Схожие идеи нашли свое выражение не только у Аристотеля, но и в восточной философии, в частности, в «Бхагавадгите» – священном тексте индуизма, датируемом II веком до н. э.:
От привязанностей свободен, в йоге стоек,
свершай деянья, уравняв неудачу с удачей:
эта ровность зовется йогой.
Когда мысль успокоена в йоге,
она действия все превосходит;
цель поставь пред собой – йогу мысли;
кто к плодам устремляется – жалок[252].
Чтобы понять, что это может значить, и почему это не совсем буддизм, обратимся к одному из моих любимых романов – «Идиоту» Достоевского, начатому им в январе 1868 года и написанному примерно за год.
Историю создания «Идиота» я привожу здесь не просто так[253]. В декабре 1867 года Достоевский бросил многомесячную работу над намеченным романом о нравственном преображении преступника. Новый его план состоял в том, чтобы написать о «положительно прекрасном человеке»[254] – христоподобном князе Мышкине, – бросив его в хаотический, полный противоречий мир современной писателю Российской империи. Он отправил первые пять глав редактору «Русского вестника» 5 января, затем еще две 11 января, и продолжал писать главу за главой без какого-либо четкого плана.
Откуда это известно? Отчасти благодаря тому, что Достоевский об этом сам писал в записных книжках, а отчасти потому, что его нерешительность видна в тексте романа. Писатель вводит важные идеи, потом про них забывает. В первой части Мышкину приписывается способность по почерку определять характеры людей, но дальше эта способность никак не используется. Писатель сообщает нам, что герой «нездоров», и поэтому не может ни на ком жениться. Тем не менее, он вступает в романтические отношения с двумя женщинами и почти женится на одной из них. В последующих частях «Идиота» встречаются вставки из газетных статей, которые Достоевский прочитал через несколько месяцев после того, как начал писать. Запланировать такое заранее он не мог, и автор хочет, чтобы мы это знали. Роман получился таким же незаконченным, непредсказуемым и в конечном счете таким же бессмысленным, как и сама жизнь. К концу книги даже всеведущий рассказчик сдается:
Прошло две недели после события, рассказанного в последней главе, и положение действующих лиц нашего рассказа до того изменилось, что нам чрезвычайно трудно приступать к продолжению без особых объяснений. И однако мы чувствуем, что должны ограничиться простым изложением фактов, по возможности, без особых объяснений, и по весьма простой причине: потому что сами, во многих случаях, затрудняемся объяснить происшедшее[255].
Критик Гэри Сол Морсон в интереснейшей интерпретации «Идиота» говорил, что Достоевский стремился создать роман без какой-либо направляющей структуры в принципе[256]. В нем нет линейного сюжета, но сюжет и не петляет, не закручивается в спираль, не расходится лучами, не ветвится. Единство романа держится за счет единства характера Мышкина – святого, заброшенного к грешникам в ситуациях, не имеющих ни шаблона, ни плана. У Мышкина нет великих амбиций или каких-то насущных устремлений. Он просто старается поступать правильно в любых обстоятельствах, с которыми сталкивается. Его намерения чаще всего терпят неудачу: все редко складывается так, как он рассчитывает.
Однако при всем при этом Мышкин проживает прекрасную жизнь, как того и хочет Достоевский. Нельзя сказать, что многочисленные неудачи Мышкина его как-то характеризуют. Скорее его характеризуют отказ от осуждения презираемых, безусловная скромность и правдивость, великодушие и желание верить в лучшие качества людей и ожидать того же от других. Заканчивается всё для него плохо. Мышкин вынужден предать одну из любимых женщин, чтобы спасти другую, та же бросает его у алтаря и сбегает к человеку, от рук которого в итоге гибнет. Виновато в этом само устройство мира. Если Мышкину и не удается жить хорошо, он как может реагирует на страшные события.
Если бы кто-то назвал Мышкина неудачником, это не было бы, строго говоря, неправдой, но продемонстрировало непонимание сути. Неправильно так думать о его жизни. Борьба за правое дело Мышкина волнует не меньше, чем ее результат. Знаменательно, что эта тема звучит в эксцентричном отступлении – часовой речи Ипполита Терентьева, нигилиста, умирающего от чахотки. Его «исповедь» строится на истории жизни Христофора Колумба:
О, будьте уверены, что Колумб был счастлив не тогда, когда открыл Америку, а когда открывал ее; будьте уверены, что самый высокий момент его счастья был, может быть, ровно за три дня до открытия Нового Света, когда бунтующий экипаж в отчаянии чуть не поворотил корабля в Европу, назад! Не в Новом Свете тут дело, хотя бы он провалился. <…> Дело в жизни, в одной жизни, – в открывании ее, беспрерывном и вечном, а вовсе не в открытии![257]
Эту же мысль мы находим у самого Достоевского семь лет спустя: «Счастье не в счастье, а лишь в его достижении»[258].
Я бы еще сказал: не «счастье», а «хорошая жизнь», и не «лишь», а «также».
Князя Мышкина, конечно, волнуют результаты его действий, его реальные достижения, но его волнует и сам процесс, сами попытки, его волнует и «путешествие», и «прибытие». Здесь есть одна неявная мысль – отчасти банальная, отчасти парадоксальная; мы можем ее уточнить, обратившись к Аристотелю.
В «Метафизике» Аристотель противопоставляет два вида действия[259]. Первый вид – действие «незаконченное», например, учение или строительство: если ты учишься, ты в то же время еще не научился, а если ты еще строишь дом, то в то же время он еще не построен.
Завершенность наступит позже, если вообще наступит. Второй вид – «такое действие, которое можно назвать <…> законченным», то есть которое не бывает незавершенным.
Пример – мышление: на момент, когда ты думаешь об Аристотеле, ты уже о нем подумал.
Сам Аристотель первый вид действия называет kinêsis, второй – energeia.
Позаимствовав лингвистический жаргон, можно сказать, что строительство дома и изучение алфавита – «телические» виды деятельности: они направлены на конечные состояния, в которых они завершены и, следовательно, исчерпаны[260]. (Слово «телический» происходит от греческого telos – «цель», это и корень слова «телеология»). Путь домой – действие телическое: когда вы дойдете до дома, оно завершится. Таковы же «проекты» вроде заключения брака или рождения ребенка. Их можно завершить. Другие виды действий можно назвать «ателическими»: они не имеют цели или завершенного состояния, в котором их можно было бы счесть оконченными. Пока вы идете домой, вы также просто идете, поскольку можете идти и без определенной цели. Это ателическое действие. К этому виду действий можно отнести воспитание детей, общение с друзьями или прослушивание музыки. Всем этим можно перестать заниматься, и в конце концов придется. Но невозможно эти действия исчерпать. У них нет предела, нет результата, достижение которого их бы завершило.
Мы постоянно занимаемся как телической, так и ателической деятельностью. Я пишу книгу о человеческом существовании и надеюсь ее закончить, и одновременно думаю о том, что жизнь тяжела, – и думать не прекращу. Вы можете учить своего ребенка завязывать шнурки, надеясь, что он в итоге разберется, как это делать (конечный процесс), но одновременно вы также занимаетесь воспитанием (бесконечный). Вопрос не в том, какое из этих двух действий вы совершаете, а в том, какое из них вы цените. Аргумент Достоевского – ценность заключается в ателической деятельности: важен процесс, а не результат. Об этом же, кажется, говорит и «Бхагавадгита»: фраза «кто к плодам устремляется – жалок» означает «не надо уделять столько внимания завершению телических действий». Если человек ценит только процесс, он все равно будет действовать, но «уравняв неудачу с удачей»[261]. Я думаю, что это, конечно, перебор: результаты важны. Научился ли ваш ребенок сам завязывать шнурки? Спас ли врач жизнь? Это важно. Тем не менее, мы склонны слишком сильно переживать о телических действиях, то есть о завершении «проектов», и упускать из вида ценность процесса. Поступая так, мы пренебрегаем настоящим и настраиваем себя на неудачу.
При телической деятельности удовлетворение всегда находится в будущем или прошлом. Ваши амбиции не реализованы, и на этом все заканчивается. Хуже того, ваша вовлеченность в то, что вы цените, саморазрушительна. Когда вы преследуете заветную цель, вы стремитесь к успеху, а значит к тому, чтобы завершить свою вовлеченность хорошим результатом. Вы будто пытаетесь уничтожить источник смысла вашей жизни. Между тем, именно такие «проекты» подвергают вас риску неудачи. Вы проваливаете собеседование на работу мечты, не справляетесь с управлением подчиненными, предаете свои устремления.
Если вы цените процесс, у вас складывается совершенно иное отношение и к настоящему, и к неудачам. Поскольку ателические действия не нацелены на некие конечные состояния, они неисчерпаемы. Ваша вовлеченность в них не заставит их исчезнуть. Вы можете перестать ходить, думать или разговаривать с любимым человеком, но вы не можете исчерпать эти действия, завершить их. Обратную сторону неисчерпаемости выразил Аристотель, когда настаивал – возможно, путано – на «полноте» ателической деятельности: «Человек одновременно видит и уже видел, понимает и уже понял, мыслит и уже помыслил». Ателическая деятельность реализуется в настоящем (настолько, насколько она вообще может быть реализована). Если вы цените мышление и занимаетесь именно им, у вас есть что ценить прямо сейчас. Ничто из того, что вы сделали или сделаете, не в состоянии этому помешать.