Утро холодное и промозглое, одно из тех, что вы воспринимаете по звукам, а не по изображениям, — скрип снега под ногами, треск ледяных глыб на озере Мичиган и равномерный гул печки. Санкита сидит рядом на пассажирском сиденье, одетая в велюровый костюм и куртку с отороченным искусственным мехом капюшоном.
— Если верить журналу «Ю Эс ньюс», — говорю я, — в больнице при Чикагском университете одни из лучших специалистов в нефрологии.
Санкита опускает козырек от солнца и откидывается назад.
— Все равно не понимаю, зачем вам это надо. Вам что, заняться нечем?
— Я беспокоюсь за тебя. — Вижу круглые глаза Санкиты, но продолжаю: — Я понимаю, ты мне не веришь, не доверяешь моим словам, но это правда. Если человек о ком-то беспокоится, он хочет ему помочь.
— Но мне не нужно помогать. Ребенок родится, и мне станет лучше.
— Верно. — Как бы я хотела, чтобы так и было.
Лицо Санкиты кажется восковым при ярком утреннем свете, и, судя по размеру ее живота, она не набирает достаточный вес.
— Ты уже выбрала имя для малыша? — Я стараюсь уйти от неприятной темы.
— Угу. Назову в честь младшего брата.
— Ты очень любишь брата?
— Любила. Он был очень умный.
— Был?
— Он умер.
— О, дорогая, прости. — Я недавно усвоила, что Санкита предпочитает отмалчиваться, когда разговор заходит о ее жизни.
Какое-то время мы едем молча, но, к моему удивлению, девочка продолжает:
— Я тогда была в шестом классе, а Деонте и Остин совсем маленькими. Они одни оставались дома, мы все ходили в школу. Ну вот, они захотели есть, Деонте полез на верхнюю полку за хлопьями.
От предчувствия волосы встают дыбом, но я не успеваю ее остановить. На этот раз у меня нет желания слушать историю до конца.
— Он не знал, что плита включена, его пижама загорелась, а Остин не смог ничего сделать.
Санкита замолкает и смотрит в окно.
— Я до сих пор злюсь на мать. Правда, те люди, из участка, сказали, что она не виновата. Но я-то знаю, почему она не проснулась, когда братья кричали. Я вернулась из школы и все выбросила в унитаз, не хотела, чтобы нас отдали в детский дом. Теперь и сама вот думаю, зачем я это сделала.
Я едва могу дышать от шока. Что это было? Марихуана? Кокаин? В любом случае я не буду ее расспрашивать.
— Мне жаль, что так случилось, милая, — с трудом произношу я. — Теперь Деонте опять будет жить. Ты молодец.
— Угу, только не Деонте. Я назову ребенка Остин. С той поры он сам не свой. Мама убедила его, что это он во всем виноват. Он всегда такой тихий. Школу бросил в четырнадцать, а два года назад пытался застрелиться из пистолета дяди. После смерти Деонте ему жить совсем невмоготу.
Кроме медсестер и женщины за стойкой регистрации, в офисе доктора Чан никого нет. Санкита заполняет необходимые бумаги.
— Санкита Белл, — выкрикивает медсестра, открывая дверь в кабинет.
Она встает и поворачивается ко мне:
— Вы пойдете?
Я откладываю в сторону журнал.
— Думаю, не стоит. Подожду тебя здесь.
Она молчит, потупив глаза.
— Впрочем, если хочешь, я могу зайти. Решать тебе.
— Так было бы лучше.
Я не верю своим ушам. Санкита хочет, чтобы я была рядом. Решительно встаю, кладу руку ей на плечо, и мы проходим за медсестрой в смотровой кабинет. Санкита переодевается в зеленую рубашку и садится на кушетку, прикрыв простыней голые ноги. С убранными в хвост волосами, без следов косметики на лице она похожа на ребенка, пришедшего на прием к педиатру. Раздается стук в дверь, и появляется доктор Чан. Она здоровается с Санкитой и поворачивается ко мне:
— А вы?
— Я Брет Боулингер, учительница Санкиты — и подруга. Ее мама живет в Детройте.
Врач кивает, несколько смущенная моим ответом. После долгого осмотра, изучения анализов и подробных расспросов доктор Чан снимает резиновые перчатки.
— Буду ждать вас в кабинете в конце коридора.
После того как мы располагаемся перед сидящим за столом врачом, она без лишних предисловий переходит к делу:
— Ситуация очень непростая, Санкита. Беременность все значительно усложняет, нагрузки отрицательно сказываются на почечной деятельности. Если почки не функционируют должным образом, в организме накапливается калий, я подозреваю, что в твоем случае так и происходит. Как следствие, возможна остановка сердца. — Она перебирает какие-то бумаги на столе, и я не могу понять, связано ли это с замешательством или нетерпением. — Ты должна будешь прийти еще раз, когда будут готовы результаты лабораторных исследований, но время имеет существенное значение. Я настоятельно рекомендую прервать беременность как можно скорее.
— Что? Нет! — Санкита поворачивается ко мне с таким видом, словно я ее предала. — Нет же!
Я сжимаю ее руку и обращаюсь к врачу:
— Санкита уже на втором триместре, доктор Чан.
— Прерывание беременности на позднем сроке проводится в случае возникновения угрозы жизни матери. Ваш случай именно такой.
Санкита вскакивает с места с явным намерением закончить разговор, я же продолжаю, не обращая внимания на ее поведение:
— Каковы прогнозы в случае ее отказа?
Доктор Чан смотрит прямо мне в глаза:
— Пятьдесят на пятьдесят. Для ребенка процентов тридцать.
Она не говорит «на выживание», этого и не требуется.
Санкита сидит в моей машине и смотрит в окно. Выражение ее лица совершенно непроницаемо, но я понимаю ее чувства.
— Я туда больше не пойду. Никогда. Эта женщина хочет убить моего малыша. Я не позволю.
— Милая, она не этого хочет, она желает тебе добра. Твоя жизнь в опасности, ты это понимаешь?
— А вы понимаете? — Она резко поворачивается ко мне. — У вас нет детей, не вам указывать мне, что делать!
Сердце сжимает железными тисками. Я вспоминаю красное пятно на простыне и стараюсь взять себя в руки.
— Ты права. Прости меня.
Мы проезжаем несколько миль в полном молчании, и лишь на Кэролл-авеню Санкита вновь поворачивается в мою сторону:
— Вы тоже хотели ребенка, да?
По ее тону понятно, что мне уже поздно задумываться о детях, остается лишь сожалеть об упущенной возможности. Для нее, в свои тридцать четыре, я почти старуха.
— Да, я хотела — хочу иметь детей.
— Вы были бы хорошей матерью?
Вывод Санкиты кажется мне одновременно трогательным и жестоким. Я глажу ее по руке, и на этот раз она не вырывается.
— И ты будешь, когда вылечишься, и с почками все будет хорошо. Но сейчас, Санкита… Мне будет больно тебя потерять.
— Мисс Брет, разве вы не понимаете? У меня никакой жизни не будет, если я не рожу этого ребенка. Я лучше сама умру, чем убью малыша.
Любовь, за которую можно отдать жизнь. Санкита нашла ее. И эта любовь может ее убить.
В десять часов утра я уже высаживаю Санкиту у «Джошуа-Хаус». Я планировала провести с ней все утро, позавтракать в кафе, пройтись по магазинам и купить что-то для ребенка, но настроение девочки не позволяет мне даже заговорить об этом.
Выезжая на улицу, краем глаза замечаю листы на заднем сиденье, распечатанные мной во время ночных поисков жилья. Останавливаюсь и просматриваю объявления, вспоминая о квартире в кирпичном доме в районе Пилсен. Может, мне стоит хотя бы взглянуть на нее? Тогда я с чистой совестью смогу сказать Джоаду и Кэтрин, что подбираю варианты.
Отмечаю шесть объявлений в районе «маленькой Италии» и четыре в Университетской деревне. Все же Пилсен намного привлекательнее. Куда же подевался этот листок, я точно помню, что распечатывала. Странички расползаются по коленям, как беспризорные дети. Черт, почему у меня никогда ничего не получается?
Мысленно подбадриваю себя, что Пилсен удобен, близко до работы и «Джошуа-Хаус», но настроение не становится лучше. Пейзаж довольно угрюмый, мрачный, отовсюду веет опасностью. Подъезжаю к «маленькой Италии» и оглядываю дома, сверяясь с адресом. Наконец, нахожу блочный дом, окна вразнобой заколочены досками, отчего дом похож на одноглазого человека с черной повязкой. Господи, да это же кадры из фильма ужасов. Мое негодование растет, когда я проезжаю дальше по Лумис-стрит и вижу еще одну надпись «Сдается» во дворе дома, заваленного всевозможным хламом, начиная от старых покрышек и заканчивая ржавой гладильной доской. Вот это уготовила мне мама? Не знаю, какое чувство сейчас сильнее — боль, обида или ярость. Скорее всего, все три.
В пять часов вечера в канун Нового года я сижу у окна в мамином доме с пакетиком «M&M's» в руках. Солнце готовится уступить место луне, подходит время ежегодного празднества. Под ногами крутится Райли, я разговариваю с Кэрри по телефону, сообщая ей о встрече Санкиты с врачом и допросе Джоада по поводу жилья.
— Да, вчера вечером опять звонил Джонни, но разговаривали мы только о Зои. Ей стало хуже, и он очень переживает. Знаешь, я чувствую себя обманутой.
— Когда Зои поправится, он сможет уделить тебе внимание. Поверь мне. Я знаю, что такое больной ребенок. Весь твой мир заполняется только его проблемами.
Я открываю рот, чтобы сказать, что ничего страшного не происходит, это обычная простуда, но в последнюю минуту сдерживаюсь. Санкита права. У меня нет детей, и я ничего не понимаю.
— А как твои ребята? — спрашиваю я.
— Отлично. Тейлор танцевала в четверг вечером на концерте. Я отправлю тебе видеоролик. Она самая высокая во втором ряду, та, что постоянно сбивается с ритма. Как я когда-то.
Мы весело смеемся над воспоминаниями.
— Какие планы на вечер? — интересуется Кэрри.
— Никаких. Шелли и Джей ушли на крутую вечеринку, я предлагала им посидеть с детьми, но они решили оплатить няню. Я взяла самый старый фильм с Мэг Райан, который только смогла найти. «Неспящие в Сиэтле». Не хочешь посмотреть?
— Если это тот, в котором Гарри встретил Салли, то с удовольствием.
— Взяла первое, что попалось под руку.
Мы опять смеемся.
— О, Бретель, как я по тебе соскучилась. Мы приглашены на вечеринку к коллеге Стеллы. Откровенно говоря, я променяла бы эту компанию на вечер с тобой. Знаешь, иногда я тебе завидую.