В конце августа НКИД был уведомлен, что правительство Великобритании готово принять Х. Г. Раковского в качестве официального агента советского правительства в Лондоне.[507] Сама же история с первоначальным неприятием Раковского, связанная с этим газетная шумиха, во время которой пресса публиковала его портреты, статьи о его жизни, послужила лишь популяризации нового советского представителя в Лондоне.
Между тем еще 12 августа Х. Г. Раковский выехал за границу. На следующий день в Риге он дал интервью, основной мыслью которого было то, что он никогда не был и не может быть англофобом.[508] Около полутора месяцев пробыл он в Германии. Здесь состоялись важные встречи с германскими государственными деятелями. Но были и другие контакты. 16 сентября Раковский сообщил о них в обширном письме Чичерину с копиями Сталину и другим членам Политбюро, а также Красину. Особое внимание было обращено на посещение его сменовеховцем Ухтомским, берлинским корреспондентом газеты «Русская жизнь», выходившей в Пекине. Такая встреча была важна в связи с тем, что движение сменовеховства, получившее название по титульному листу соответствующего сборника статей, активно выступило за признание советской власти, выразило готовность оказать ей поддержку. Раковский сообщил, что Ухтомский изложил соображения о путях вступления советского правительства во владение Китайско-Восточной железной дорогой, привел ряд фактов экономического проникновения Японии в Китай.[509]
С этого времени регулярные политические письма Раковского, адресованные Чичерину или Литвинову, копии которых посылались Сталину и другим членам Политбюро, а также наркому внешней торговли Красину, стали правилом. В Архиве внешней политики РФ они без всяких к тому оснований продолжали находиться на секретном хранении и не выдавались исследователям (по крайней мере, в то время, когда авторы там работали в 90-х годах), точно так же, как в фонде И. В. Сталина в бывшем секретном архиве ЦК КПСС (ныне Архив Президента РФ). Но соответствующие службы не догадались наложить руку на фонд Наркомата внешней торговли в Российском государственном архиве экономики, где сохранились копии, предназначенные для Красина…
2. Первые контакты и признание де-юре
30 сентября 1923 г. советский полпред (по терминологии Наркоминдела СССР) или советский официальный агент (по терминологии Форин Офис) прибыл в Лондон. По кабелю Чичерину поступило сообщение: «Сегодня вступил в исполнение обязанностей. 1 октября».[510]
В этот же день Политбюро ЦК РКП(б) оказало Раковскому «высокое доверие», сопряженное, правда, с существенным ограничением: решено было держать его в курсе работы ЦК «на основе протоколов ПБ без посылки самих протоколов».[511] Понятно, что такая оговорка давала возможность для любой фальсификации посылаемой полпреду информации. Правда, позже, в начале февраля 1924 г., решено было посылать Раковскому тексты протоколов Политбюро, «приняв меры к соблюдению особой конфиденциальности».[512]
Х. Г. Раковский в Лондоне был относительно свободен в своих действиях и контактах. Это было связано с тем, что курировали его работу деятели, которые относились к своего рода «либеральной группе», – Г. В. Чичерин, нарком внешней торговли Л. Б. Красин, его заместитель М. И. Фрумкин.[513]
Надо, правда, сказать, что взаимоотношения Раковского с Красиным, которого тот сменил на постах полпреда и торгпреда в Лондоне, были довольно сухими, а подчас и натянутыми. Красин, элитарный хозяйственник и инженер, в политическом отношении был подчас ограниченнее Раковского и, не вдаваясь в детали его перемещения (которые, как мы видели, отлично сознавал), ревниво относился к самому факту своего отзыва из Лондона (хотя сам настаивал на этом) и перевода в Париж, где он, как и в Лондоне, появлялся довольно редко, так как был занят основной работой наркома внешней торговли.
Уже на протяжении октября Раковский дал ряд интервью, которые одновременно выполняли несколько целей: способствовали ознакомлению британской и международной общественности с позицией СССР по важнейшим международным вопросам, позволяли узнать в трактовке официального советского представителя, что происходит в его стране и какова политика ее правительства; давали представление о самом дипломате как о живом, общительном человеке, высказывавшемся, безусловно, в духе общих установок правительства СССР и полученных им инструкций, но позволявшем себе свободу маневра, отличавшемся информированностью и эрудицией.
Тотчас по прибытии Раковский дал интервью лейбористской «Дейли гералд», заявив, что экономическое положение Союза улучшается, что во внешней политике он руководствуется стремлением к миру, что сам дипломат сделает все возможное для улучшения англо-русских отношений.[514] Через три недели в интервью «Дейли кроникл» Раковский обратил внимание на то, что начавшаяся в СССР административная реформа, как он надеется, приведет к упрощению государственного аппарата (к сожалению, эта надежда осталась втуне, да иначе и не могло быть) и что сам он будет стремиться к установлению нормальных экономических отношений с Великобританией.[515]
В одной из бесед Раковский высказался в том смысле, что, возможно, правительство СССР поставит вопрос об условиях перемещения в Москву праха Карла Маркса. По этому поводу появился анекдот, который услужливо сообщил Сталину придворный поэт Демьян Бедный, безусловно уверенный в том, что он придется Сталину по душе. Состоял анекдот в том, что англичане якобы согласились выдать прах Маркса в обмен на… прах Зиновьева.[516] «Аромат» грязного анекдота состоял в том, что Сталин в это время входил вместе с Зиновьевым и Каменевым в «триумвират», правивший партией и страной и, следовательно, Зиновьев был его ближайшим политическим союзником. «Триумвират», однако, рассматривался генсеком как временный союз на пути к единоличной власти, и «легкомысленный Демьян», как тот сам себя рекомендовал в этом письме, об этом не просто догадывался, а был в этом убежден. Иначе он никак не пошел бы на рискованный шаг.
В первые месяцы пребывания Х. Г. Раковского в Лондоне британские правящие круги пытались максимально ограничить сферу его деятельности. Бесплодным был первый и на протяжении сравнительно долгого времени единственный визит Раковского в Форин Офис 31 октября. Он превратился в стычку с руководителем Северного департамента британского внешнеполитического ведомства Дж. Грегори. На вопрос Раковского, какие меры собирается принять британское правительство для улучшения англо-советских отношений, тот ответил, что может лишь в свою очередь задать вопрос о мерах, которые намерено предпринять правительство СССР.[517] Министерство иностранных дел заявило, что Раковский является лишь торговым представителем и поэтому его встреча и беседа с руководителем Форин Офис Керзоном не предполагается. В связи с этим Г. В. Чичерин выступил с опровержением, обратив внимание, что Раковский имеет титул «официального агента и его политические функции предусмотрены торговым соглашением».[518]
Тем не менее верительная грамота правительству Его Британского Величества была принята. В ней говорилось: «Правительство Союза Советских Социалистических Республик, стремясь к упрочению и дальнейшему развитию добрых отношений с Великобританией, сочло за благо назначить гражданина Христиана Георгиевича Раковского своим представителем при правительстве Его Британского Величества.
Аккредитуя его настоящей грамотой, правительство Союза Советских Социалистических Республик просит Господина Премьер-Министра принять его с благосклонностью и верить всему тому, что он будет иметь честь излагать Вам от имени Правительства Союза Советских Социалистических Республик». Грамота была датирована еще 23 июля.[519]
С первых дней пребывания в Лондоне Х. Г. Раковский чуть ли не о каждой встрече, контакте, выступлении подробно информировал Москву, а позже стал посылать высшим советским иерархам обширные выдержки из собственного дневника, который стал писать только в Лондоне (ведение дневника вменялось в обязанность советским зарубежным представителям). Можно поражаться и тому, откуда он черпал время для этой отчетности, и быстроте, сопряженной с точностью и конкретностью, с которой готовилась информация.
Разумеется, политическая отчетность – обязательный элемент деятельности дипломата, и в СССР по мере внедрения бюрократических методов руководства на нее обращали все большее внимание. Но Раковский в этом особенно усердствовал, не желая давать повода для упреков в отходе от официальной линии, в то же время своей корреспонденцией способствуя формированию этой линии в более или менее реалистическом духе.
Уже 29 октября Раковский начал писать первое длинное аналитическое письмо в Наркоминдел и Политбюро ЦК РКП(б). В основном оно было посвящено его статусу в Лондоне. Он сообщал о слухах по поводу его возможного отзыва, о причинах того, почему он не был принят Керзоном. Автор письма замечал: «Те же самые круги, которые хотели помешать моему приезду в Англию, будут стараться меня отсюда как можно скорее устранить. Им не нравится моя деятельность в пользу англо-русского сближения, о которой их разведка доносит».