озненных людей он вынужден был уехать, не продолжая это достойнейшее начинание. Тогда Джентиле, то ли потому, что он владел лучшим способом и обладал большим опытом в живописи на холсте, чем в фреске, то ли по какой-либо другой причине, но с легкостью добился того, чтобы написать эту вещь не фреской, а на холсте. Итак, приступив к ней, он на первой истории изобразил папу, дарующего дожу большую свечу, чтобы ее в будущем носили в торжественных процессиях. На произведении этом Джентиле изобразил весь наружный вид собора Сан Марко и названного папу, стоящего в облачении со свитой из многочисленных прелатов, а также дожа, стоящего в сопровождении многих сенаторов. На второй картине он изобразил сначала, как император Барбаросса милостиво принимает венецианских послов, а затем, как он, разгневанный, собирается на войну, на фоне прекраснейших перспектив и бесчисленного множества портретов с натуры, выполненных с отменнейшим изяществом при наличии огромного количества фигур. На следующей картине он написал папу, который воодушевляет дожа и венецианских синьоров к тому, чтобы они снарядили на общий счет тридцать галер и отправили их в бой против Фридриха Барбароссы. Папа этот в своем облачении на первосвященническом кресле, и рядом с ним дож, а ниже многочисленные сенаторы, и в этой картине Джентиле опять-таки изобразил, но по-другому площадь и фасад Сан Марко, а также море с таким множеством людей, что это прямо-таки чудо. Далее еще в одной картине можно видеть того же папу, стоящего в облачении и благословляющего дожа, который в доспехах и в сопровождении многих солдат отправляется, как видно, в поход. За дожем мы видим в длинной процессии бесчисленное множество дворян, и там же Дворец дожей и Сан Марко, изображенные в перспективе, и это одна из хороших работ Джентиле, хотя как будто бы на другой, где он изобразил морскую битву, выдумки больше, так как там сражаются бесчисленные галеры и людей там невероятное количество, словом, так как он показал, что разбирается в морском бое не хуже, чем в живописи. И в самом деле, Джентиле изобразил в этой вещи большое число вовлеченных в битву галер, сражающихся солдат, суда, правильно уменьшающиеся в перспективе, прекрасный боевой строй, ярость, усилия, оборону, раненых солдат, воду, рассекаемую галерами, бушующие волны и все виды морского вооружения; и в самом деле, говорю я, такое разнообразие вещей могли создать только великий дух Джентиле, его искусность, изобретательность и вкус, ибо каждая вещь выполнена отлично сама по себе, а равным образом и вся композиция в целом. На другой истории он изобразил, как папа ласково встречает дожа, возвращающегося с желанной победой, и передает ему золотое кольцо для обручения с морем, совершавшегося и совершаемого ежегодно и ныне его преемниками в знак подлинной и вечной власти над ним, которою они по заслугам обладают. В этой же картине изображен с натуры Оттон, сын Фридриха Барбароссы, на коленях перед папой и позади дожа много солдат в доспехах, а за папой много кардиналов и придворных. На этой истории видны только кормы галер, а над адмиральской — золотая Победа восседает с короной на голове и со скипетром в руке.
Истории, расположенные по другим сторонам залы, были заказаны Джованни, брату Джентиле, но так как последовательность написанных им там картин зависела от того, что в значительной степени было уже сделано, но не завершено Виварино[1286], следует кое-что сказать и о последнем. Итак, часть залы, которую не расписывал Джентиле, была поручена частично Джованни и частично названному Виварино, чтобы соревнование заставило всех работать как можно лучше. И Виварино, приступив к предназначенной ему части, написал рядом с последней историей Джентиле вышеназванного Оттона, который предлагал папе и венецианцам послать его для заключения мира между ними и Фридрихом — его отцом, и который, получив согласие, уезжает, отпущенный на слово. В этой первой истории помимо других вещей, достойных внимания, Виварино написал с прекрасной перспективой открытый храм с лестницами и многими людьми; и перед папой, который сидит в кресле, окруженный многочисленными сенаторами, стоит на коленях названный Оттон, приносящий клятву верности. Рядом с этой историей он изобразил Оттона, прибывшего к отцу, который радостно его встречает, а также прекраснейшую перспективу зданий; Барбаросса сидит в кресле, а сын его на коленях касается его руки, сопровождаемый многочисленными венецианскими дворянами, написанными с натуры так хорошо, что видно, как отменно подражал он природе. Бедняга Виварино доделал бы к великой для себя чести и то, что оставалось на его долю, но по воле Божьей, из-за переутомления и будучи слабого здоровья, он умер, не продвинувшись дальше. Однако даже и то, что он сделал, он не довел до совершенства, так что Джованни Беллини пришлось в некоторых местах его исправлять.
В то же самое время Джованни уже начал еще четыре истории, которые по порядку следуют за вышеназванными. На первой он написал названного папу в соборе Сан Марко, изобразив названную церковь точно такой, какой она была, разрешающего Фридриху Барбароссе поцеловать его туфлю; правда, по той или иной причине эта первая история Джованни была передана гораздо живее и без сравнения лучше превосходнейшим Тицианом. Между тем, продолжая порученные ему истории, Джованни на второй изобразил папу, служащего мессу в Сан Марко, и то, как он же затем с названным императором и дожем по сторонам представляет полное и вечное отпущение грехов посещающим названную церковь Сан Марко в определенное время и в особенности в день Вознесения Господня. Он изобразил там внутренность названной церкви и названного папу на ступенях, ведущих в хор, в облачении и в окружении многих кардиналов и дворян, образующих в своей совокупности эту сложную, богатую и прекрасную историю. На другой, под этой, мы видим папу в облачении, вручающего дожу зонт, после того как другой он передал императору и два оставил себе. На последней истории, написанной там Джованни, мы видим прибытие папы Александра с императором и дожем в Рим, где у ворот духовенство и римский народ подносят ему восемь разноцветных знамен и восемь серебряных труб, которые он передает дожу как знак отличия для него и его преемников. Здесь Джованни изобразил в перспективе в некотором отдалении Рим с большим количеством лошадей, бесчисленными пехотинцами и со множеством знамен и другими знаками ликования над замком св. Ангела. А так как эти работы Джованни, которые действительно были превосходны, всем бесконечно понравились, было отдано распоряжение поручить ему дописать в этой зале и все остальное, однако как раз в это время он, будучи уже старым, внезапно скончался.
До сих пор говорилось лишь об одной этой зале, дабы не прерывать рассказа о его историях; теперь же, возвращаясь несколько вспять, скажем, что сохранилось много и других работ, выполненных им собственноручно. Таков написанный на дереве алтарный образ, что находится ныне в Пезаро в церкви Сан Доменико, на главном алтаре[1287]; а в Венеции в церкви Сан Заккариа в капелле св. Иеронима на доске, расписанной с большой тщательностью, изображены Богоматерь со многими святыми и здание, нарисованное с большим знанием дела, и в том же городе в ризнице церкви братьев-миноритов, именуемой Ка Гранде, есть еще один образ, написанный на дереве и выполненный его же рукой, с прекрасным рисунком и в хорошей манере[1288], и, наконец, еще один в монастыре монахов-камальдульцев Сан Микеле в Мурано[1289], а в старой церкви Сан Франческо делла Винья, обители монахов-цокколантов, была картина с изображением усопшего Христа[1290], столь прекрасная, что владельцы были вынуждены уступить ее, хотя и неохотно, Людовику XI, королю французскому, которому ее очень расхвалили и который настоятельно ее у них выпрашивал. Ее заменили другой, с подписью того же Джованни, однако не столь прекрасной и не так хорошо выполненной, как первая, и некоторые полагают, что эта последняя картина почти целиком написана рукой Джироламо Мочетто, ученика Джованни. Равным образом в братстве Сан Джироламо есть работа того же Беллини с малыми фигурами, весьма хвалеными, а в доме мессера Джорджо Корнаро — столь же прекрасная картина с изображением Христа, Клеофы и Луки. В вышеназванной зале, но уже не в то время он написал также историю, где венецианцы находят в монастыре Карита некоего неизвестного мне папу, бежавшего в Венецию и служившего там долгое время поваром у монахов этого монастыря[1291]; в этой истории много фигур, написанных с натуры, и много других очень красивых.
Вскоре после этого неким посланником были привезены в Турцию Великому Турке несколько портретов, которые так поразили и удивили этого императора, что, хотя у них по магометанскому закону живопись и запрещена, он тем не менее принял их весьма благосклонно, восхваляя до бесконечности мастерство исполнения и самого художника и, более того, потребовал, чтобы ему прислали мастера, их написавшего. И вот, принимая во внимание, что Джованни был в таком возрасте, когда неудобства переносить уже трудно, а кроме того, не желая лишиться в своем городе такого человека, который как раз в это время целиком был занят работой в вышеназванной зале Большого совета, сенат решил послать в Турцию Джентиле, его брата, полагая, что он может сделать то же, что и Джованни. И вот, снарядив Джентиле в дорогу, они благополучно отвезли его на своих галерах в Константинополь, где он, будучи представлен послом Синьории Магомету, был принят милостиво и, как некая новинка, весьма обласкан, тем более что он поднес этому государю прелестнейшую картину, от которой тот пришел в восхищение и не мог поверить, что смертный человек таит в себе нечто чуть ли не божественное, позволяющее ему столь живо передавать природу. Джентиле пробыл там недолгое время, как уже изобразил самого императора Магомета с натуры столь отменно, что это признали за чудо