При всей меткости конкретных наблюдений обе статьи не выходили за рамки марксистско-ленинской парадигмы, да и не могли выйти за пределы общих догматов, ибо в противном случае они просто не были бы опубликованы. Статьи свидетельствовали, что мышлению Раковского вполне был присущ партийно-государственный дуализм, оборачивавшийся подчас прямым лицемерием. Представляется все же, что Раковский был скорее самим собой за столом переговоров с «классово чуждыми» дипломатами, нежели в кругу коминтерновских «борцов за мировую революцию».
Поэтому и третья статья, содержавшая анализ партийно-политической системы современной Франции[895] (причем о компартии здесь не говорилось), прямо не затрагивая вопросов, связанных с проблемой перспективы «свержения капитализма», отличалась большей взвешенностью. Раковский указывал на особенности предмета своего рассмотрения: «Французские политические партии, с их разнообразием, с их названиями, их составом и политикой, кажутся чем-то смешным и курьезным всем, кто немного знаком с политической жизнью других капиталистических стран и привык видеть в политической партии представителя того или иного крупного общественного класса». Шла речь о том, что большинство партий носит региональный характер, они представляют собой совокупность бывших и настоящих депутатов, кандидатов, членов избирательных комитетов, что не исключало одновременной принадлежности к двум-трем партиям. Причины такой структуры автор видел в мелкобуржуазном характере довоенной Франции, слабости ее крупной буржуазии, наличии крестьян и рабочих «со сбережениями», сравнительно демократических взаимоотношениях промышленников, производивших предметы роскоши, со своими рабочими и т. д. В статье отмечалась и новая тенденция образования крупных буржуазных партий, но подчеркивалось, что пока еще речь могла идти только о перспективе.
Статьи свидетельствовали о широком диапазоне интересов Х. Г. Раковского, о том, что в середине 20-х годов он оставался одним из наиболее информированных и вдумчивых марксистских политических наблюдателей.
Раковский публиковался в европейской и американской печати. Германскую «Нойе фрайе прессе» он использовал для рассказа о встречах с Чемберленом (эти воспоминания были затем перепечатаны в СССР).[896]
В авторитетном американском журнале по проблемам международных отношений Раковский опубликовал статью о внешней политике СССР.[897] Он касался проблем долгов, попыток дипломатического диалога в первые годы после Октябрьского переворота 1917 г., нормализации отношений с западными державами, особенно выделяя возможность и перспективы экономических связей с США. Разумеется, все дипломатические акции СССР, как и основы советской внешней политики, рассматривались апологетически, что вытекало не только из дипломатического статуса Раковского, но и из его убеждений, в которых отлично уживались внешнеполитический реализм и мессианская установка на мировую революцию.
По просьбе редакций британских газет «Манчестер гардиан» и «Морнинг пост» дипломат также подготовил статью о внешнеполитических концепциях СССР.[898] Впрочем, поместив ее, газета «Морнинг пост» в тот же день ответила на нее передовой статьей, в которой резко и остроумно критиковала лицемерие советской внешней политики, прикрывавшей подрывные акции III Интернационала.
Приближались тем временем дни, когда Раковский, активно включившись в оппозиционную деятельность в ВКП(б), круто изменит характер своего поведения и через весьма непродолжительное время сменит посольский кабинет на обитель советского политического ссыльного.
Глава 4Деятель объединенной оппозиции и политический ссыльный (1927–1934)
1. Вступление в оппозиционную борьбу
Оппозиционная деятельность в большевистской партии, направленная в основном против формирования бюрократической системы, до 1926 г. прошла два этапа. Первый этап не означал еще существования оппозиции в полном смысле слова – он был связан с выступлением Л. Д. Троцкого и его сторонников в 1923 г. с несколькими документами, критиковавшими формирование партийно-государственного бюрократического аппарата, завершившееся принятием компромиссной резолюции.[899] Это была скорее не оппозиция, а отход от генеральной линии, все более становившейся сталинистской, после чего начались преследования «возмутителя спокойствия».[900] Второй этап был связан с кратковременной, продолжавшейся всего несколько недель деятельностью так называемой «новой оппозиции» (термин, изобретенный сталинистами и никогда не употреблявшийся самими оппозиционерами) во главе с Л. Б. Каменевым и Г. Е. Зиновьевым в конце 1925 г., накануне XIV съезда большевистской партии.
Вроде бы приостановленная решениями XIV съезда, эта деятельность в 1926 г. возобновилась. В ней приняли участие как Л. Д. Троцкий и его сторонники, так и Л. Б. Каменев совместно с Г. Е. Зиновьевым. Оппозиция стала объединенной.
Однако оппозиция не была единой. Требования и предложения, вносимые подчас ее участниками, часто носили различный характер. Не вполне точно определять ее, как это обычно делали сами участники оппозиции, а вслед за ними некоторые историки на Западе и в России, в качестве атаки левой группы на центристов во главе со Сталиным и правых во главе с Бухариным.
Хотя Сталин в 1926–1927 гг. действительно по ряду вопросов стоял на центристских позициях и действительно в оппозиционных выступлениях звучало революционное нетерпение, основа конфликта была иной. Анализ заявлений и других документов, а затем и платформы оппозиции показывает, что в основе ее выступлений была критика бюрократических методов партийной и государственной работы, политических и хозяйственных просчетов, нежелание склонить голову перед властью Сталина и его непосредственного окружения (в него, наряду с Н. И. Бухариным и А. И. Рыковым, занимавшими сравнительно самостоятельные позиции, хотя и признавали верховенство Сталина, входили лица, подобранные по признаку личной преданности, – В. М. Молотов, Л. М. Каганович, В. В. Куйбышев, К. Е. Ворошилов, Г. К. Орджоникидзе, С. М. Киров и др.).
Далеко не все оценки, прогнозы и выводы оппозиции соответствовали действительности, а некоторые предполагаемые Л. Д. Троцким и другими ее деятелями процессы, только намечавшиеся, но еще не развившиеся, давали предлог для обвинений в клевете со стороны большинства в руководстве. Так, повсеместное, хорошо организованное сверху «низовое» негодование вызвало заявление Троцкого на заседании Президиума ЦКК ВКП(б) 24 июня 1927 г. о происходившем в партии термидорианском перерождении.[901] Сравнение проводилось с государственным переворотом 9 термидора (27 июля 1794 г.) во Франции, когда была свергнута якобинская диктатура (фактически ставшая единоличной диктатурой Максимилиана Робеспьера, залившего страну морем крови) и политический курс Французской демократической революции 1789–1799 гг. начал возвращаться в русло конституционного буржуазного развития.
Это сравнение было натянутым, не выходило за пределы хлесткого лозунга, не соответствовало историческим реалиям ни Французской революции конца XVIII в., ни Октябрьского переворота в России. В то же время оно требовало усиленных разъяснений для основной массы членов партии, лишь понаслышке знавших о французских событиях почти полуторавековой давности. Те объяснения и определения, которые давали оппозиционеры сущности термидорианства,[902] свидетельствовали о явной условности проведенного сравнения.
Другой, вызвавшей особую, срепетированную ярость одиозной установкой было мнение Е. А. Преображенского о необходимости «первоначального социалистического накопления», сущность которого в экономически отсталой стране должна была состоять в эксплуатации социалистическим хозяйством досоциалистических форм экономики,[903] но отнюдь не в том, чтобы искусственно посадить деревню на голодный паек, как недобросовестно комментировали взгляды Преображенского критики-сталинисты.
Сами понятия «троцкизм», «троцкисты», возникшие в ходе ожесточенной кампании против Троцкого после выхода в 1924 г. его статьи «Уроки Октября», написанной в качестве предисловия к третьему тому его собрания сочинений, к определению путей развития Советской страны в 20-х годах и внутрипартийной борьбы этого периода отношения не имели и, следовательно, их надо считать неверными, ненаучными.
Взгляды самого Л. Д. Троцкого не были вполне устойчивыми, изменялись в быстро менявшихся исторических условиях, и это было вполне естественно в то динамичное время. В одних случаях особая позиция Троцкого была связана со своего рода авангардизмом или отставанием от изменившихся взглядов большинства, в других – с его действительно левыми установками, проявлявшимися в оценке и предложениях как по международным, так и по внутренним делам, особенно по крестьянскому вопросу. Но во всех случаях взгляды Троцкого 20-х годов находились в одном русле с ленинской линией, точно так же, как в дальнейшем курс Сталина представлял собой другую ветвь все того же самого «ленинизма», являвшегося отнюдь не теорией, а изменявшимся в зависимости от обстоятельств политическим курсом.[904]
Нельзя не учитывать и того, что состав оппозиции, сгруппировавшейся вокруг Троцкого, Зиновьева и Каменева в 1926 г., был гетерогенным, мотивы поддержки Троцкого различными (уверенность в его правоте, отсутствие убедительной альтернативной позиции, тактические соображения, личная приверженность и т. д.). Взгляды оппозиционных деятелей отнюдь не были тождественными. Троцкий, например, в отличие от Преображенского, подчеркивал необходимость рассмотрения советской экономики в контексте мирового хозяйства, настаивал на энергичном использовании мирового рынка.