Во время этого пребывания в Америке Н. С. Хрущёв был снят с поста. Это событие произвело огромное впечатление на американцев. Основной вопрос был: не изменится ли политика Советского Союза в сторону более военную, а не мирную, которую поддерживал Хрущёв. Чувствовался страх перед войной и нежелание воевать. Об этом люди говорили везде: в лифте, в отеле, в магазине, на улице, в кафе, как только узнавали, что мы русские. Я думаю, и теперь американцы не очень стремятся к войне. Это не касается, конечно, администрации, которая хочет войны или, во всяком случае, грозит ею.
Главным научным результатом поездки было то, что случайно заданный мне на докладе вопрос навёл меня на новую задачу — задачу убегания в дифференциальных играх, которой до этого я совершенно не занимался, а занимался только задачей преследования. Хотя обе задачи, казалось бы, тесно связаны друг с другом, мне как-то самому не приходила в голову задача убегания.
По возвращении в Москву я серьёзно занялся ею вместе с Мищенко. Но она оказалась чрезвычайно трудной и никак не связана с задачей преследования. Из задачи преследования для неё ничего нельзя было извлечь, хотя мы долго старались это сделать.
За работой. 1960-е годы.
Первые результаты для задачи убегания были получены нами только в конце 1963 года. В 1969 году я получил более глубокий и тонкий результат, сделав при этом ошибку. Она была исправлена мною в 1970 году, и результаты были включены в мой пленарный доклад в Ницце. Задачей убегания мы занимались с Е. Ф. Мищенко, а потом я один долго и упорно. И результаты давались мне с большим трудом.
При возвращении из США нас на аэродроме встретили родственники Александры Игнатьевны и сообщили, что обе наши матери — моя и Александры Игнатьевны — в больницах, тяжело больны.
У моей матери, которая во время нашей поездки жила на даче, внезапно начался аппендицит с очень высокой температурой — около сорока градусов. В карете скорой помощи её отправили в Москву в больницу, где была сделана срочная операция. Несмотря на свой преклонный возраст (ей было уже восемьдесят четыре года), она хорошо перенесла её, но ещё некоторое время находилась в больнице.
Мать Александры Игнатьевны уже давно страдала от тяжёлой болезни сердца. Временами её помещали для лечения в Институт Склифосовского, где Александра Игнатьевна была врачом. В наше отсутствие её также поместили туда. Но на этот раз болезнь протекала очень тяжело и окончилась смертью. Ещё до смерти матери Александра Игнатьевна сама серьёзно заболела. Это было результатом трудной и утомительной поездки в Америку и тяжёлой обстановки дома, которую создавала моя мать. Поэтому Александра Игнатьевна не могла посещать Марину Павловну в больнице каждый день, а ходила к ней только через день и то с трудом. Вследствие этого она не была у неё накануне её смерти, а та уже чувствовала приближение конца. Это вызвало у Александры Игнатьевны тяжёлые переживания. Сразу же после смерти Марины Павловны Александра Игнатьевна позвонила мне об этом домой. Я тут же поехал в больницу за Александрой Игнатьевной, которая находилась в отчаянии.
Международный конгресс математиков в Москве
Следующий после Стокгольмского Международный конгресс математиков состоялся в Москве в 66-м году. Председателем оргкомитета был И. Г. Петровский, ректор Московского университета. Сперва Петровский даже не включил меня в состав оргкомитета, но несколько позже изменил это решение и включил. Затем Международный консультативный комитет включил меня в небольшую группу лиц, которая должна была рекомендовать пленарных докладчиков. Первая встреча этих лиц для выбора пленарных докладчиков на конгрессе состоялась в Хельсинки. Но Петровский устроил так, что я узнал об этой встрече, когда уже все вернулись. Я туда был просто не допущен. Пленарным докладчиком по оптимизации был приглашён американский математик Беллман. Я и мои ближайшие ученики — Гамкрелидзе и Мищенко — даже не были приглашены сделать какие бы то ни было доклады. Болтянский пользовался благосклонностью Петровского. Не знаю, был ли он приглашён сделать доклад, но во всяком случае его Петровский назначил начальником пресс-бюро при конгрессе.
Помню, что на заседаниях оргкомитета, на которых я присутствовал, я был совершенно одурелым и ничего не соображал от тех скандалов, которые у меня были дома и которые устраивала нам мать.
Мы с женой пришли на открытие конгресса, но вскоре она почувствовала себя плохо и пришлось покинуть собрание. По возвращении домой мы решили, что я с матерью уеду в Мозжинку, а она останется одна дома, чтобы немного передохнуть и прийти в себя. Позже, когда мы вернулись, нам даже удалось устроить приём для знакомых математиков, приехавших в Москву, главным образом из США. Думается, что вечер был удачный и оставил хорошее впечатление. Из американцев были профессора: Беллман, Заде и Хейл с женами. Из советских — Гамкрелидзе с женой, Мищенко и другие.
Таким образом, в конгрессе 1966 года я практически не участвовал, ни в его подготовке, ни в проведении. Был на докладе Беллмана, который внимательно слушал, но доклад был совершенно пустой. Он ничего нового не содержал, всё я знал уже из публикаций. Это был его приём решения задач оптимизации при помощи уравнения в частных производных, так называемого уравнения Беллмана, хотя в действительности это уравнение ещё раньше получено было Айзексом, но не было опубликовано в открытой печати. С Айзексом я тоже имел встречу и пригласил его на обед, который мы осуществили в столовой Академии наук.
После конгресса, по-видимому уже в конце 1966 года, на Президиуме Академии наук СССР Петровский делал отчёт о состоявшемся конгрессе. Я на этом заседании Президиума АН СССР, естественно, не присутствовал, не будучи членом Президиума, но получил позже стенограмму отчёта.
Многие математики были возмущены содержанием отчёта Петровского, и именно поэтому я изучил стенограмму этого отчёта. Петровский пессимистически оценил состояние советской математики. Он указал на то, что ни один из советских математиков не получил Филдсовской медали, которая вручается на конгрессе. Кроме того, он сказал, что ряд разделов советской математики находится в упадке, в частности теория управления. Петровский сказал: «Вот мы пригласили Беллмана, надеялись услышать от него что-нибудь, но тоже не услышали».
На это Келдыш, Президент АН СССР, председательствовавший на заседании Президиума, заявил, что в теории управления наибольшей известностью в мире пользуются сейчас работы Понтрягина по теории оптимизации. На это Петровский ничего не мог возразить. И в заключение Келдыш заявил, что Президиуму трудно судить о состоянии математики, поскольку это специальная область, и рекомендовал Петровскому повторить свой доклад на Отделении математики Академии наук.
Через некоторое время было созвано специальное заседание всех членов Отделения, посвящённое докладу Петровского о конгрессе. Этот доклад уже резко отличался от его доклада на Президиуме. Уже не было речи об упадке советской математики. Я решил напомнить Петровскому о его выступлении на Президиуме. Я взял слово и сказал: «Не все знают здесь, что сегодняшний доклад Петровского имеет предысторию, а именно, его доклад на заседании Президиума АН СССР. Стенограмма этого доклада лежит у меня в кармане. Там Петровский указывает, в частности, на недостаточные успехи советских математиков и на то, что в области теории управления нами не получены достаточно серьёзные результаты. Это не соответствует действительности. Считаю, что я и моя школа получили достаточно значительные результаты, и говорить о неудаче здесь не приходится». Петровский промолчал.
Уже задолго до Московского конгресса на мир стала надвигаться новая волна сионисткой агрессии. Так называемая шестидневная война 1967 года, в которой Израиль разгромил Египет, резко подхлестнула её и содействовала разжиганию еврейского национализма. Я сам, будучи в санатории «Узкое», неоднократно слышал издали ярко выраженные националистические разговоры групп евреев, отдыхавших в санатории. Сионистская волна этого периода носила выраженный антисоветский характер. Этим, мне кажется, отчасти, объясняется и то, что ни одному советскому математику к 1966 году не была присуждена Филдсовская медаль.
Вспоминается такой случай. Был такой химик — Левич — член-корреспондент АН СССР. Он захотел уехать в Израиль, но ему долго не давали визы. Причины этого не помню.
В ожидании отъезда ректор Московского университета И. Г. Петровский старался определить Левича в университет. Сперва, естественно, он попытался дать ему кафедру на химическом факультете, но этого не получилось, так как декан факультета сопротивлялся этому. Потерпев неудачу на химфаке, Петровский всунул Левича на мех-мат, где он имел огромное влияние, и дал ему кафедру по какой-то не то математической, не то механической химии. Левич набрал туда своих людей, а вскоре уехал в Израиль, чего долго добивался и в конце концов добился.
Я никогда не мог понять, почему Левич захотел покинуть свою родину, страну, в которой он родился, был воспитан, стал учёным и достиг высокого положения, будучи избран членом-корреспондентом АН СССР.
С другой стороны, я не знаю и не понимаю, почему его так долго не выпускали в Израиль. Я считаю, что человек, который хочет покинуть Советский Союз, уже не может быть ему полезен. Его длительное невыпускание из нашей страны дало повод для вредной шумихи, в результате которой лишь нарастает еврейский национализм, т. е. возрастает национальная рознь, которая, несомненно, очень вредна.
По поводу Левича тоже была большая шумиха в научном мире. Своего высшего уровня она достигла, когда в 1977 году в Англии Оксфордский университет устроил международную конференцию по случаю 60-летия Левича, который ещё находился в Советском Союзе. Очень многие учёные, не имеющие даже никакого отношения к химии, были приглашены на эту конференцию. Получил приглашение и я. Но делать на этой конференции мне было решительно нечего, разве что только выразить свой протест против её устройства. Но в том году я уже был в Англии по делам, поэтому предпочёл ответить на приглашение письмом.