцкий выпил из той бутылки не более 150–180 граммов. Мы сразу же рассчитались, сели в машину и поехали в институт, благо от «Ласточки» ехать было не более 3–4 минут. За это время ни один человек не ушел из зала института, хотя все волновались и суетились…»
Концерт начался в начале второго дня и длился чуть больше часа. Несмотря на то что Высоцкий вел концерт с заметным напряжением, никто в зале даже не догадался о том, какие события ему предшествовали. Чтобы спеть больше песен, Высоцкий отказался от привычных комментариев к ним и пел практически без остановок (он исполнил 16 произведений).
Правда, исполняя последнюю песню, он не предупредил, что это финал концерта, и, когда ушел за кулисы, зрители думали, что это только перерыв. А он, едва оказавшись за кулисами, буквально простонал: «Все! Больше не могу… Мне надо немедленно в Москву…» Лисиц тут же вышел на сцену и объявил, что концерт окончен. Также он сообщил, что третий и четвертый концерты отменяются в связи с плохим самочувствием Высоцкого. Между тем нашлись люди, которые стали требовать продолжения концерта. Когда Высоцкий, сидевший в радиорубке, это услышал, он чуть ли не прокричал: «Что им еще нужно от меня? Я же им все спел. Уберите их…» И вскоре после этих слов случилось неожиданное. Как вспоминает очевидец — Юрий Заборовский:
«Вероятно, Высоцкий чувствовал приближение приступа. И тут у Высоцкого началось. Нам удалось закрыть дверь в рубку. Радист Евгений Овчинников и я оказались внутри с Высоцким. Прошло много лет, но до сих пор я не могу спокойно вспоминать… Страшно видеть, как человек бьется в конвульсиях. Мы попытались его как-то прижать, хотя бы к полу, чтобы он не разбился. Не знаю точно, как долго это продолжалось — 5 или 15 минут, но показалось — целая вечность.
Неожиданно приступ прошел. Я до сих пор не знаю, чем он был вызван. Противоречивых предположений было много. Говорили, что это почечные колики, при которых человек испытывает страшные боли. Позже стали намекать на последствия наркотиков. Рассказывали,