Можно не сомневаться, что к 1932 г. такой режим был уже хорошо отработан и на Х. Г. Раковского он был в полной мере распространен.
Но и ошибочно полагать, что все эти статьи были пересланы Троцкому в Алма-Ату и вывезены им за рубеж. Дело в том, что в одном из материалов (статья «Оценка положения») уже идет речь о самой депортации Троцкого. Кроме того, в «Бюллетене оппозиции» печатались и материалы, подготовленные Х. Г. Раковским, которые были датированы второй половиной 1929 и 1930 гг., то есть тем временем, когда Л. Д. Троцкий заведомо уже находился за пределами СССР. Установить канал или каналы, по которым в условиях непрерывной и, по-видимому, тщательной слежки удавалось переправлять материалы во Францию и в Германию, нам, к сожалению, пока не удалось. Но тот факт, что существовала двусторонняя нелегальная связь между Троцким и ссыльными оппозиционерами, каналы которой остаются пока неизвестными, подтверждаются материалами архива Л. Д. Троцкого.[1214]
Одна из отправленных в «Бюллетень оппозиции» статей называлась «О капитуляции и капитулянтах».[1215] Новая политическая позиция Радека, Преображенского, Смилги характеризовалась здесь как капитуляция перед сталинским курсом. Раковский с горечью писал: «Потеря тех, кто в недостаточной степени разделял нашу программу, тех, кто мечтал о маленьком тихом угле, кто призывал быть частью “великой борьбы”, была неизбежна. Она могла лишь очистить ряды оппозиции. Платформа ее (оппозиции) осталась по-прежнему боевой ленинской, и только безоговорочная поддержка может вывести партию, страну пролетариата из тупика, в который ввергло ее центристское руководство».[1216]
Констатировались объективные и субъективные причины того кризиса оппозиции, который отмечался автором. С одной стороны, ему способствовали репрессии – массовые аресты, провокации, тяжелое материальное положение ссыльных, изгнание Троцкого из СССР. Указывалось на «техническую помощь» капитулянтам со стороны ОГПУ, в частности распространявшего их документы. С другой стороны, Раковский отнюдь не идеализировал самих оппозиционеров, отчетливо видел их «родимые пятна», связь с той самой бюрократической системой, которую они критиковали.
Правда, сам Раковский в своей критике останавливался на полпути, перед непреодолимой для него стеной, выстроенной из парадигмы большевистских лозунгов и догм. Он писал: «Оппозиция… не свободна в известных своих частях от недостатков и навыков, которые аппарат воспитывал годами. Она не свободна прежде всего от некоторой доли обывательщины. В особенности бюрократический атавизм живуч у тех, которые стояли ближе к верхушке в самой партии или в советском аппарате. Она заражена отчасти фетишизмом партбилета в противоположность верности партии, ее идеям, ее исторической задаче – верности, присущей лишь тем, которые и дальше хотят бороться за реформу партии; она не свободна, наконец, от той вреднейшей психологии фальсификаторов ленинизма, которую воспитал также аппарат».
Раковский наивно полагал, что отсев «мечтающих о спокойном уюте» лишь оздоровит оппозицию. В ней останутся те, кто не видит в ее платформе «своего рода ресторанной карточки, из которой каждый выбирает блюда по своему вкусу». «Платформа была и остается боевым знаменем ленинизма, и лишь полное ее осуществление выведет партию и пролетарскую страну из тупика, в который их загнало центристское руководство». Своеобразный рефрен, почти полное повторение мысли, которую мы уже процитировали чуть выше, должны были особо подчеркнуть главную мысль автора. Критикуя основную идею капитулянтского заявления о необходимости возвращения в партию любой ценой, Х. Г. Раковский справедливо указывал, что такая постановка вопроса означает перенос ответственности за пребывание оппозиционеров в тюрьме, ссылке, за их исключение из партии на саму оппозицию. «Самый большой враг пролетарской диктатуры – бесчестное отношение к убеждениям. Если партруководство, уподобляясь католической церкви, которая у ложа умирающих атеистов вынуждает обращение на путь католицизма, вымогает у оппозиционеров признание в мнимых ошибках и отказ от своих ленинских убеждений, теряет тем самым право на уважение к себе, то и оппозиционер, который в течение ночи меняет свои убеждения, заслуживает лишь полного презрения».[1217]
Прямым дополнением к основным положениям этого документа и письма Валентинову явилась статья «Политика руководства и партийный режим», посвященная бюрократическому перерождению высшей партийной и государственной элиты.[1218] Руководящая группа, пользуясь монополией печати, фальсифицирует ленинское учение, расширяет аппаратные методы руководства страной и партией. «Враг полез через бюрократическое окно», – констатировал автор.[1219] Суровый вывод гласил: «Перед партией два пути. Либо она окажется способной дать пролетарской диктатуре ту, основанную на доверии организацию управления, о которой говорил Ленин; будет в состоянии установить рабочую демократию; сумеет обуздать разнузданный и самодурствующий аппарат, злоупотребления, бесхозяйственность, неспособность которого стоит сотни и сотни миллионов рублей, помимо страшнейшего морального вреда, который он наносит пролетарской диктатуре. Либо партия окажется достаточно зрелой, чтобы сделать все это, либо же она будет способствовать – против своей воли и к величайшему для себя, революции и коммунизма вреду – классовому врагу, который в таком случае ворвется в нашу советскую крепость».[1220]
Но наиболее весомой из этого цикла, содержавшей разносторонний анализ советской действительности, явилась небольшая статья «Оценка положения. (Накануне XVI партконференции. Апрель 1929)».[1221] Написана она была, скорее всего, за один-два месяца до конференции, проходившей 23–29 апреля 1929 г., и опубликована «Бюллетенем оппозиции» с портретом Раковского.
Подготовленная в тезисной форме, работа прежде всего характеризовала те условия в стране, в которых созывалась конференция. Речь шла о срыве хлебозаготовок, снижении реальной заработной платы рабочих, росте трудностей в снабжении городов хлебом и топливом, усилении антисемитизма и антирелигиозной пропаганды. Раковский стремился показать частичный срыв планов «социалистического строительства» в промышленности и сельском хозяйстве, растущее недовольство рабочего класса, чудовищное развитие бюрократизма, усиливавшийся отрыв рабочих от партии и профсоюзов, «официальное признание правой опасности».
Происходило, писал он, «крошение партии», сопровождавшееся массовой ссылкой и заключением в тюрьму оппозиционеров-ленинцев. «Лишь партийные бюрократы, зараженные неисправимым казенным оптимизмом, могут усматривать в этих явлениях симптомы роста социалистического строительства». И далее говорилось: «Цепляясь за свой неограниченный аппаратный абсолютизм, боясь потери власти, партийное руководство пожертвовало интересами диктатуры пролетариата, советской власти и мировой революции в интересах своего собственного сохранения. Попытки оппозиции довести до сведения партии перед созывом съезда свою точку зрения натолкнулись на бешеное сопротивление аппарата».
Раковский отвергал выдвинутое Сталиным и широчайшим образом муссировавшееся в пропаганде обвинение оппозиции в неверии в возможность социалистического строительства в СССР – «вся наша платформа ставит задачу именно ускорения этого строительства». Осуждая чрезвычайные меры, предпринимавшиеся для выполнения плана хлебозаготовок, он подчеркивал, что эти меры – не только судебные решения против «кулацких элементов» и конфискации зерна, но и тем более последовавшее за ними нагнетание террора (посылка вооруженных отрядов на реквизиции, произвольный захват зерна, аресты, разгон местных органов власти, отдельные попытки загнать крестьян в коммуны, сопровождавшиеся слухами о предстоявшей отмене нэпа)[1222] – «воспроизводят худшую сторону военного коммунизма, толкая не только середняков, но и бедноту в экономическую и политическую кабалу кулака». В связи с этим разоблачались и ложные обвинения по адресу оппозиции в том, что она игнорировала роль середняка. Раковский доказывал, что установка «большевиков-ленинцев» имеет цель «организовать ту политическую силу, которая привлекла бы середняков на сторону пролетариата и бедноты для преодоления нарастающего политического влияния кулака». Создается, однако, впечатление, что сам автор и под влиянием официальной информации, которой он, видимо, частично доверял, и вследствие сохранявшихся догматов резко переоценивал «кулацкую опасность», как и масштабы эксплуатации наемного труда в сельском хозяйстве.
Наконец, в статье вновь давался отпор партийному руководству, которое, «превратив партийную печать в монополию партаппарата, злостно лжет и клевещет на большевиков-ленинцев, что якобы они являются сторонниками двух партий, что якобы они подготовляют гражданскую войну против диктатуры пролетариата и соввласти, что якобы они говорят о Красной Армии как об армии “бонапартистов”». Приводились данные о многочисленных арестах, заключении оппозиционеров в Тобольскую тюрьму.
Высылка Л. Д. Троцкого из СССР оценивалась как вызов российскому и мировому пролетариату. Оппозиция верна коммунистической партии и пролетариату СССР, заявлял Раковский. «Каждый оппозиционер-ленинец горячо желает вернуться в партию и отдать диктатуре пролетариата свои силы на борьбу с его классовыми врагами и на социалистическое строительство». Вслед за этим было сказано: «Наши методы борьбы остаются реформой. Мы решительно против всякого политического авантюризма. И впредь мы будем поддерживать и разъяснять партийной и беспартийной массе нашу линию, оставаясь, таким образом, верными заветам Октябрьской революции и учению Ленина».