ясь, однако, идти дальше, а именно писать вещи менее определенные и требующие более опытной и твердой руки, как-то: пейзажи, деревья, воды, облака, сияния, огни и т.п. Однако и в этом, как и в области вымысла, я до известной степени и в случае надобности мог бы, пожалуй, показать, что я сделал некоторые успехи благодаря этому чтению. Все же я ограничил себя вышеуказанными границами и пишу только портреты, тем более что многочисленные занятия, по необходимости связанные с моим служебным положением, большего мне не позволяют. И дабы хотя бы как-нибудь засвидетельствовать Вам свою благодарность и признательность за Ваши благодеяния, сиречь за то, что я благодаря Вам выучил прекраснейший язык и научился живописи, я послал бы Вам вместе с настоящим письмом небольшой автопортрет, который я написал, глядя на свое лицо в зеркало, если бы я не сомневался в том, застанет ли Вас это письмо в Риме или нет, поскольку Вы в настоящее время могли бы находиться во Флоренции или у себя на родине в Ареццо».
Кроме этого, в письме содержатся всякие другие подробности, к делу не относящиеся. В других же письмах он просил меня от имени многих любезных людей, живущих в этих краях и услыхавших о вторичном напечатании настоящих жизнеописаний, чтобы я написал для них три трактата о скульптуре, живописи и архитектуре с иллюстрациями, которые в качестве образцов от случая к случаю разъясняли бы отдельные положения этих искусств так, как это сделали Альбрехт Дюрер, Серлио и Леон Баттиста Альберти, переведенный на итальянский язык дворянином и флорентинским академиком мессером Козимо Бартоли[4393]. Сделал бы я это более чем охотно, но в мои намерения входило лишь описать жизнь и произведения наших художников, а отнюдь не обучать при помощи чертежей искусствам живописи, архитектуры и скульптуры. Не говоря уже о том, что мое сочинение, по многим причинам разросшееся у меня под руками, окажется, пожалуй, слишком длинным и без других трактатов. Однако я не мог и не должен был поступить иначе, чем я поступил, не мог и не должен был лишать должных похвал и почета кого-либо из художников и лишать читателей того удовольствия и той пользы, которые, как я надеюсь, они извлекут из настоящих моих трудов.
Об Академиках рисунка, живописцах, скульпторах, архитекторах, а также об их творениях, и во-первых о Бронзино
После того как я до сих пор описал жизнь и творения наиболее выдающихся живописцев, скульпторов и архитекторов, уже отошедших к лучшей жизни со времен Чимабуэ и до наших дней, поговорив также, когда мне представлялась к тому возможность, о многих и поныне здравствующих, мне сейчас остается кое-что сказать и о художниках нашей флорентийской Академии, о которых я до сих пор не имел еще случая высказаться достаточно подробно. Начну же я с самых главных и самых старших, и прежде всего скажу об Аньоло, по прозванию Бронзино, поистине редкостнейшем флорентийском живописце, достойном всяческих похвал. Состояв, как уже говорилось, много лет при Понтормо, он до такой степени воспринял его манеру и так научился подражать его произведениям, что вещи их сплошь да рядом путались, настолько они одно время были друг на друга похожи. И, конечно, приходится удивляться тому, что Бронзино так хорошо усвоил себе манеру Понтормо, так как Якопо по меньшей мере дичился и сторонился даже самых дорогих ему учеников, никому не показывал своих работ иначе как в совершенно законченном виде. Тем не менее долготерпение Аньоло и его любовь к Понтормо были таковы, что Понтормо всегда волей-неволей ему благоволил и любил его как родного сына[4394].
Первые сколько-нибудь значительные произведения, написанные Бронзино в его молодости, находятся во флорентийской Чертозе над дверью, ведущей из большого двора в помещение капитула, а именно в двух арках, из которых одна снаружи, а другая внутри. В наружной он изобразил фреской Оплакивание с двумя ангелами, во внутренней же — обнаженного св. Лаврентия на жаровне, которого он написал маслом на стене. Обе эти вещи громко свидетельствуют о том высоком качестве, которое впоследствии обнаружилось в творениях этого живописца, созданных им в зрелые годы. В капелле, построенной Лодовико Каппони во флорентийской церкви Санта Феличита, Бронзино, как уже говорилось в другом месте, написал маслом в двух тондо двух евангелистов и несколько фигур на своде. В верхнем дворе флорентинского аббатства черных монахов он написал фреской истории из жития св. Бенедикта, а именно когда этот святой голым бросается в терновый куст, — живопись в высшей степени прекрасная. В саду монахинь, по прозванию «Нищенки», он в красивейшем табернакле написал фреской Христа, являющегося Магдалине в обличье садовника. В церкви Санта Тринита, также во Флоренции, можно видеть на первом столбе справа картину, написанную маслом его же рукой и изображающую мертвого Христа, Богородицу, св. Иоанна и св. Марию Магдалину, выполненных им в хорошей манере и весьма тщательно. В то самое время, пока он работал над этими произведениями, им были написаны много портретов с разных лиц и картины, доставившие ему большую известность[4395].
Когда же миновала осада Флоренции и был заключен мирный договор, он, как говорилось раньше, переехал в Пезаро, где, находясь при урбинском герцоге Гвидобальдо, не только расписал множеством фигур весь корпус упоминавшегося выше гарпсихорда, произведение из ряда вон выходящее, но и сделал портрет этого синьора, вместе с одной из дочерей Маттео Софферони, картину поистине прекрасную и весьма хваленую. Работал он также на вилле Империале в поместье названного герцога, написав там маслом несколько фигур в парусах одного из сводов, и написал бы еще многое, если бы не был вызван своим учителем Якопо Понтормо во Флоренцию, чтобы помочь ему закончить роспись залы в Поджо а Кайано. По прибытии во Флоренцию он как бы походя исполнил для мессера Джованни де Статис, аудитора при герцоге Алессандро, небольшую картину на холсте, изображавшую Богоматерь и заслужившую очень высокие похвалы, а вскоре после этого для своего друга монсиньора Джовио — портрет Андреа Дориа. В качестве заполнения нескольких люнет в одной из комнат Бартоломео Беттини он по его заказу написал великолепнейшие поясные портреты Данте, Петрарки и Боккаччо. По окончании всех этих вещей он сделал портреты Бонакорсо Пинадори, Уголино Мартелли, мессера Лоренцо Ленци, ныне епископа в Фермо, а также Пьеро Антонио Бандини с супругой, не говоря о множестве других, перечисление которых заняло бы слишком много времени; достаточно будет сказать, что все они были в высшей степени натуральны, написаны с невероятной тщательностью и настолько законченные, что большего и пожелать нельзя[4396].
Для Бартоломео Панчатики он написал на холсте две большие картины с изображением Богоматери, которые удивительно хороши и выполнены с бесконечным старанием, а также портреты заказчика и его жены, настолько натуральные, что они кажутся совсем живыми, так что не хватает им только дыхания. Для него же им была написана картина, изображавшая распятого Христа, в исполнение которого им было вложено много знаний и труда, ибо ясно видно, что он воспроизводил с натуры настоящего мертвеца, пригвожденного к кресту, настолько эта фигура во всех своих частях обладает высшим совершенством и высокими живописными качествами. Для Маттео Строцци в его вилле Сан Кашано он в одном табернакле написал фреской Оплакивание с несколькими ангелами, вещь, оказавшуюся прекрасной во всех отношениях; для Филиппо д'Аверардо Сальвиати — небольшую мелкофигурную картину Рождества Христова, которая по красоте не имеет себе равных, как это, впрочем, всем известно, поскольку ныне с этой вещи существует гравюра, и, наконец, прекраснейшую Богоматерь и несколько других небольших и очень изящных картин для превосходнейшего врача, магистра Франческо Монтеварки. Как уже говорилось выше, Бронзино помогал своему учителю Понтормо в работе над росписями виллы Кареджи, где он собственноручно написал в парусах сводов пять фигур — Фортуну, Славу, Мир, Правосудие и Умеренность, а также несколько отлично написанных путтов. После смерти герцога Алессандро и восшествия на престол Козимо Бронзино помогал этому же Понтормо в росписях лоджии в Кастелло, а по случаю бракосочетания светлейшей госпожи Элеоноры Толедской, первой жены герцога Козимо, он во дворе дома Медичи написал светотенью две истории, на пьедестале же конной статуи, работы Триболо, им, как уже говорилось, были написаны под бронзу несколько историй из деяний синьора Джованни деи Медичи, самые лучшие живописные работы из всех, написанных для этого торжества. Недаром герцог, убедившись в мастерстве этого человека, поручил ему приступить в герцогском дворце к росписи небольшой капеллы для синьоры герцогини, женщины, поистине несравненной ни с одной из всех, когда-либо живших, и за бесчисленные свои заслуги достойной вечной хвалы. В этой капелле Бронзино разбил свод на кессоны с великолепнейшими путтами и написал на нем четыре фигуры, у каждой из которых ноги обращены к стенам и в которых он изобразил св. Франциска, св. Иеронима, св. Михаила архангела, и св. Иоанна, причем все они выполнены им с величайшими старанием и любовью. На трех же стенах (в одной из них пробита дверь, а в другой — окно) он написал три истории о Моисее, а именно по одной на каждой стене. На той, где дверь, он изобразил историю гадов или змей, которые низвергаются на народ, с превосходными наблюдениями над укушенными, из которых одни при смерти, другие уже мертвые, а иные исцеляются, взглянув на Медного Змия. На другой, а именно на оконной стене представлена падающая с неба манна, а на третьей, сплошной, переход Фараона через Чермное море и его потопление, причем последняя история была гравирована в Антверпене. В общем, вся эта работа, как фреска, не имеет себе равных, будучи написана с величайшими, какие только возможны, старанием и знанием дела. На образе этой капеллы, который был помещен над ее алтарем, был изображен Христос, снятый со креста и лежащий на коленях у Богоматери, однако образ этот герцог Козимо оттуда снял, чтобы отправить его как произведение исключительное в подарок Гранвелле, самому большому человеку из всех, когда-либо состоявших при особе императора Карла V. Наместо этого образа тот же Понтормо написал другой, подобный ему, поместив его на алтарь между двумя, не менее прекрасными, чем образ, картинами, на которых были изображены Архангел Гавриил и Дева, получающая от него благую весть. Вместо них, до того как убрали первый образ, там были фигуры св. Иоанна Крестителя и св. Козьмы, которых перенесли в гардеробную, когда синьора герцогиня, переменив свое намерение, заказала упоминавшиеся выше фигуры Благовещения[4397].
Синьор же герцог, убедившись по этим и другим произведениям в преимуществах этого живописца, и в частности в том, что ему свойственно писать портреты с натуры с величайшей тщательностью, какую только можно себе вообразить, заказал ему свой портрет таким, каким он был в молодые годы, в белых доспехах и с рукой, положенной на шлем, и на другом холсте его супругу, синьору герцогиню, а еще на другом их сына, синьора дона Франческо, наследного князя Флоренции. И не прошло много времени, как он, по желанию герцогини, второй раз написал ее портрет, но в отличие от первого — вместе с ее сыном доном Джованни. Написал он также портрет отроковицы Бии, внебрачной дочери герцога, а затем и всех других детей герцога, кого из них по первому, а кого и по второму разу, как-то: синьору донну Марию, весьма уже взрослую и действительно очень красивую девицу, князя дона Франческо, синьора дона Джованни, дона Гарсия и дона Эрнандо на многих холстах, находящихся в гардеробной Его Превосходительства наряду с портретами дона Франческо Толедского, синьоры Марии, матери герцога и Эрколе II, герцога феррарского, не говоря о многих других[4398].
Примерно в это же время он два года подряд в дни карнавала ежегодно сооружал во дворце театральные сцены и перспективы для комедий, которые почитались очень красивыми. Написал он также картину необычайной красоты, которая была послана во Францию королю Франциску и на которой была изображена обнаженная Венера с целующим ее Купидоном и в окружении с одной стороны олицетворений Наслаждения и Игры, сопутствуемых другими амурами, а с другой — Обмана и Ревности и прочих любовных страстей[4399].
После того как синьор герцог заставил Понтормо начать картины для ковров из шелка и из золота для залы Совета Двухсот и после того как он от него получил два картона с историями Иосифа еврейского, а один от Сальвиати, он приказал Бронзино сделать остальные. И вот Бронзино нарисовал их целых четырнадцать, отличающихся тем совершенством и теми художественными достоинствами, которые известны каждому, кто их видел; однако, поскольку эта работа оказалась непосильной для Бронзино, тратившего на нее слишком много времени, он для большинства этих картонов, ограничиваясь лишь предварительным рисунком, пользовался помощью Рафаэлло дель Колле, живописца из Борго а Сан Сеполькро, который отличнейшим образом с этим справлялся[4400].
Далее, после того как Джованни Дзанкини во флорентийской церкви Санта Кроче, насупротив капеллы семейства Дини, а именно по левую руку от входа в церковь через среднюю дверь переднего фасада, построил себе собственную богато украшенную капеллу с семейными гробницами, он заказал образ этой капеллы Бронзино с тем, чтобы тот изобразил на нем Христа, нисходящего во Ад и выводящего из него святых праотцов. И вот, принявшись за эту работу, Аньоло выполнил ее со всей возможной и величайшей тщательностью, на какую только способен тот, кто стремится к достижению славы в подобного рода деятельности, и действительно мы видим в ней великолепнейшие обнаженные тела мужчин, женщин, младенцев, стариков и юношей, которым художник придал различные выражения и движения людей, изображенных им с натуры весьма похожими, в том числе портреты Якопо Понтормо Джованбаттиста Джелло, очень знаменитого флорентийского академика, и Бакьякки, живописца, о котором говорилось выше, а в числе женщин он изобразил двух знатных и действительно очень красивых флорентинок, которые за свою невероятную красоту и за свою добродетель заслуживают вечной хвалы и вечной памяти, а именно госпожу Констанцу да Самайа, ныне здравствующую супругу Джованбаттисты Дони, и госпожу Камиллу Тебальди дель Корио, уже отошедшую к лучшей жизни. Вскоре после этого он на большом и великолепнейшем образе написал Воскресение Христа, которое было поставлено в капеллу Якопо и Филиппо Гваданьи, находящуюся в полукружии хора церкви сервитов, то есть Нунциаты, и в это же время он написал образ, заменивший во дворце образ, который был изъят там из капеллы и послан Гранвелле, — живопись поистине прекрасная и достойная этого места. Далее, для синьора Аламанно Сальвиати он написал Венеру с сатиром настолько прекрасную, что действительно веришь, что Венера — богиня Красоты[4401].
Отправившись после этого в Пизу, куда его вызвал герцог, он написал для Его Превосходительства несколько портретов, а для Луки Мартини, своего ближайшего друга, причем горячо любимого не только им одним, но поистине и всеми людьми, одаренными талантом, написал очень красивую картину с Богоматерью, в которой изобразил названного Луку с корзиной плодов, в знак того, что Лука по поручению названного синьора герцога был распорядителем по осушению болот и других вод, заражавших всю пизанскую округу, которая благодаря ему сделалась плодородной и изобилующей плодами. Бронзино же не уехал из Пизы до того, как ему, по настоянию того же Мартини, один из попечителей собора, а именно Раффаэлло да Сетайуло, не заказал алтарный образ для одной из капелл названного собора. На этом образе он изобразил обнаженного Христа с крестом и в окружении многих святых, в том числе Варфоломея с содранной кожей, производящего впечатление настоящего анатомического рисунка и человека, с которого в самом деле содрали кожу, настолько он натурален и настолько тщательно изображена вся его анатомия. Картина эта, прекрасная во всех отношениях, была, как я уже говорил, помещена в одну из капелл, откуда изъяли другой алтарный образ, написанный рукой Бенедетто из Пеши, ученика Джулио Романо[4402].
Далее Бронзино написал для герцога Козимо совсем обнаженного карлика Морганте, причем в двух поворотах: с одной стороны картины — спереди, а с другой — сзади, передав все чудовищное безобразие, которым отличается телосложение этого карлика. Картина эта в своем роде прекрасна и достойна удивления. Для сэра Карла Герарди из Пистойи, своего друга детства, Бронзино в разное время написал помимо портрета самого Карло прекраснейшую Юдифь, опускающую голову Олоферна в корзину, причем на выпуклой крышке, покрывающей эту картину, он изобразил Мудрость, смотрящуюся в зеркало, и для него же — Богоматерь на холсте, одно из лучших произведений, когда-либо им созданных, ибо оно отличается как мастерством рисунка, так и необыкновенной рельефностью изображения. Он же написал портрет Его Превосходительства, достигшего сорокалетнего возраста, а также и синьоры герцогини, причем и тот и другой портрет настолько похожи, насколько это только возможно. Когда же Джованбаттиста Кавальканти во флорентийской церкви Санто Спирито отделал для себя капеллу из великолепнейших сортов пестрого мрамора, выписанных им за огромнейшие суммы из заморских краев, и похоронил в ней останки своего отца Томмазо, то бюст своего отца он заказал фра Джованн'Аньоло Монторсоли, алтарный же образ написал Бронзино, изобразив на нем Христа, являющегося в облике садовника Марии Магдалине, а в глубине — двух других Марий, причем все эти фигуры исполнены с невероятной тщательностью[4403].
Так как после смерти Якопо Понтормо капелла в церкви Сан Лоренцо осталась им незавершенной, а Бронзино получил от герцога поручение ее закончить, он на фреске Потопа дописал много обнаженных фигур, которых не хватало внизу, и вообще всю целиком ее завершил, на другой же фреске с изображением Воскресения мертвых, там, где внизу поперек всей стены на высоте примерно одного локтя недоставало покойников, он написал множество фигур, причем все они очень хороши и выполнены в той манере, какую мы видим, а внизу между окнами на незаписанной еще поверхности он завершил эту роспись изображением св. Лаврентия на жаровне, окруженного несколькими порхающими путтами. Вся эта работа в целом показала, что Бронзино с гораздо лучшим вкусом выполнял те части, которые были им написаны в этой капелле, чем это в своих росписях сделал его учитель Понтормо. Портрет же Понтормо Бронзино написал своею рукою в одном из углов капеллы, справа от св. Лаврентия[4404].
После этого герцог заказал Бронзино два больших алтарных образа: один, изображающий Снятие со креста с большим количеством фигур, для посылки его в монастырь братьев цокколантов, построенный Его Превосходительством в Порто Феррайо на острове Эльбе, другой — для новой церкви рыцарей ордена св. Стефана, которая вместе с дворцом и госпиталем этого ордена была впоследствии выстроена в Пизе по проекту и под руководством Джорджо Вазари. На этом образе Бронзино изобразил Рождество Господа нашего Иисуса Христа. Оба образа отделаны с таким искусством и с таким старанием и написаны с таким знанием рисунка, с такой выдумкой и такой недосягаемой прелестью в колорите, что большего и сделать невозможно и, конечно, меньшего и нельзя требовать в церкви, построенной таким государем, основавшим и облагодетельствовавшим вышеназванный рыцарский орден[4405].
На целом ряде одинаковых по размеру небольших картин из оловянного сплава он написал всех великих представителей дома Медичи как в той линии, которая ведет от Джованни Биччи и Козимо Старшего до королевы Франции, так и в той, которая от Лоренцо, брата Козимо Старшего, приводит к герцогу Козимо и его детям. Все эти портреты развешаны по порядку за дверью небольшого кабинета, который выстроил Джорджо Вазари в новых апартаментах герцогского дворца и в котором отличнейшим образом размещены мраморные и бронзовые статуи, небольшие современные картины, редчайшие миниатюры и бесчисленное множество золотых, серебряных и бронзовых медалей. Так вот эти-то портреты прославленных членов семейства Медичи все до одного естественны, живы и очень похожи на натуру. Однако удивительно то, что в то время как многие за последние годы обычно пишут хуже, чем они это делали раньше, Бронзино пишет сейчас так же хорошо и даже лучше, чем в лучшие годы своей зрелости, как это и доказывают те вещи, которые он создает изо дня в день[4406].
Недавно он для дона Сильвано Рацци, большого своего друга, камальдульского монаха флорентийской обители дельи Анджели, написал на холсте вышиной чуть ли не в полтора локтя св. Екатерину, настолько прекрасную и настолько хорошо сделанную, что она ни в чем не уступает любой другой картине, написанной этим благородным художником, настолько, говорю я, что ей как будто только не хватает дыхания и того слова, которым она изобличила тирана, исповедуя до последнего вздоха Христа, своего жениха возлюбленнейшего. Не удивительно, что у этого святого отца, как человека поистине благородного, нет ни одной вещи, которую он ценил бы и которой дорожил бы больше, чем этой картиной. Аньоло написал также с кардинала дона Джованни Медичи, сына герцога Козимо, портрет, который был послан ко двору императора королеве Иоанне, а затем портрет синьора дона Франческо, князя Флоренции, очень похожий и написанный настолько тщательно, что производит впечатление миниатюры[4407].
В ознаменование бракосочетания австрийской королевы Иоанны, супруги названного государя, он на трех больших холстах, которые, как будет сказано в конце, были развешаны у моста алла Каррайа, изобразил три истории свадьбы Гименея настолько прекрасные, что они казались не праздничными украшениями, но вещами, достойными занять навечность почетное место, таковы были законченность и тщательность их исполнения. А несколько месяцев тому назад он написал для названного синьора, князя Флоренции, небольшую мелкофигурную картину, которая не имеет себе равных и про которую можно сказать, что это действительно миниатюра[4408].
А так как он в своем теперешнем, шестидесятипятилетнем, возрасте нисколько не менее влюблен в свое искусство, чем в своей юности, он в конце концов по желанию герцога взялся написать фреской две истории на стене, что рядом с органом в церкви Сан Лоренцо, в которых он, как я не сомневаюсь, покажет себя тем непревзойденным Бронзино, каким он всегда был[4409].
Он всегда увлекался и до сих пор еще сильно увлекается поэзией. Недаром он сочинил немало капитулов и сонетов, часть которых напечатана. Но главное (поскольку речь идет о поэзии) — это его удивительное владение стилем Берни в сочинении капитулов, настолько, что в наше время нет человека, который в этом роде стиха писал бы вещи более смелые и свободные, чем он, как это и обнаружится в тот день, когда будет напечатано полное собрание его сочинений, на что многие рассчитывают и надеются.
Бронзино был и остается нежнейшим и очень верным другом, человеком приятным в обращении и очень честным во всех своих делах. Он всегда распоряжался своими вещами с такой щедростью и с таким бескорыстием, какие только доступны благородному художнику, как он. Он всегда невозмутим, никого никогда не обижал и всегда с любовью относился к собратьям по искусству, как это хорошо знаем мы, поддерживающие с ним тесную дружбу в течение сорока трех лет, то есть с 1524 года и по нынешний день, ведь именно тогда начал я с ним общаться и дружить, когда он вместе с Понтормо работал в Чертозе и писал те фрески, которые я, будучи еще совсем юнцом, ходил срисовывать в этом монастыре.
АЛЕССАНДРО АЛЛОРИ
Много было питомцев и учеников у Бронзино. Но первый из них (поскольку сейчас речь идет о наших академиках) — Алессандро Аллори, который был всегда любим своим учителем не как ученик, а как родной сын, да и жили и живут они вместе, питая друг к другу такую же любовь, какая бывает между добрым отцом и его сыном[4410]. Во многих портретах, написанных им вплоть до нынешнего его тридцатилетнего возраста, Алессандро показал себя достойным учеником такого наставника, учеником, который прилежно и непрерывно пополнял свои знания и стремился к достижению того столь редкого совершенства, какое можно ожидать от талантов отменных и возвышенных.
Он расписал и весьма тщательно всю целиком выполнил собственной рукой капеллу семейства Монтагути в церкви Нунциаты, а именно алтарный образ маслом, а стены и свод — фреской. На образе изображены вверху Христос и Мадонна, вершащие суд, а внизу в разных положениях множество фигур, отлично написанных и заимствованных из Страшного суда Микеланджело Буонарроти. Около этого образа на той же стене изображены по две фигуры сверху и снизу от него четыре больших пророка, или евангелиста, а на своде несколько сивилл и пророков, весьма старательно, прилежно и тщательно написанных с попыткой подражать Микеланджело в обнаженных телах. На левой стене, если смотреть на алтарь, изображен отрок Христос, спорящий во храме среди книжников, которым он, изображенный в очень хорошей позе, явно что-то доказывает в ответ на их домогательства, книжники же и другие, внимательно к нему прислушивающиеся, имеют разные лица, разные движения и разные одежды, и среди них много похожих портретов, написанных с натуры и изображающих друзей самого Алессандро. Насупротив, на другой стене — Христос, изгоняющий из храма тех, которые, занимаясь куплей-продажей, превращали его в рынок и в гульбище, и многое в этой фреске достойно внимания и похвалы. Над этими двумя историями — несколько других из жизни Богоматери, а на своде — фигуры, не очень крупные, но в должной мере привлекательные в обстановке разных строений и пейзажей и свидетельствующие своими свойствами о том, насколько Аллори любит свое искусство и добивается совершенства в рисунке и в замысле. А за алтарным образом, в самом верху, — история Иезекииля, созерцающего великое множество костей, которые облекаются в плоть, снова покрывающую члены человеческих тел. По этой фреске видно, насколько этот юноша жаждет овладеть анатомией человеческого тела, в какой мере он этого уже достиг и сколь усердно он это изучает. И действительно, в первом своем значительном произведении — круглых скульптурных фигурах и живописных историях, исполненных им по случаю бракосочетания Его Высочества, он дал высокие образцы своего искусства, позволившие возлагать на него большие надежды, и продолжает это делать, поскольку ему суждено стать живописцем, выдающимся среди других. Имея на своем счету это и некоторые другие произведения, меньшие по своему значению, как, например, самые последние, — небольшую, но в высшей степени похвальную картину, полную мелких фигур, как на миниатюре, написанную им для флорентийского князя дона Франческо, а также и другие картины и портреты, — он с великим усердием и тщательностью писал и другие картины и портреты, чтобы набить себе руку и выработать широкую манеру[4411].
ДЖОВАНМАРИА БУТТЕРИ
Хорошими навыками и большой сноровкой обладает также и другой юноша, опять-таки ученик Бронзино, наш академик, по имени Джованмариа Буттери, заслуживший себе это звание тем, что им помимо многих картин и других более мелких произведений было сделано для похорон Микеланджело и по случаю приезда светлейшей королевы Иоанны во Флоренцию[4412].
КРИСТОФАНО ДЕЛЬ АЛЬТИССИМО
Живописец Кристофано дель Альтиссимо был также учеником сначала Понтормо, а затем Бронзино. Написав в своей юности много картин маслом и несколько портретов, он был послан синьором герцогом Козимо в Комо, чтобы скопировать в музее монсиньора Джовио целый ряд портретов знаменитых людей среди бесчисленного множества таковых, собранных в этом месте этим редкостным в наше время человеком, и чтобы пополнить ими то собрание портретов, которое было создано герцогом Козимо благодаря стараниям Джорджо Вазари. Указатель всех этих портретов будет помещен на особой таблице в конце этой Книги, дабы не загромождать им настоящего изложения. Кристофано весьма усердно справился с этой задачей и добился того, что количество этих портретов, добытых им вплоть до сегодняшнего дня и занимающих целых три ряда в одной из гардеробных названного синьора герцога, как будет сказано в другом месте, при описании его сокровищ, превышает двести восемьдесят единиц, включая князей церкви, императоров, королей и других государей, военачальников, литераторов, — словом, всех, кто по той или иной причине приобрел славу и известность[4413]. Ведь, по правде говоря, мы обязаны Джовио и герцогу за все труды и старания, потраченные им на это дело. В самом деле, не только комнаты государей, но и комнаты многих частных лиц украшаются в соответствии с родиной, семейным происхождением и склонностями каждого из их хозяев, портретами того или другого из названных мужей. И вот Кристофано, остановившись на этом роде живописи, отвечающей его таланту, или, скажем, призванию, мало что другого и делал, как человек, вынужденный извлекать из этого как можно больше чести и пользы.
СТЕФАНО ПИЕРИ И ЛОРЕНЦО ДЕЛЛА ШОРИНА
Стефано Пиери и Лоренцо делла Шорина тоже питомцы Бронзино. И тот и другой проявили себя в похоронах Микеланджело и в свадебных торжествах Его Высочества так, что были причислены к нашим академикам[4414].
БАТТИСТА НАЛЬДИНИ И ФРАНЧЕСКО ИЗ ПОППИ
Из той же школы Понтормо и Бронзино вышел и Баттиста Нальдини, о котором уже говорилось в другом месте и который после смерти Понтормо, проведя некоторое время в Риме, где он ревностно изучал свое искусство, многое для себя приобрел и сделался опытным и смелым живописцем, как о том говорят многие произведения, исполненные им для досточтимого дона Винченцио Боргини, широко пользовавшегося его услугами и помогавшего и ему и Франческо из Поппи, многообещающему юноше, ныне нашему академику, показавшему себя с лучшей стороны во время свадебных торжеств Его Высочества, а также другим опекаемым им молодым людям, которым дон Винченцо постоянно предоставляет и работу и помощь. Он уже свыше двух лет пользуется услугами Баттисты, который помогает и Вазари в его работах в герцогском дворце во Флоренции, где он благодаря соревнованию со многими другими, работающими в том же месте, многое для себя приобрел, так что он сейчас стоит наравне с любым другим из наших молодых академиков. А то, что больше всего нравится тем, кто может об этом судить, — это его расторопность и способность творить без всякого напряжения. На алтарном образе, написанном им маслом и находящемся в одной из капелл флорентийского аббатства черных монахов, Баттиста изобразил Христа, несущего крест, вещь, в которой много очень хороших фигур. Между тем у него в работе и другие произведения, в которых он покажет себя мастером своего дела[4415].
МАЗО МАЦЦУОЛИ, ПРОЗВАННЫЙ МАЗО ИЗ САН ФРИАНО
Однако по таланту, мастерству и заслугам никому из вышеназванных не уступает Мазо Маццуоли, по прозванию Мазо из Сан Фриано, юноша лет тридцати или тридцати двух, прошедший начальное обучение у нашего академика Пьерфранческо ди Якопо ди Сандро, о котором уже говорилось в другом месте. Этот самый Мазо, говорю я, уже показавший во многих картинах и более мелких живописных работах все, что он знает и насколько можно на него надеяться, в конце концов показал это сразу в двух алтарных образах, к великой для себя чести и ко всеобщему полному удовлетворению, а именно показав в них выдумку, рисунок, манеру, прелесть и единство колорита. На одном из этих образов, находящемся во флорентинской церкви Санто Апостоло, изображено Рождество Христово, а на другом, который помещен в церковь Сан Пьеро Маджоре и который настолько прекрасен, что лучшего даже очень опытному и старому мастеру и не сделать, изображено Посещение Богоматерью св. Елизаветы, написанное с большой наблюдательностью и вкусом, благодаря чему и головы, и одежды, и позы, и околичности, и все прочее полно обаяния и грации[4416]. Он же отличнейшим образом проявил себя на похоронах Буонарроти и как академик и как поклонник усопшего, а на свадебных торжествах королевы Иоанны как автор нескольких живописных историй.
Далее, так как в жизнеописании Ридольфо Гирландайо, да и в других местах, уже говорилось о его учениках Микеле и Карло из Лоро, я, хотя они состоят нашими академиками, не скажу здесь ничего другого, поскольку уже достаточно было о них сказано[4417].
АНДРЕА ДЕЛЬ МИНГА, ДЖИРОЛАМО ДИ ФРАНЧЕСКО КРОЧЕФИССАЙО (МАККИЕТТИ) и МИРАБЕЛЛО ИЗ САЛИНКОРНО
Не умолчу о том, что учениками и питомцами Гирландайо равным образом были: Андреа дель Минга, тоже один из наших академиков, написавший и продолжающий писать много вещей, Джироламо ди Франческо Крочефиссайо, юноша двадцати шести лет, и Мирабелло из Салинкорно. Все они живописцы, создавшие и создающие такие живописные произведения маслом и фреской и такие портреты, что от них можно ожидать наипочетнейших достижений. Последние два вот уже несколько лет как написали вдвоем несколько весьма толковых фресок в церкви капуцинов за стенами Флоренции. Они же весьма отличились на похоронах Микеланджело и в вышеназванных свадебных торжествах. Мирабелло писал много портретов и, в частности, не раз портрет светлейшего князя, а также и многие другие, находящиеся во владении флорентийских дворян[4418].
ФЕДЕРИГО ДИ ЛАМБЕРТО (СУСТЕРМАН)
Немало также чести принес и нашей Академии и самому себе Федериго ди Ламберто, фламандец из Амстердама и зять падуанца Картаро, участвовавший как в вышеназванных похоронах, так и в торжествах по поводу бракосочетания князя. Но и помимо этого он во многих больших и маленьких картинах, написанных им маслом, показал хорошую манеру, хороший рисунок и вкус, и если он уже сейчас заслужил себе много похвал, то в будущем заслужит их еще больше, поскольку он постоянно и с большим успехом подвизается во Флоренции, которую он, видимо, избрал своей родиной и где юноши получают великую пользу от соперничества и от соревнования[4419].
БЕРНАРДО БУОНТАЛЕНТИ
Признания добился и прекрасный, разносторонний и богатый на выдумку талант Бернардо Тиманте Буонталенти, с детских лет обучавшегося первоосновам живописного искусства у Вазари, а затем, продолжая совершенствоваться, преуспевшего настолько, что уже много лет и с большим для себя почетом он состоит на службе у флорентийского князя, дона Франческо Медичи, который неизменно предоставлял и предоставляет ему работу. Так, он для Его Превосходительства выполнил много миниатюр по способу дона Джулио Кловио, который он применил и в целом ряде портретов и мелкофигурных историй, написанных им с большой тщательностью. Он же по прекрасному архитектурному замыслу, предложенному ему названным князем, отделал небольшой кабинет простенками из черного дерева и колоннами из восточных сортов гелиотропа и яшмы и из ляпис-лазури с капителями и базами из чеканного серебра, к тому же все членения этой отделки сплошь покрыты драгоценными камнями и прелестнейшими узорами из серебра с красивыми фигурками; в эти узоры вставлены миниатюры, а между спаренными гермами, то есть круглыми фигурами из золота и серебра, чередуются другие простенки, выложенные агатом, яшмой, гелиотропом, сердоликом, корналином и другими ценнейшими камнями, так что, если бы все это здесь перечислить, получилось бы длиннейшее описание. Достаточно сказать, что в другой работе, которая уже близится к концу, Бернардо показал себя очень талантливым мастером на все руки. Так, синьор герцог использовал его для осуществления многих его изобретательских замыслов в области грузоподъемных машин, действующих при помощи ворота или по прямой. А кроме того, Бернардо с легкостью нашел способ плавления и очистки горного хрусталя и делает из него истории и разноцветные сосуды. Берется он за все, и мы еще увидим, как он скоро научится делать самые совершенные фарфоровые вазы, столь же совершенные, как самые древние, овладев мастерством, которым в наше время обладает превосходнейший Джулио из Урбино, находящийся на службе у светлейшего герцога Альфонса II феррарского, изготовляющий потрясающие глиняные сосуды самых различных образцов и придающий фарфоровым изделиям прекраснейшие формы, не говоря о том, что из той же глины он получает твердые и удивительно чистые плитки, квадратные, восьмиугольные и круглые для мощения полов под пестрые сорта мрамора[4420]. Способ же изготовления всего этого находится в руках нашего князя. Его Превосходительство приступил также к изготовлению столика, богато украшенного драгоценными камнями по образцу другого подобного же столика, принадлежащего его отцу герцогу Козимо. Для него же был недавно закончен столик по рисунку Вазари, редчайшая вещь, в которой цельный восточный алебастр инкрустирован большими кусками яшмы, гелиотропа, корналина, ляпис-лазури, агата и других ценных пород на сумму в двадцать тысяч скудо. Выполнил этот столик Бернардино ди Порфирио из флорентийской округи Леччо, превосходный мастер этого дела, изготовивший для мессера Биндо Альтовити восьмигранник, в котором та же яшма инкрустирована в черное дерево и в слоновую кость по рисунку того же Вазари. В настоящее время этот Бернардино состоит на службе у Их Превосходительств[4421].
Возвращаясь к Бернардо, я скажу, что он неожиданно для многих проявил себя и в живописи, показав, что он умеет делать большие фигуры не хуже маленьких, когда он для похорон Микеланджело написал тот большой холст, о котором уже шла речь. Бернардо нашел себе также применение, к великой для себя чести, в целом ряде маскированных шествий, состоявшихся по случаю бракосочетания его и нашего Князя, а именно в триумфе Снов, как об этом будет сказано ниже, и в интермедиях той комедии, которая была поставлена во дворце, как об этом во всех подробностях было рассказано другими. И если бы он с малых лет (правда, ему сейчас не исполнилось и тридцати) отдался изучению своего искусства так же, как он изучал фортификацию, на которую он потратил не мало времени, он ныне достиг бы, пожалуй, такой степени совершенства, что всякий этому подивился бы. Все же люди полагают, что он, правда, несколько позднее, но так или иначе этого добьется, поскольку он весь — талант и мастерство, в особенности если к этому добавить, что он всегда находил себе у своего синьора применение и работу, причем в заданиях весьма и весьма почетных.
ДЖОВАННИ СТРАДАНО
Нашим академиком состоит также Джованни делла Страда, фламандец по происхождению, который отличается хорошим рисунком, отличнейшими находками, богатым вымыслом и хорошими приемами как колорист. Многому научившись за десять лет своей работы во дворце под руководством и по рисункам Джорджо Вазари, он не уступит никому из множества живописцев, услугами которых пользуется названный синьор герцог. Однако в настоящее время главная его забота — это картоны для разных ковров, заказываемых, опять-таки под руководством Вазари, герцогом и князем для украшения комнат и апартаментов, которые Вазари расписал во дворце, причем эти ковры, рассчитанные на нижнюю часть стен, должны будут соответствовать росписям верхней их части. Для комнат Сатурна, Опи, Цереры, Юпитера и Геркулеса он сделал прелестнейшие картоны чуть ли не к тридцати коврам, а для верхних четырех комнат, в которых обитает княгиня и росписи которых посвящены женским добродетелям с историями о римских, еврейских, греческих и тосканских женщинах, а именно: сабинянках, Эсфири, Пенелопе и Гаульдраде, он равным образом сделал великолепнейшие картоны к соответствующим коврам. То же самое сделал он и для пяти нижних комнат, в которых обитает князь и которые посвящены Давиду, Соломону, Киру и другим. А для двадцати комнат во дворце Поджо а Кайано, для которых изо дня в день продолжают изготовлять ковры, он, выполняя замыслы герцога, изобразил на картонах охоты на всех зверей, включая соколиную охоту и рыбную ловлю с самыми затейливыми и прекрасными выдумками, какие только бывают на свете. Действительно, в этом многообразии зверей, птиц, рыб, пейзажей, нарядов, пеших и конных охотников, по-разному одетых всадников с их соколами и обнаженных рыбаков он показал себя поистине стоящим мастером, отлично усвоившим итальянскую манеру и твердо решившим жить и умереть во Флоренции на службе своих светлейших синьоров, сотрудничая с Вазари и другими академиками[4422].
ЯКОПО ДЗУККИ
Воспитанником Вазари был точно так же и академик Якопо, сын мастера Пьеро Дзукки, флорентийский юноша, которому минуло не то двадцать пять, не то двадцать шесть лет. После того как он, помогая Вазари в большей части дворцовых росписей и, в частности, в росписи главной залы, настолько преуспел в рисунке и умении обращаться с красками, потратив на изучение своего искусства немало трудов и настойчивости, его смело можно причислить к первым из молодых живописцев нашей Академии. Произведения же его, которые он выполнил самостоятельно для похорон Микеланджело, для свадебных торжеств светлейшего синьора князя, а также для разных своих друзей и в которых он проявил ум, смелость, находчивость, грацию и хороший вкус, заставили всех признать в нем талантливого юношу и мастера своего дела, но еще большее признание обеспечат ему те произведения, которые мы вправе ожидать от него в будущем и которые прославят его родину так, как ни один другой живописец никогда ее не прославлял[4423].
САНТИ ДИ ТИТО
Среди прочих молодых живописцев Академии даровитым и стоящим можно назвать также и Санти ди Тито, который, как уже говорилось в других местах, проработав в течение долгих лет в Риме, вернулся, в конце концов, во Флоренцию, чтобы насладиться своей второй родиной, ибо предки его родом из Борго Сан Сеполькро и принадлежат к весьма почтенной семье этого города. На похоронах Буонарроти и на свадебных торжествах в честь светлейшей княгини он показал себя в своей живописи безусловно с наилучшей стороны, но больше в тех историях, которые он с большим и поистине невероятным напряжением написал в театре, построенном по случаю этой же свадьбы синьором Паоло Джордано Орсини, герцогом Браччанским, на площади Сан Лоренцо. Истории эти, исполненные им светотенью на целом ряде огромнейших полотнищ, посвящены деяниям наиболее прославленных представителей дома Орсини. Однако истинную цену ему можно узнать по двум выпущенным им алтарным образам, один из которых находится во флорентийской церкви Оньисанти, ныне именуемой церковью Сан Сальвадоре и принадлежавшей в свое время отцам умилиатам (ныне же цокколантам), и который изображает вознесенную Богоматерь со стоящими внизу св. Иоанном, св. Иеронимом и другими святыми, а на втором, находящемся в капелле семейства Гварди в церкви Сан Джузеппе, что позади монастыря Санта Кроче, изображено Рождество Христово, которое он написал весьма старательно, включив в него много портретов с натуры. Я не говорю о множестве картин с изображением Мадонны и портретах, написанных им в Риме и во Флоренции, а также о его работах в Ватикане, о которых уже говорилось[4424].
В этой же Академии состоят и некоторые другие молодые живописцы, участвовавшие в вышеназванных церемониях. Часть из них флорентинцы, а часть уроженцы церковного государства.
АЛЕССАНДРО ДЕЛЬ БАРБЬЕРЕ
Алессандро дель Барбьере, флорентинец, двадцатипятилетний юноша, помимо много другого расписал во Дворце в честь названного бракосочетания и под руководством Вазари холсты, которыми были увешаны стены Большой залы и на которых он изобразил главные площади всех городов, подвластных синьору герцогу, с чем он безусловно отлично справился, показав себя юношей с большим вкусом и подающим надежды на всяческие свои будущие успехи[4425]. В этих и других работах Вазари пользовался помощью также и многих других своих питомцев и друзей, как-то: Доменико Бенчи, Алессандро Фортори из Ареццо, Стефано Вельтрони, его двоюродного брата, и Орацио Порта, причем оба последних родом из Монте Сансовино, а также и Томмазо дель Верроккьо[4426].
В этой же Академии состоят и многие превосходные иногородние художники, о которых подробно уже говорилось выше во многих местах. Поэтому достаточно будет назвать их здесь по имени, с тем чтобы включить их в число других академиков, упоминаемых нами в настоящем разделе. Я имею в виду болонцев Федериго Дзуккеро, Просперо Фонтана и Лоренцо Сабатини, а также Марко из Фаэнцы, Тициана из Вечеллио, Паоло из Вероны, Джузеппе Сальвиати, Тинторетто, скульпторов Алессандро Витториа и Данезе, веронского живописца Баттисту Фаринато и архитектора Андреа Палладио[4427].
БЕНВЕНУТО ЧЕЛЛИНИ
А теперь, дабы лишь вскользь коснуться скульпторов академиков и их произведений, о которых я не намереваюсь особо распространяться, поскольку все они еще живы и по большей части весьма прославлены и имениты, я, начиная с самых старших и самых почтенных из них, скажу, что Бенвенуто Челлини, флорентийский гражданин, ныне скульптор, уже в юности, когда он посвятил себя ювелирному делу, не имел себе равных в этой профессии, как не имел он их и за те долгие годы, что он продолжал этим заниматься, создавая великолепнейшие круглые и барельефные фигуры и все прочее, относящееся к этому искусству. Он оправлял драгоценные камни, заключая их в дивные картуши, украшенные фигурками, которые были настолько хорошо сделаны, а иной раз настолько причудливы и смело задуманы, что ни большего, ни лучшего вообразить себе невозможно. Также и медали, которые он в своей юности делал из золота и серебра, были исполнены им с невероятной тщательностью, и никогда вдосталь на них не нахвалишься. В Риме для папы Климента VII он сделал красивейшую пуговицу для его облачения, удачнейшим образом подобрав для нее шлифованный алмаз в оправе из листового золота с несколькими путтами, окружающими на диво сработанную фигуру Бога-Отца, за что он, кроме оплаты, получил в дар от этого папы должность жезлоносца. Когда же после этого тот же первосвященник заказал ему золотой потир, чашу которого должны были поддерживать фигуры, олицетворявшие богословские добродетели, он почти что довел ее до конца с поразительным искусством. В эти же годы не было человека, который выполнял бы лучше, чем он, медали этого папы, как это хорошо известно всем, кто видел или имеет эти медали. А так как ему за это и было поручено изготовление штампов римского монетного двора, более красивых монет, чем те, которые в те годы чеканились в Риме, никогда еще видеть не приходилось. Недаром, когда после смерти Климента Бенвенуто вернулся во Флоренцию, он подобным же образом сделал и для флорентийского монетного двора штампы с головой герцога Алессандро для монет, настолько прекрасных и тщательно исполненных, что некоторые из них многие хранят у себя наравне с самыми красивыми древними медалями, и по заслугам, ибо в них Бенвенуто превзошел самого себя[4428].
Когда же он, в конце концов, посвятил себя скульптуре и литью, он создал во Франции много произведений из бронзы, серебра и золота, находясь в этом королевстве на службе у короля Франциска. Вернувшись на родину и поступив на службу к герцогу Козимо, он сначала был занят кое-какими ювелирными работами, но, в конце концов, получил и скульптурные заказы. Тогда-то он и отлил из металла статую Персея, отрубившего голову Медузы, который стоит на площади герцога, недалеко от входа в герцогский дворец, на мраморном пьедестале, украшенном несколькими великолепнейшими бронзовыми фигурами, каждая высотой около локтя с третью. Вся эта работа, созданная на основе глубочайших знаний и величайшего усердия, была действительно доведена до совершенства и воздвигнута на означенном месте в достойном ее сопоставлении с Юдифью Донателло, столь прославленного и знаменитого скульптора. Да и в самом деле удивительно, что Бенвенуто, в течение стольких лет работавший над мелкими фигурами, с таким совершенством справился со статуей столь крупного размера. Он же изваял из мрамора в натуральную величину совсем круглое и большое Распятие, которое по своему правдоподобию — самая редкостная и прекрасная скульптура, какую только можно увидеть; недаром синьор герцог и хранит ее, как предмет особенно им ценимый, во дворце Питти, предполагая поместить его в капеллу или часовенку, которую он строит в этом дворце; впрочем, часовенка эта и не могла бы в наше время получить ничего другого более достойного ее и столь великого; словом, на такое произведение вдосталь и не нахвалишься. Однако, хотя я и мог бы гораздо пространнее остановиться на творениях Бенвенуто, художника во всех своих делах гордого, смелого, быстрого, крайне живого и неистового человека, даже слишком хорошо умевшего говорить правду в глаза сильным мира сего и с таким же успехом, с каким он умел в искусстве пользоваться своими руками и своим талантом, я ничего больше о нем не скажу, тем более что он сам написал о своей жизни и о своих произведениях, а также трактаты о ювелирном деле, о плавке и литье металла и о скульптуре и притом гораздо более красноречиво и последовательно, чем это, пожалуй, сумел бы сделать я, и потому, говоря о нем, я ограничусь этим кратким перечнем его главных и наиболее выдающихся творений[4429].
ФРАНЧЕСКО ДА САН ГАЛЛО
Франческо, сын Джулиано да Сан Галло, скульптор, архитектор и академик, достигший ныне возраста семидесяти лет, создал, как уже говорилось в жизнеописании его отца и в других местах, множество скульптурных произведений, как-то: три мраморные фигуры, несколько больше натуральной величины, поставленные на алтаре церкви Орсанмикеле, а именно св. Анну, Богоматерь и Христа, фигуры весьма одобренные, несколько других также мраморных статуй на гробнице Пьеро деи Медичи в Монте Кассино; гробницу епископа де Марци в церкви Нунциаты и, наконец, гробницу монсиньора Джовио, историка своего времени. Равным образом создал он во Флоренции и других местах много красивых и хороших архитектурных произведений и заслужил за свои добрые качества и за верную службу своего отца Джулиано неизменное к себе благоволение семейства Медичи, которые и вывели его в люди. Недаром герцог и предоставил ему место главного архитектора собора, освободившееся после смерти Баччо д'Аньоло[4430].
БАРТОЛОМЕО АММАНАТИ
Что же касается Амманати, также одного из первых наших академиков, то здесь нет надобности особо на нем останавливаться, так как о нем достаточно уже было сказано в описании творений Якопо Сансовино. Все же назову его учеников и академиков: Андреа Каламека из Каррары, весьма опытного скульптора, который под руководством Амманати выполнил много фигур и который после смерти упоминавшегося Мартина был приглашен в Мессину на место, которое занимал в свое время фра Джован'Аньоло, и там же и умер, а также Баттисту ди Бенедетто, юношу, который уже доказал, что из него должен получиться превосходный живописец, каковой, впрочем, и получится, ибо во многих своих вещах он по качеству таланта и вкуса нисколько не уступает ни Андреа, ни кому-либо другому из числа молодых скульпторов-академиков[4431].
ВИНЧЕНЦИО ДЕ'РОССИ
Винченцио де'Росси из Фьезоле, тоже скульптор, архитектор и академик, достоин того, чтобы о нем было здесь вкратце упомянуто помимо того, что было о нем сказано в жизнеописании его учителя Баччо Бандинелли. Так вот, после того как он от него ушел и оказался в Риме, Винченцио хотя был еще очень молод, но дал блестящий образец своего искусства, изваяв для Ротонды статую св. Иосифа с десятилетним мальчиком Иисусом Христом, две фигуры, исполненные с большим умением и в хорошей манере. Засим в церкви Санта Мариа делла Паче он сделал две гробницы с изображениями усопших, лежащими на саркофагах, а на стене, за пределами самих гробниц, несколько мраморных полурельефных пророков в натуральную величину, снискавших ему имя превосходного скульптора. Это послужило поводом к тому, что народ Рима заказал ему статую папы Павла IV, которая была водружена на Капитолии и которую он выполнил как нельзя лучше. Но вещь эта просуществовала недолго, так как после смерти этого папы она была разбита и сброшена презренной чернью, которая сегодня яростно преследует, кого она еще вчера возносила до небес. После этой фигуры Винченцио сделал из одинакового мрамора две статуи размером больше натуры: а именно афинского царя Тезея, похитившего Елену и поднявшего ее на руки, чтобы ее разглядеть, а внизу, у его ног, фигуру, олицетворяющую Трою. Невозможно было создать другие фигуры, в которые было бы вложено больше умения, знания, труда и грации. Недаром, когда герцог Козимо деи Медичи прибыл в Рим и стал осматривать не только достопримечательные новые произведения, но и древние, а Винченцио ему показал названные статуи, он, увидев их, всячески их расхвалил, как они того и заслуживали. На что Винченцио — а человек он вежливый — любезно их ему подарил и вместе с этим предложил ему, по мере сил своих, для него работать.
Но Его Превосходительство, вскоре после того увезший эти статуи во Флоренцию, к себе во дворец Питти, заплатил ему за них хорошую цену и, так как он захватил с собой Винченцио, вскоре же заказал ему мраморные и все как одна круглые колоссальные статуи, изображающие подвиги Геркулеса, которыми Винченцио в настоящее время и занят и уже закончил его сражение с Каком, а также и с кентавром. Можно надеяться, что все это произведение в целом, очень возвышенное и трудное по своей задаче, будет превосходно исполнено, поскольку Винченцио обладает прекраснейшим талантом, большим вкусом и всеобщим признанием за все свои наиболее значительные произведения[4432].
Не умолчу и о том, что под его наблюдением весьма похвально занимается скульптурой Иларионе Русполи, молодой флорентийский гражданин, который не в меньшей степени, чем его сверстники другие академики, обнаружил знание рисунка и владение им, а также большое умение создавать статуи тогда, когда ему, как и другим, представилась к тому возможность, а именно на похоронах Микеланджело и в праздничном убранстве по случаю упоминавшихся свадебных торжеств[4433].
ФРАНЧЕСКО КАМИЛЛИАНИ
Франческо Камиллиани, флорентийский скульптор, который был учеником Баччо Бандинелли и во многих своих вещах засвидетельствовал себя как хороший скульптор, потратил пятнадцать лет на украшение фонтанов, в числе которых есть поразительнейший фонтан, который заказал ему дон Луиджи Толедский для своего сада во Флоренции. Украшения, окружающие этот водомет, состоят из различных статуй людей и разного вида животных, но все они богаты, поистине царственны и сделаны заказчиком, который не жалел расходов. Однако в числе статуй, которые там изваял Франческо, исключительно красивы две колоссальные фигуры рек Арно и Муньоне. В частности, Муньоне вполне выдерживает сравнение с любой статуей работы самого выдающегося мастера. Словом, вся архитектура и убранство этого сада — дело рук Франческо, который по богатству различных устроенных в нем фонтанов сделал его таким, что равных ему садов нет ни во Флоренции, ни, пожалуй, даже и во всей Италии. Главный же фонтан, строительство которого вот-вот подходит уже к концу, будет самым богатым и роскошным из всех, какие можно где-либо увидеть, благодаря всем его невообразимо пышным и обильным украшениям и тому огромному количеству воды, величайший избыток которой будет во всякое время в нем сохраняться[4434].
ДЖОВАННИ БОЛОНЬЯ
Джованни Болонья, фламандский скульптор из Дуэ, юноша поистине редкостнейший, тоже академик и пользуется за свои качества благоволением наших государей. Прекраснейшими металлическими украшениями отделал он фонтан, недавно сооруженный в Болонье на площади собора Сан Петронио, насупротив дворца Синьории. Помимо прочих украшений на нем по углам четыре очень красивые сирены, окруженные различными путтами и масками, причудливыми и необыкновенными. Однако, и это важнее всего, сверху и посредине этого фонтана он поставил Нептуна высотой в шесть локтей, фигуру, великолепно отлитую, продуманную и выполненную в совершенстве. Не говоря сейчас о том, сколько им было сделано вещей из сырой и обожженной глины, из воска и других смесей, он выполнил из мрамора прекраснейшую Венеру и почти что закончил для синьора герцога Самсона в натуральную величину, сражающегося в пешем бою с двумя филистимлянами, из бронзы же он сделал колоссальную и сплошь круглую статую Вакха, а также Меркурия в полете, весьма хитроумно задуманного, поскольку он целиком опирается на кончики пальцев одной ноги, посланного императору Максимилиану, как вещь бесспорно редкостнейшую. Но если он и посейчас создал много вещей, и прекрасных вещей, то он в будущем создаст их еще больше и еще более прекрасных. А так как синьор герцог совсем недавно отвел ему помещение во дворце и заказал ему статую в восемь локтей, изображающую Победу с пленником, предназначенную для Большой залы, как раз насупротив другой Победы, исполненной рукой Микеланджело, он без сомнения создаст для этого государя великие и значительные произведения, работая над которыми он будет иметь широкое поле деятельности, чтобы развернуть безграничные заложенные в нем возможности. Множество произведений и великолепнейшие модели для разных вещей, выполненные его рукой, находятся во владении флорентийского дворянина мессера Бернардо Вевьетти и мастера Бернардо, сына мадонны Маттеа, герцогского каменщика, который отменнейшим образом возвел все постройки, выполнявшиеся им по проекту Вазари[4435].
ВИНЧЕНЦИО ДАНТИ
Однако ни ему, ни его друзьям, ни другим академикам не уступает юноша поистине редкостный и богато одаренный — Винченцио Данти, перуджинец, который, покровительствуемый герцогом Козимо, избрал себе отечеством Флоренцию. В ранней юности занялся он ювелирным делом и создал в этой области вещи невероятные. Затем, обратившись к литью, он не побоялся в двадцать лет отлить из бронзы четырехлоктевую статую сидящего и благословляющего папы Юлия III. Статуя эта, отлитая с толком величайшим, стоит ныне на площади в Перудже. Перебравшись после этого во Флоренцию, он сделал великолепнейшую колоссальную восковую модель Геркулеса, душащего Антея, чтобы отлить с нее бронзовую фигуру, предназначавшуюся к постановке на главном фонтане в саду Кастелло, виллы названного синьора герцога. Однако, после того, как он покрыл названную модель формой и хотел приступить к литью из бронзы, у него, хотя он дважды принимался за это дело, ничего не получилось, то ли по невезению, то ли потому, что перегорел металл, то ли по какой-нибудь еще причине. И вот, обратившись к мрамору, дабы не подвергать свои труды прихотям Фортуны, он в кратчайший срок высек из цельного куска мрамора две фигуры, а именно Честь, пленившую Обман, с такой легкостью, словно он никогда ничего другого и не делал, как орудовать резцом и колотушкой. Действительно, на голове этой Чести, и без того прекрасной, он так хорошо высверлил курчавые ее волосы, что они кажутся натуральными и настоящими, не говоря уже о том, что он обнаружил отличнейшее понимание обнаженного тела. Статуя эта находится ныне у синьора Альмени Сфорца во дворе его дома по улице де'Серви. Во Фьезоле для того же синьора Сфорца он сделал множество всяких украшений в его саду и вокруг некоторых фонтанов. Засим для синьора герцога он выполнил ряд мраморных и бронзовых барельефов, признанных очень красивыми, ибо в этой отрасли скульптуры он, пожалуй, никому другому не уступал. После этого также из бронзы отлил он решетку в новой капелле, сооруженной во дворце в новых покоях, расписанных Джорджо Вазари, и к тому же барельефную многофигурную картину, служащую дверцей шкафа, в которой хранятся важные бумаги герцога, а также и другой барельеф высотой в локоть и шириной в два с половиной с изображением Моисея, который для исцеления еврейского народа от укуса змей одну из них прикрепляет к высокому шесту. Все эти вещи находятся у названного синьора, по заказу которого Винченцио выполнил дверь ризницы приходской церкви в Прато, а над ней мраморный саркофаг с Богоматерью размером в три с половиной локтя, обнаженным младенцем Иисусом рядом с ней и двумя путтами, между которыми — барельефная голова мессера Карло деи Медичи, незаконного сына Козимо старшего и некогда градоначальника Прато, останки которого, после того как они долгое время находились в кирпичном склепе, были перенесены в названный саркофаг герцогом Козимо, почтившим его память этой новой усыпальницей. Правда, названная Мадонна и барельеф с вышеупомянутой прекраснейшей головой из-за плохого освещения производят впечатление, весьма далекое от того, что они в действительности собой представляют. Впоследствии тот же Винченцио для украшения здания магистрата Монетного двора, на торцовом его фасаде над лоджией, выходящей на реку Арно, изваял герб герцога, а по сторонам две обнаженные колоссальные фигуры, из которых одна изображает Справедливость, а другая Строгость. Ныне же со дня на день ожидают доставку мрамора для колоссальной сидящей фигуры синьора герцога, для которой Винченцио уже сделал модель и которая будет находиться над упомянутым гербом в качестве завершения всего этого произведения в целом. Устанавливать же его будут в ближайшее время, одновременно с кладкой остальной части фасада, проектируемого Вазари, архитектором этой постройки. В работе у Винченцио находится и уже доведена до отличнейшего состояния мраморная Мадонна больше натуры с трехмесячным младенцем Иисусом Христом на руках, вещь, обещающая быть как нельзя более прекрасной.
Над всеми этими произведениями, а также и другими он работает во флорентинском монастыре дельи Анджели, где он в тишине общается с тамошними монахами, его большими друзьями, пребывая в тех комнатах, которые в свое время занимал мессер Бенедетто Варки, где Винченцио делает его барельефный портрет, который безусловно будет очень хорош[4436].
ОТЕЦ ИГНАЦИО ДАНТИ
У Винченцио есть брат, монах ордена братьев Проповедников, по имени Игнацио Данти, величайший знаток в области космографии, обладающий редким талантом настолько, что герцог Козимо деи Медичи поручил ему создание произведения, значительней и совершенней которого ни одним человеком этой профессии никогда еще не создавалось. Дело в том, что нарочно для этого Его Превосходительство на втором этаже жилых покоев своего герцогского дворца по проекту Вазари заново пристроил к своей гардеробной очень большую залу, окружив ее на высоте семи локтей богатыми резными шкафами из орехового дерева для хранения в них самых значительных вещей как по ценности, так и по красоте, какие только имеются у Его Превосходительства. По дверцам названных шкафов, в их узорных обрамлениях он распределил сорок семь картин, вышиной примерно в два локтя каждая и соответственной ширины, на которых необыкновенно тщательно маслом по дереву, но наподобие миниатюр, изображены таблицы Птоломея, все до одной точнейшим образом вымеренные и выправленные согласно данным новейших авторов, а также выверенные навигационные карты, на которых тщательнейшим образом изображены их масштабы и градусы и приведены древние и новые названия. Распределение же этих картин нижеследующее. У главного входа в эту залу, на боковых стенках, образующих толщину шкафов, на четырех картинах изображены четыре полушария в перспективе, а именно в двух нижних — вся земная твердь, а в двух верхних — вся небесная твердь, со всеми знаками и фигурами зодиака. Далее, когда уже войдешь вовнутрь залы, по правую руку, на четырнадцати досках или картинах последовательно изображена вся Европа сплошь до середины стены, как раз против верхней границы главного входа. На этой середине поставлены часы с их колесами и орбитами планет, совершающими свой суточный круговорот перед взором входящих. Это и есть те прославленные и знаменитые часы, которые смастерил флорентинец Лоренцо делла Вольпайя[4437]. Кверху от этих картин, начиная от часов, на одиннадцати досках размещается Африка, а по ту сторону часов, в нижнем ряду, — Азия, точно также в четырнадцати картинах сплошь до верхнего уровня входной двери. Над картинами Азии следует еще четырнадцать, посвященных Западной Индии, начиная, как и предыдущие, от часов и вплоть до названной выше границы главного входа — всего пятьдесят семь досок. Внизу же, в качестве цоколя, кругом размещено соответствующее количество картин, каждая из которых приходится по отвесу одного из вышеупомянутых вертикальных рядов и на которых изображены с натуры все растения и животные, производимые на свет каждой из этих стран в зависимости от ее свойств. На карнизе же, венчающем названные шкафы, имеются выступы, разделяющие ряды картин, и на них будут поставлены античные мраморные бюсты тех доселе еще здравствующих императоров и государей, которые владеют этими странами. А на плоском поясе, проходящем под карнизиком потолка, написаны маслом на досках триста одинаковых по размеру портретов, написанных с натуры, но меньше ее, изображающих знаменитых людей, прославившихся за истекшие пятьдесят лет и больше, и вставленные в одинаковые резные рамы из орехового дерева, все в целом произведение редкостнейшее (портреты эти будут перечислены на прилагаемой таблице, чтобы не затягивать этого описания их именами). Весь потолок — из разного дерева, и на нем двенадцать больших прямоугольных полотен, на каждом из которых написаны четыре знака зодиака, то есть всего сорок восемь, с их звездами и фигурами, изображенными несколько меньше натуральной величины. В средних двух прямоугольниках потолка, шириной в четыре локтя каждый, на которых изображены знаки зодиака и которые легко задвигаются без того, чтобы было видно, куда они уходят, в сводчатом углублении будут помещаться два больших шара высотой в три с половиной локтя каждый. На одном из них будет ясно обозначена вся земная поверхность, и при помощи небольшого, скрытого от глаз механизма этот шар будет спускаться до самого низа и устанавливаться на подставку с равновесом, при остановке которого все картины на окружающих шкафах начнут на глазах у всех отражаться в шаре и им нетрудно будет найти там место по соответствующим отметкам на его поверхности. На другом шаре будут все сорок восемь знаков зодиака, расположенные таким образом, что, пользуясь этим шаром, можно будет с точностью выполнять все операции астролябии. Эта затея и это изобретение зародилось в уме герцога Козимо для того, чтобы раз навсегда можно было безошибочно и точнейшим образом сопоставлять друг с другом все эти небесные и земные явления, измерять и наблюдать их порознь и вкупе, по усмотрению того, кто любит и изучает эту прекраснейшую область познания. Об этом всем, как о предмете, достойном упоминания, я и счел своим долгом рассказать в этом месте, дабы увековечить талант брата Игнацио и величие нашего государя, удостоившего нас наслаждаться плодами столь почтенных трудов, и дабы об этом стало известно всему миру.
Возвращаясь, однако, к представителям нашей Академии, скажу — хотя в жизнеописании Триболо и говорилось о скульпторе Антонио ди Джино Лоренци из Сеттиньяно — скажу здесь более последовательно, чем я это сделал в своем месте, что он, под руководством своего учителя, того же Триболо, закончил названную там статую Эскулапа, находящуюся в Кастелло, а также четырех путтов на главном фонтане там же. Засим он выполнил несколько голов и украшений вокруг нового пруда в том же Кастелло, находящегося на возвышенности и обсаженного разными сортами вечнозеленых деревьев. Наконец, в великолепнейшем саду конюшен, неподалеку от монастыря Сан Марко, он для отдельно стоящего фонтана сделал прекраснейшие украшения в виде водяных чудищ из мрамора и красивейших сортов мискио. В Пизе же, в свое время еще под руководством вышеназванного Триболо, он изваял гробницу отменнейшего философа и медика дель Корте с его статуей и двумя прекраснейшими мраморными путтами. Помимо всего этого, он полным ходом продолжает создавать для герцога все новые и новые произведения, а именно зверей и птиц из мискио для фонтанов, — труднейшие работы, которые делают в высшей степени достойным быть включенным в число других, перечисленных здесь академиков[4438].
СТОЛЬДО ЛОРЕНЦИ
Равным образом и один из его братьев, по имени Стольдо, сын Джино Лоренци, тридцатилетний юноша, настолько уже успел себя проявить во многих скульптурных произведениях, что его ныне смело можно причислить к первым из юных представителей его профессии и отвести ему среди них одно из самых почетных мест. В Пизе он сделал мраморную Мадонну с Ангелом благовестия, обнаружившую в нем юношу с хорошим талантом и вкусом, а другую превосходнейшую статую ему заказал там же Лука Мартини, но впоследствии синьора герцогиня Леонора подарила ее своему брату дону Гарсия Толедскому, который поставил ее в своем саду в Кьяйе, что под Неаполем. А посреди фасада дворца рыцарей св. Стефана в Пизе, над главным входом, он, по поручению Джорджо Вазари, изваял герб синьора герцога, который был великим магистром этого ордена. Этот огромнейший мраморный герб помещается между двумя совершенно круглыми статуями, олицетворяющими Религию и Правосудие. Они поистине очень хороши и всячески расхваливаются людьми, понимающими в этом толк. Засим тот же синьор заказал ему для своих садов Питти фонтан наподобие того великолепнейшего триумфа Нептуна, который был показан во время величественнейшего маскарадного шествия, устроенного Его Превосходительством в ознаменование бракосочетания светлейшего синьора Князя. Что касается Стольдо Лоренци, этого достаточно, так как он еще молод и в неустанной работе приобретает все большую славу и признание среди своих товарищей академиков[4439].
БАТТИСТА ЛОРЕНЦИ
Из той же семьи Лоренци из Сеттиньяно происходит и Баттиста, по прозванию Кавалер, так как он был учеником кавалера Баччо Бандинелли. Он изваял три мраморные статуи в натуральную величину по заказу флорентийского гражданина Бастьяно делла Паче для тех членов семейства Гваданьи, которые живут во Франции и которые поставили эти статуи в своем саду. Из них одна изображает обнаженную Весну, другая — Лето и третья — Зиму, а к ним должна еще присоединиться и Осень, причем многие, кто их видел, считают их необыкновенно красивыми и хорошо сделанными. Недаром Баттиста и удостоился получить от синьора герцога заказ на саркофаг с его украшениями и на одну из трех статуй для гробницы Микеланджело Буонарроти, которую сооружают по проекту Джорджо Вазари Его Превосходительство и Лионардо Буонарроти и которую, как мы это видим, Баттиста успешнейшим образом уже заканчивает, выполняя для нее нескольких путтов и поясной бюст самого Буонарроти[4440].
Вторая из трех фигур, которые предназначаются для названной гробницы и должны изображать Живопись, Скульптуру и Архитектуру, поручена Джованни, сыну Бенедетто из Кастелло, ученику Баччо Бандинелли и академику, который работает для попечительства собора Санта Мариа дель Фьоре над барельефами, предназначающимися для хора, ныне уже близкими к своему завершению[4441]. В этих барельефах он сильно подражает своему учителю и проявляет себя так, что на него возлагаются большие надежды, которые не могут не оправдаться, поскольку он весьма прилежен в работе и в изучении своей профессии.
Третья фигура заказана скульптору и академику Валерио Чоли из Сеттиньяно, так как работы, выполненные им до сих пор, таковы, что ему, как полагают, не может не удаться фигура, достойная быть водруженной на гробнице такого человека. Валерио, двадцатишестилетний юноша, в бытность свою в Риме реставрировал в садах Феррарского кардинала, что на Монтекавалло, множество античных мраморных статуй, восстанавливая в одной из них руки, в другой — ноги, в третьей — еще какие-нибудь недостававшие ей части. Этим же самым занимался он потом и во дворце Питти, восстанавливая множество статуй, свезенных туда для украшения одной из зал герцогом, который ему же заказал мраморную статую обнаженного карлика Морганта. Статуя эта настолько хороша и получилась настолько похожей, что, пожалуй, еще никогда никому не приходилось видеть чудовища, которое было бы так хорошо сделано и столь искусно выполнено во всем своем натуральном правдоподобии. По его же заказу Валерио сделал также и статую карлика Пьетро, прозванного Барбино, талантливого литератора и очень милого человека, любимца нашего герцога. Все это, говорю я, и послужило причиной, почему Валерио удостоился получить от герцога заказ на вышеназванную статую Скульптуры, предназначенную для гробницы Буонарроти, единственного учителя всех этих достойных академиков[4442].
Что же касается флорентийского скульптора Франческо Москини[4443], то, поскольку о нем уже много говорилось в другом месте, достаточно сказать, что и он — академик и, пользуясь покровительством герцога Козимо, продолжает работать в пизанском соборе, и что в свадебных торжествах он отменнейшим образом себя проявил в тех украшениях, которые он выполнил для главного портала герцогского дворца.
Равным образом и о Доменико Поджини, о котором уже говорилось выше, что он превосходный скульптор, создавший бесчисленное множество очень похожих медалей и кое-какие работы из мрамора и бронзы, я скажу здесь только то, что нашим академиком состоит он не иначе как по заслугам, что для названных свадебных торжеств он сделал несколько очень хороших статуй, которые стояли на арке Религии на углу площади Палья, и что недавно он сделал новую, в высшей степени похожую и красивую медаль нашего герцога и, наконец, что он неустанно продолжает работать[4444].
Академик Джованни Фанчелли, или, как иные его называют, Джованни ди Стокко, создал много произведений из мрамора и из камня, удачные и хорошие скульптуры, в числе которых особенно хвалят герб с шарами Медичи, двумя путтами и другими украшениями, установленный над двумя верхними лежачими окнами фасада дома сэра Джованни Конти во Флоренции. Это же я скажу и о Дзаноби Ластрикати, который как хороший и стоящий скульптор создал и продолжает создавать множество произведений из мрамора и из бронзы, сделавших его достойнейшим представителем Академии в содружестве с вышеназванными ее членами. В числе прочих его произведений особенно хвалят превосходнейшего бронзового Меркурия, стоящего во дворце мессера Лоренцо Ридольфи, как фигуру, выполненную с учетом всего того, что требуется[4445].
Наконец, в Академию были приняты некоторые молодые скульпторы, создавшие достойные и похвальные произведения для вышеназванных торжеств по случаю бракосочетания Его Высочества. Таковы: фра Джован Винченцио из ордена сервитов, ученик фра Джованн'Аньоло, Оттавиано дель Коллетайо, воспитанник Дзаноби Ластрикати, и Помпилио Ланча, сын архитектора Бальдассаре из Урбино и воспитанник Джироламо Дженги. Этот Помпилио кое в чем отлично себя проявил в маскараде так называемой Генеалогии Богов, который в значительной своей части и в том, что касалось машин, был устроен вышеназванным Бальдассаре, его отцом[4446].
В прежних сочинениях достаточно обстоятельно было показано, из каких и скольких столь доблестных мужей была составлена столь достохвальная Академия, а также частично были затронуты те многочисленные и почетные возможности, какие им предоставлялись щедрыми синьорами, позволявшими доказать им их пригодность и ценность. Эти первые ученые авторы в своих описаниях триумфальных арок и различных зрелищ, показанных во время великолепнейших свадебных торжеств, слишком даже хорошо обо всем этом рассказали; однако, когда мне попало в руки нижеследующее небольшое сочинение, написанное человеком досужим, но немало увлеченным нашей профессией, для близкого и дорогого друга, который не смог присутствовать на этом празднестве, в виде опыта в качестве краткого, но всеохватывающего обзора, мне показалось, что для лучшего понимания и удовлетворения художников в мои обязанности входит включить это небольшое сочинение, добавив к нему несколько слов, в состав настоящего тома, ибо, будучи к нему присовокупленным, оно скорее, чем в отдельности, сохранит достойную память о доблестных их трудах[4447].