Жизнь жестче. Как философия помогает не отчаиваться в трудные времена — страница 25 из 36

[302]. Она всегда была настроена еретически, не в силах принять жестокость ветхозаветного Бога и религию, проклинающую неверующего. Вейль видела в Христе Бога, но она отказывалась видеть его только в нем: «[Н]е является неоспоримым то, что Слово не имело воплощений прежде Исуса, и что Осирис в Египте и Кришна в Индии не входят в их число»[303].

Даже заглядывая в другие миры, Вейль-мистик оставалась язвительным критиком мира нашего. Изучая философию в престижной Высшей нормальной школе – Вейль заняла первое место на вступительном экзамене в 1928 году, философ Симона де Бовуар была второй – Вейль помогла основать школу для железнодорожников[304]. Она участвовала в демонстрациях и забастовках, встречалась с Троцким и критиковала его[305], вела политическую кампанию против фашистов во время гражданской войны в Испании[306]. Вейль писала о роли насилия, а не только экономических сил, в угнетении рабочих[307]. Она признавала силу пропаганды и предостерегала от злоупотребления языком, которое позволяет стравливать нас друг с другом. Вейль нашла место для философии и здесь: «Прояснять мысль, дискредитировать бессмысленные по своей сути слова и определять употребление других слов путем их точного анализа – это, как ни странно, может спасти человеческие жизни»[308].

Если и существует пример серьезного отношения к несправедливости и человеческим страданиям без малейшего самооправдания, то это Симона Вейль и никто другой. Проблема в том, что ее пример страшен. Он, конечно, вдохновляет, но и пугает очень сильно. Я бы не смог поступить так, как Вейль, да и кто бы из нас смог? Если понимать борьбу с несправедливостью только так, то, может быть, я равнодушен. Может, мне и стоит быть равнодушным.

Именно такие сомнения, поиски аргументов, доказывающих, что нам должно быть не все равно, и приводят нас к философии. Философы приложили к этому много сил. Платон утверждал в «Государстве», что человек не может быть психически здоров без определенного чувства справедливости в душе и что мы не можем быть несправедливы к другим, если справедливы внутри себя. Через две тысячи лет Иммануил Кант заявит, что мы не можем быть по-настоящему свободными, если не соблюдаем нравственный закон и относимся к другим не только как к средству, но и как к цели[309]. Но доказательства не работают. Законченного эгоиста нельзя убедить в необходимости заботиться о других. В убеждении, что каждый из нас должен стремиться к собственному счастью независимо от всех остальных, нет никакого внутреннего противоречия. Пытаться разубедить кого-то в этом – все равно что пытаться переубедить завзятого конспиролога или скептика, уверенного, что видимый мир – фейк. Они не примут никаких доводов, не соответствующих их взглядам.

Это происходит не потому, что они правы, а потому, что нас снова обманули. Одно дело – знать, что заговоры – выдумка, а наш мир реален, и совершенно другое – переубедить человека, твердо уверенного в обратном. Мы задавались вопросом, должны ли мы бороться с несправедливостью, но фокусник ловко подменил вопрос – можем ли мы доказать ему, что должны, – а мы и не заметили. Мы можем сознавать, что справедливость важна, не будучи при этом в состоянии обратить в свою веру упрямого скептика. Однако цель этики не в убеждении. Вейль язвила:

Человек, испытывающий искушение оставить себе [принадлежащий другому] задаток, удержится от этого не потому, что прочитал «Критику практического разума» [Канта], а потому, что нечто в самом этом задатке вопиет о необходимости возврата[310].

А если справедливость к вам не вопиет, чтение Канта вряд ли поможет.

Какова альтернатива спорам? Внимание или, в терминологии Вейль, «внимательное чтение» – метафора толковательной работы, которую мы постоянно ведем, вступая в контакт с миром и определяя свою реакцию на него. «Таким образом, в каждое мгновение нашей жизни», – пишет она, – «нас как бы захватывают извне смыслы, которые мы сами считываем в явлениях… Небо, море, солнце, звезды, люди, всё, что нас окружает, в той же мере является объектом чтения»[311]. Процесс чтения, можно сказать, идет сам собой, но правильно читать трудно.

Помните Бартлби – переписчика, которого мы оставили в первой главе? Он не хотел уходить из конторы, не хотел работать, есть и вообще почти ничего не хотел делать[312]. В чем смысл такого загадочного поведения? Интерпретировать книгу «Бартлби» и ее героя – дело почти безнадежное[313]. Вариантов толкования рассказа Мелвилла так же много, как и его читателей: что Бартлби – это сам Мелвилл, отказывавшийся писать, за что платят, что Бартлби – экзистенциалист, нигилист, трансценденталист, отчужденный работник, активист или протестующий и так далее. Бартлби загнан в безжалостную систему монотонной и бессмысленной рутины, из-за которой он и ему подобные становятся «ходячими копировальными аппаратами»[314]. Однако самая эмпатичная книга об этом произведении Мелвилла – «Молчание Бартлби» Дэна Макколла. В ней автор упрекает всех критиков, кто считал Бартлби каким-то символом: «Так вы причиняете ему огромную боль, потому что отнимаете у него желание молчать»[315]. Я постараюсь не делать этого, даже когда буду привлекать бедного, величественно-бессловесного Бартлби в качестве аргумента.

Лучший читатель Бартлби – это адвокат, рассказывающий его историю. Критики заклеймили его как типичного капиталиста-эксплуататора, безучастного к Бартлби и его человеческой природе. Однако те, кто так относятся к адвокату, причиняют ему боль, поскольку отнимают у него его непринужденность. Если адвокату и трудно разглядеть в Бартлби человека, верно и то, что он не оставляет этих попыток. Отказываясь от шаблонного словаря «предпочтений» – Бартлби, по его собственным словам, «предпочитает» не делать то или это – адвокат вновь и вновь пытается понять Бартлби с помощью слов: «Как сейчас, он стоит у меня перед глазами – аккуратный и бледный, до жалости чинный, безнадежно несчастный. Это был Бартлби»[316]. Пока адвокат терзается из-за своего непокорного работника, в ход идут сложные словосочетания. Здесь и «замогильно-беспечный тон [Бартлби] в сочетании с твердостью и полным самообладанием», и его «бессильный ропот», <…> и «тихая наглость»[317], <…> и «поразительная тихость», <…> и «тоскливое одиночество», <…> и «вялая надменность», <…> и «суровая сдержанность», <…> и «причуды», которые рассказчик «покорно сносил». Бартлби – «по виду <…> положительный», его голос – «необыкновенно тихий»[318].

Я не хочу сказать, что адвокат способен оценить Бартлби; это невозможно. Пытаться понять Бартлби словами – все равно что пытаться обхватить руками привидение. В итоге адвокат «хватается» за самого себя. Он пытается восстановить справедливость по отношению к человеку из плоти и крови, сказать правду, которая подскажет ему, что делать. Адвокат очень терпелив с Бартлби, он предлагает Бартлби жить в своем доме – эти факты невозможно отделить от бессильной пышности его речи.

Адвокат из повести Мелвилла напоминает мне мать из мысленного эксперимента Айрис Мердок, известную только как М. Она – М. – считает свою невестку Д. «дерзкой и фамильярной, недостаточно учтивой, резкой, иногда безапелляционно грубой, всегда утомительно инфантильной», но постепенно учится смотреть дальше своих предрассудков, и «ее отношение <…> меняется»: «Оказалось, что она не вульгарна, а приятно проста, не развязна, а непосредственна, не шумна, а задорна, не утомительно инфантильна, а восхитительно молода и так далее»[319]. По мнению Мердок, меняя свое отношение, мать, возможно, приближается к истине, и это не «безличное квазинаучное знание обычного мира в том или ином виде, а <…> тонкое и честное восприятие того, что есть на самом деле, <…> результат не просто „раскрывшихся глаз“, а определенной и хорошо нам знакомой нравственной дисциплины»[320].

Именно это Мердок и Вейль имеют в виду, когда говорят о «внимании». С этической точки зрения нами движет не рассуждение, а, прежде всего, попытка оценить факты. Я уверен, что веганами чаще становятся после чтения описаний или просмотра фотографий с животноводческих ферм, чем после выслушивания аргументов, пусть даже правильных: ими проникаются уже позже. То же касается человеческих страданий и несправедливости.

Мне не нужны аргументы, чтобы вздрагивать от чтения новостных заголовков в телефоне.

Достаточно всего лишь воспринимать их не просто как единицы информации и клики, а как свидетельства жизни других людей. Как писала Мердок, «чем больше осознаешь отдельность и непохожесть других людей и тот факт, что другой человек имеет такие же потребности и желания, как у вас, тем труднее относиться к человеку, как к вещи»[321]. Это не просто рассуждения. В замечательном исследовании альтруизма политический психолог Кристен Монро изучила мотивацию людей, которые помогают незнакомым людям, рискуя собой:

«Альтруисты видят мир по-другому», – утверждает она. «Их поведение об