Все эти доводы сильно содействовали решению Андреа взять на себя эту обузу, так как он был человеком в высшей степени слабовольным, последний же довод, касавшийся Франчи, заставил его решиться окончательно и заключить письменное соглашение на всю работу в целом без участия кого-либо другого. Опутав его таким способом и дав ему денег, монах первым долгом потребовал, чтобы Андреа продолжил житие св. Филиппа, получая лишь десять дукатов за каждую историю, и к тому же добавил, что он и эти деньги платит от себя и делает это скорее на благо и для удобства Андреа, чем ради нужд и пользы самой обители.
И вот, продолжив с величайшим рвением эту работу, Андреа, которого больше заботила честь, чем выгода, в кратчайший срок полностью завершил и показал первые три истории. А именно: первую, где св. Филипп, уже после своего пострига, одевает нагого человека, и вторую, где он обличает игроков, которые кощунственно поносили Господа и поднимали на смех св. Филиппа, издеваясь над его наставлениями, а упавшая с неба молния ударяет в дерево, в тени которого они сидели, двух из них убивает и повергает в неописуемое смятение остальных, из которых одни, оглушенные, схватившись за голову, повергаются ниц, а другие с криком в ужасе разбегаются, и в то же время некая женщина, обезумевшая от грома и от страха, бежит так естественно, что кажется поистине живой, а лошадь, напуганная грохотом и всеобщим смятением и сорвавшаяся с привязи, своими прыжками и страшными движениями убеждает нас в том, насколько все внезапное и неожиданное способно повергать в ужас всякое живое существо; словом, во всем видно, насколько Андреа понимал все многообразие совершающихся событий, руководствуясь соображениями, безусловно правильными и необходимыми для всякого живописца. Наконец, в третьей истории он изобразил св. Филиппа, изгоняющего злых духов из одержимой ими женщины, со всеми особенностями, какие только можно вообразить себе в действии такого рода. Не удивительно, что все три истории принесли художнику величайшую честь и славу[2281].
Ободренный этим успехом, он написал еще две истории в том же дворике. На одной из стен мы видим усопшего св. Филиппа в окружении плачущей братии и тут же мертвого младенца, воскресающего от прикосновения к одру, на котором возлежит св. Филипп, причем младенца мы видим сначала мертвым, а затем воскресшим и живым, с отличнейшим соблюдением должной естественности и правдивости. На последней истории с этой же стороны он изобразил иноков, возлагающих ризы усопшего св. Филиппа на головы нескольких отроков. На этой фреске он поместил портрет скульптора Андреа делла Роббиа в обличие старика в красной одежде, склонившегося с посохом в руке, а также портрет сына его Луки. И на той фреске, где изображена смерть св. Филиппа, он написал портрет другого сына Андреа — Джироламо, скульптора и своего ближайшего друга, недавно умершего во Флоренции.
На этом он закончил одну сторону дворика, поняв, что платы ему слишком мало, а чести не слишком много, и порешил от остального отказаться, как ни сетовал на него монах; памятуя, однако, об одолжении, оказанном ему Андреа, решил и он со своей стороны пойти ему навстречу: заручившись от него обещанием написать еще две истории по своему усмотрению, он повысил ему цену, на чем и договорились.
Благодаря этим произведениям Андреа достиг еще большей известности и ему стали заказывать много картин и других крупных работ, в том числе генерал монашеского ордена Валломброзы заказал ему Тайную вечерю под одной из арок свода трапезной монастыря Сан Сальви, что за Порта алла Кроче. На этом же своде он написал в четырех тондо четыре фигуры: св. Бенедикта, св. Иоанна Гуальберта, св. Сальви, епископа, и св. Бернарда дельи Уберти из Флоренции, монаха того же ордена и кардинала, а на середине свода он написал тондо с изображением триединого лика св. Троицы[2282]. Вещь эта, как фреска, была отлично выполнена, после чего Андреа был признан тем, кем он действительно был как живописец. Так, по распоряжению Баччо д'Аньоло ему была заказана в закоулке между Орсанмикеле и Меркато Нуово фреска с изображением Благовещения[2283]. Написана она, как это можно видеть и поныне, в очень мелкой манере, за что особых похвал Андреа не заслужил, возможно, потому, что всегда делал хорошо, работал непринужденно, не насилуя своей природы, а в этом произведении решил, как полагают, понатужиться и перестарался.
В числе многих картин, которые он после этого написал для Флоренции и описание которых заняло бы слишком много места, я, говоря лишь о самых известных, назову ту, что находится ныне в собрании Баччо Барбадори и где изображена Богоматерь во весь рост с младенцем на руках, в присутствии св. Анны и св. Иосифа, исполненных в прекрасной манере и высоко ценимых самим Баччо. Написал он и другую, не менее хваленую, находящуюся ныне у Лоренцо ди Доменико Боргини, и еще одну с изображением Мадонны для Леонардо дель Джокондо, находящуюся в настоящее время во владении его сына Пьеро. Для Карло Джинори он написал две небольшие картины, купленные впоследствии великолепным Оттавиано деи Медичи, одна из которых ныне находится в его чудеснейшей вилле ди Кампи, а другую хранит в своем собрании вместе со многими другими картинами наиболее выдающихся современных мастеров синьор Бернардетто, достойный сын такого отца, не только почитающего и ценящего творения знаменитых художников, но и поистине великолепного и щедрого синьора во всех своих поступках[2284].
А между тем монах сервит заказал одну из историй в вышеупомянутом дворике Франчабиджо[2285], и не успел тот еще отгородиться, как Андреа почуял недоброе. Так как он опасался, что тот был более опытным и ловким мастером в обращении с красками для фресок, он начал, как бы с ним наперегонки, заготовлять картоны для обеих историй, собираясь перевести их на стену между дверью бокового фасада Сан Бастиано и дверью, ведущей из дворика в самую Нунциату. Закончив картоны, он приступил к фрескам.
На первой из них он написал Рождество Богородицы[2286], создав композицию из отлично соразмеренных фигур, свободно размещенных в комнате, где женщины, посетившие роженицу в качестве ее подруг и родственниц, окружили ее, одетые в наряды, принятые в то время. Другие же, менее благородные женщины, хлопоча вокруг очага, омывают новорожденную девочку, в то время как еще другие заняты пеленками и тому подобными приготовлениями. В числе прочих фигур есть там и мальчик, греющийся у огня, совсем как живой, а также старик, отдыхающий на широком ложе и изображенный с большим правдоподобием. Таковы и женщины, подносящие пищу возлежащей матери с их верно подмеченными и в высшей степени естественными движениями. И все эти фигуры, в том числе и путты, которые, паря в воздухе, разбрасывают цветы, тщательнейшим образом продуманы в отношении их облика, одежды и всего прочего, а по цвету они написаны настолько мягко, что тело у них будто живое, да и все остальное кажется не написанным, а настоящим.
На другой фреске Андреа изобразил трех волхвов[2287], которые, направляемые путеводной звездой, пришли с Востока, чтобы поклониться младенцу Христу. А изобразил он их уже сошедшими с коней и словно уже приблизившимися к месту назначения, и это подтверждается тем, что между ними и Рождеством Христовым, которое мы тут же видим написанным рукою Алессо Бальдовинетти, остается расстояние, занимаемое всего лишь проемами двух дверей. В этой истории Андреа изобразил трех волхвов в сопровождении целой свиты, вместе с поклажей, снаряжением и всякими людьми, в числе которых он в одном углу поместил портреты трех мужчин, одетых по-флорентински. Один из них — Якопо Сансовино — весь на виду и смотрящий на зрителя, другой, опершись на него, указывает на что-то рукой, изображенной в ракурсе, — это сам Андреа, автор произведения, а за спиной Якопо наполовину видна голова третьего из них — музыканта Айолле[2288]. Кроме всего прочего на фреске показана также детвора, вскарабкавшаяся на заборы, чтобы разглядеть все великолепие, а также диковинных зверей, которых привезли с собой волхвы. По качеству эта история нисколько не уступает предыдущей, мало того — он и в той и в другой превзошел не только Франчу, также закончившего свою историю, но и самого себя.
Одновременно с этими фресками он написал для аббатства Сан Годенцо, вотчины тех же монахов, на дереве алтарный образ, который был признан отличной работой, а для монахов Сан Галло — также на дереве — Благовещение, в котором мы видим весьма приятную для взора цельность колорита, а также нежную светотень и совершенную красоту выразительных головок ангелов, сопровождающих Гавриила. Пределлу под этим образом написал Якопо да Понтормо, бывший в то время еще учеником Андреа и показавший уже смолоду образец тех прекрасных произведений, которые он впоследствии собственноручно написал во Флоренции, но еще до того, как он сделался, если можно так выразиться, другим человеком, о чем будет сказано в его жизнеописании[2289].
После этого Андреа написал для Дзаноби Джиролами картину с небольшими фигурами, на которой была изображена история Иосифа, сына Иакова, и которая была им отделана тщательнейшим образом, за что она и признавалась великолепнейшей живописью. А еще немногим спустя он для членов сообщества Санта Мариа делла Неве, что позади женского монастыря Сант Амброджо, принялся за написание на дереве небольшого образа с тремя фигурами Мадонны, св. Иоанна Крестителя и св. Амвросия, — который после окончания был со временем установлен на алтаре названного сообщества