[1121]. В то время в церкви Кармине уже существовала капелла, незадолго до того расписанная Мазаччо, которая была прекраснейшим произведением и потому очень нравилась фра Филиппо[1122]. Вот он и стал ежедневно посещать ее для своего удовольствия, и, постоянно упражняясь в сообществе многих юношей, всегда там рисовавших, он намного перегнал их в сноровке и в умении, твердо убедившись в том, что со временем ему суждено сделать нечто удивительное. Однако еще в незрелые годы, не говоря о зрелых, он создал такие похвальные произведения, что это было просто чудо. Так, вскоре он написал зеленой землей в монастырском дворе, недалеко от Освящения Мазаччо, папу, утверждающего устав кармелитов, и во многих местах в церкви расписал фресками несколько стен, и в частности св. Иоанна Крестителя и несколько историй из его жития. И, работая таким образом с каждым днем все лучше, он настолько усвоил себе почерк Мазаччо и работал настолько с ним сходно, что многие говорили, что дух Мазаччо вселился в тело фра Филиппо. На одном из столбов церкви, возле органа, он изобразил фигуру св. Марциала, принесшую ему бесконечную славу[1123], ибо она могла выдержать сравнение с фресками, написанными Мазаччо, и потому, слыша, как все в один голос его хвалят, он семнадцати лет от роду смело снял с себя рясу[1124].
Когда он, находясь в Марке Анконской, однажды катался на лодке по морю с несколькими своими друзьями, все были схвачены шайкой мавров, рыскавших по этим местам, увезены в Берберию, прикованы цепями, обращены в рабство и провели там с большими лишениями восемнадцать месяцев[1125]. Но вот однажды, будучи дружным с хозяином, он как-то захотел нарисовать его, и ему это удалось: взяв остывший уголек, он им нарисовал его во весь рост на белой стене в его мавританском одеянии. Когда же другие рабы рассказали об этом хозяину, ибо это всем казалось чудом в тех краях, где не знали ни рисунка, ни живописи, то это и стало причиной освобождения его от цепей, в которых его продержали столько времени. Поистине величайшей славы достойна добродетель того, кто, имея законное право осуждать и наказывать, поступает обратно, а именно: вместо пыток и смерти прибегает к ласкам и дарует свободу. Сделав еще кое-что и красками для названного своего хозяина, он целым и невредимым был доставлен в Неаполь, где для короля Альфонса, который тогда был герцогом Калабрийским, написал на доске темперой образ в капелле замка, там, где теперь стоит караул[1126].
Вскоре ему пришла охота возвратиться во Флоренцию, где он провел несколько месяцев и где по заказу монахинь Сант Амброджо написал на дереве для главного алтаря прекраснейший образ, весьма понравившийся Козимо деи Медичи, который по этому случаю стал его близким другом. На дереве он написал также образ и для капитула монастыря Санта Кроче и еще один, который был поставлен в капелле в доме Медичи и на котором он изобразил Рождество Христово. Он расписал также для супруги названного Козимо доску с тем же Рождеством Христовым и св. Иоанном Крестителем, предназначавшуюся в обители камальдульцев для одной из келий, которую она себе построила, для молитвы, и которую она посвятила св. Иоанну Крестителю. Он выполнил также несколько небольших историй, посланных в дар от Козимо папе Евгению IV, венецианцу. За эту работу Филиппо получил от папы много милостей[1127].
Был же он, как говорят, настолько привержен Венере, что, увидя женщин, которые ему понравились, он готов был отдать последнее ради возможности ими обладать, и если он не добивался этой возможности никакими средствами, то изображал этих женщин на своих картинах, рассудком охлаждая пыл своей любви. И это вожделение настолько сбивало его с толку, что, находясь в таком состоянии, он мало или вовсе не уделял внимания тем работам, за которые брался. И вот в одном из таких случаев Козимо деи Медичи, для которого фра Филиппо работал в его доме, запер его, чтобы тот не выходил на улицу и не терял времени. Он же, не пробыв там и двух дней, побуждаемый любовным, вернее, животным неистовством, нарезал ножницами полосы из постельных простынь, спустился через окно и много дней предавался своим наслаждениям. Не найдя его, Козимо послал искать его и в конце концов все же вернул к работе; и с тех пор он предоставил ему свободу предаваться удовольствиям и очень раскаивался, что раньше держал его взаперти, памятуя о его безумстве и об опасностях, которые ему грозили. И потому впредь он всегда старался удержать его милостями и этим добился от него большой исполнительности, говоря, что в своем превосходстве редкостные таланты подобны небожителям, а не вьючным ослам[1128].
Филиппо расписал также доску в церкви Санта Мариа Примерана, что на Фьезоланской площади, с Богоматерью, благовествуемой ангелом; в работу он вложил величайшее усердие, а в фигуре ангела красота такая, что он поистине кажется небесным явлением. Для монахинь делле Мурате он расписал две доски, одну с Благовещением, которая была поставлена на главный алтарь, и другую с историями из житий св. Бенедикта и св. Бернарда — на один из алтарей той же церкви, а во дворце Синьории над одной из дверей он написал на дереве Благовещение, а над другой дверью в том же дворце — св. Бернарда; в ризнице же церкви Санто Спирито во Флоренции — образ с Богоматерью в окружении ангелов и со святыми по сторонам — произведение редкостное[1129], всегда и весьма почитавшееся нашими флорентийскими мастерами.
В церкви Сан Лоренцо для капеллы попечителей он написал образ также с Благовещением, а для капеллы Стуфа — другой, им незаконченный. В церкви Санто Апостоло в названном городе, в одной из ее капелл он написал на доске несколько фигур вокруг Богородицы[1130], а в Ареццо у монахов Монте Оливето для мессера Карло Марсуппини в капелле св. Бернарда — образ с Венчанием Богоматери, окруженной многочисленными святыми[1131], который сохранился в такой свежести, что кажется, будто он только что вышел из рук фра Филиппо (кстати о руках: вышеназванный мессер Карло сказал ему по поводу этой вещи, чтобы он обратил внимание на руки, которые пишет, ибо за это многие его работы порицались, и потому фра Филиппо с тех пор, когда писал, то большую часть рук во избежание этого упрека прикрывал либо одеждой, либо придумывал что-нибудь другое); в этом произведении он написал портрет названного мессера Карло. Во Флоренции для монахинь Анналены он написал образ с изображением Рождества Христова; также и в Падуе можно видеть несколько его живописных работ. Он отослал в Рим кардиналу Барбо две собственноручные небольшие истории с малыми фигурками, превосходно выполненные и тщательно отделанные. И действительно, он исполнял свои произведения с чудесной непосредственностью и добивался их цельности при величайшей законченности, за что всегда ценился художниками того времени и заслуживал высших похвал и у современных мастеров, да и впредь будет почитаться во все века, пока ненасытное время будет щадить достижения столь великих его трудов[1132].
Также и в Прато близ Флоренции, где у него были кое-какие родственники, он прожил несколько месяцев вместе с кармелитом фра Диаманте[1133], его товарищем и в то же время учеником, выполнив во всей округе много работ. После чего монахинями из Санта Маргарита ему был заказан образ для главного алтаря, и, когда он над ним работал, ему как-то раз довелось увидеть дочь флорентийского гражданина Франческо Бути, которая была туда отправлена не то на воспитание, не то в монахини. Фра Филиппо, заглядевшись на Лукрецию (так звали девушку, отличавшуюся величайшей красотой и обаянием), так обошел монахинь, что добился у них разрешения написать ее портрет, чтобы поместить его в виде фигуры Богоматери в заказанную ими картину. И, влюбившись в нее по этому случаю еще пуще прежнего, он после этого всеми правдами и неправдами добился того, что похитил Лукрецию у монашек и увел ее в тот самый день, когда она пошла смотреть на перенесение пояса Богоматери — чтимую реликвию этого города[1134]. Монахини были весьма опозорены этим обстоятельством, и не веселее было и отцу ее Франческо, который приложил все усилия, чтобы получить ее обратно, но она либо из страха, либо по другой причине так и не пожелала возвратиться, а предпочла остаться у Филиппо, от которого у нее родился ребенок мужского пола, названный также Филиппо и ставший впоследствии, подобно отцу, отличнейшим и знаменитым живописцем[1135]. В церкви Сан Доменико в названном городе Прато находятся два образа, а на алтарной преграде церкви Сан Франческо — фреска, изображающая Богоматерь; когда преграду эту брали с того места, где она была раньше, то, чтобы не попортить Богоматерь, вырезали стену, на которой она была написана, и, кругом укрепив ее досками, перенесли на одну из стен церкви, где ее и теперь еще можно видеть. В приюте же Франческо ди Марко во дворе над колодцем находится небольшая доска его же работы с изображением названного Франческо ди Марко, владельца и основателя богоугодного сего дома.
А в приходской церкви этого города над боковой дверью, как подниматься по лестнице, он написал на небольшой доске Смерть св. Бернарда, который исцеляет многочисленных калек, коснувшихся его гроба, в окружении монахов, оплакивающих покойного их учителя, и диву даешься, глядя на прекрасные выражения лиц, горестно плачущих и изображенных с большим искусством и естественным сходством. Некоторые монашеские рясы написаны там с великолепнейшими складками и заслуживают неисчислимых похвал за хороший рисунок, колорит и композицию, а также изящество и соразмерность, которыми отличается все это произведение, созданное нежнейшей рукой фра Филиппо Попечителями названной приходской церкви ему была заказана, дабы сохранить о нем память, капелла главного алтаря названной церкви. В этой росписи он проявил помимо хороших качеств и мастерства всю свою силу, написав чудеснейшим образом и одежду и лица. Фигуры в этой работе он выполнил больше естественной величины и этим ввел в обращение тот способ, при помощи которого другие современные художники придают особую величественность нынешней манере. Есть там несколько фигур в одеяниях, мало распространенных в то время: ими он начал побуждать человеческие умы к отходу от той простоты, которую можно назвать скорее устарелой, чем древней. В этой росписи, на стене с правой стороны, изображены истории из жития св. Стефана, которому посвящена названная приходская церковь; они состоят из диспута, побиения камнями и смерти названного первомученика, в лице которого, когда он спорит с евреями, выражено столько рвения и жара, что трудно и вообразить, а не только выразить на лицах же и в разнообразных позах этих евреев ненависть, негодование и ярость при виде того, что они побеждены им. Равным образом еще более явственно показал он зверство и бешенство тех, что побивают его камнями, схватив кто большие, кто маленькие камни с ужасным скрежетом зубовным и с телодвижениями жестокими и яростными. И все же под угрозой столь страшного нападения св. Стефан стоит непоколебимо и с ликом, поднятым к небу, и видно, как он с величайшей любовью и жаром возносит к вечному отцу свою молитву за тех самых людей, которые его убивают. И все это, несомненно, великолепнейшим образом продумано и каждому дает возможность понять, насколько важны